|
на середине мира алфавит станция новое столетие москва спб АЛЕКСАНДР ОЖИГАНОВ
стихи 60-х — 2000-х годов
Ноябрь
Н. В. Д.
Молдавия меня похоронила безмолвно — под ноябрьские фанфары, с почетом — забросав кой-как землицей, и лучший друг,насмешливый напарник, пролил на землю синие чернила. Прощайте! Мне давно пора умыться, хлеб разжевать и сгинуть... На крашеном крыльце стоит сестрица. Ладонью лоб морщинистый прикрыла, другой рукой придерживает спину. Темно и сыро. Пасмурный рассвет. А за ее спиной стоит фотограф, устало опираясь на треногу. И вот они хотят увековечить мою тельняшку,детское увечье, любимых розог черноморский цвет, и уши,растопыренные глухо... Моя сестра, сутулая старуха, вот я пришел, а здесь темно и сыро... Лишь ты одна переплясала всех! ***
В. П. О.
1 пусть меня за недоумка с детства часто принимали, мамы вышитая думка утоляла все печали. и по вечерам,когда мы спать укладывались все, вышитая думка мамы ластилась к седой косе. 2 по стене ходили тени. я укладывался спать. опустившись на колени, шепотом молилась мать, а потом меня крестила... где она сейчас? — бог весть! все ж в ее молитвах сила, непонятная,но есть. 3 когда сестра и мать с работы придут,я буду мыть их боты (сначала щепкой счистив грязь!), над тазиком с водой склонясь. *** Кто свалил,кто свалился,кто влез в Союз, в церковь,в партию,в пост-шоу-бизнес-йогу, кто запил,кто забил,кто забыл про муз, кто забился зимой,как медведь в берлогу, кто лоснится валетом,кто ловит блох, кто сажает тарелки на Лобном месте, кто еще хоть куда,кто совсем уж плох, и о ком уже нет никаких известий, сотню раз повторяясь,друзья,всем я говорю: пусть я вас,может быть,не стою, все же вы лишь — единственная семья, где я тихо юродствую — сиротою. ***
Олегу Охапкину
1 На окраину — мимо папиросного дыма, духоты и развалов одеял и вокзалов, предрассветно огромных, как беда за плечами, мимо головоломных и печальных прощаний — в предысторию,в горы, где над струйками серы — только тихие хоры и хрустальные сферы... на окраину — мимо одного нелюдима в корабельной каморке, продуваемой ветром (это стало секретом и осталось на полке незаконченной темой), пролетев,ибо где мой дом,взлетающий круто?.. это тема ПРИЮТА самой первой поэмы. В сентябре,в сентябре мы... и стучат электрички, и дрожат сигареты, и ломаются спички между пальцев согретых. И срываются где-то у Сосновой Поляны напоенные летом сумасбродные планы... Мы уже не узнаем, сколько грусти до Рима, ждут ли нас за Дунаем?.. Мимо! 2 земля очистилась от скверны. На ней сегодня кто-нибудь уже обдумывает верный, невероятно четкий путь. Ему заказана дорога в опустошенные поля, где даже малого подлога еще не ведала земля. Там,где ворочается сладко и неустанно светлый плуг, опасный призрак беспорядка одушевляет все вокруг. И вне систем,вне опасенья, светясь,как листик на ветру, могучий хаос воскресенья взрывает почву,лед,кору!.. Прости,природа,малодушных, вооруженных до зубов охапкой памяток ненужных: их путь уродлив и суров. 3 На высоте подъемных кранов — стук вилок,звяканье стаканов... Здесь,за столом из чемоданов, за пепельницей голубой, за табаком феодосийским, за сладкой «Искрой»,за арийским минорным клекотом,за низким столом — наедине с тобой мы день рождения справляем, как будто друга оставляем за Волгой или за Дунаем в слезах и с чашкою пустой. Все выпито давно,подруга уходит не касаясь круга, дрожащего,как древко лука, расставшегося со стрелой. Но те и хороша баллада, что оправдания не надо, когда от нас до ленинграда по-прежнему подать рукой, и за окном пятиконечный цветок сиреневый и млечный горит и сумрак вековечный охватывает нас с тобой. *** в туалете эрмитажа алексеев и охапкин пели: ария... романс... и по залам вдовья стража приставляла к ушкам лапки. был прекрасный резонанс. мы — работники хозчасти, нам и море по колено, пусть мы по уши в дерьме, все как будто в нашей власти, все прекрасно,все нетленно, и бессмертье на уме! ***
Виктору Кривулину
Цветы и фрукты. Гетевский каприз. Короткий взгляд на землю — сверху вниз. Садовник и садовница. Сюрприз. Открытие ночного карнавала. Меж тем как Фауст учит монолог, подменный шут оттачивает слог и нюхает цветы. Он хромоног. И все же он — распорядитель бала. Живой или искусственный цветок, герл иль Елены круглый локоток, грудь или яблоко?.. яйцо,глазной белок, плоть или призрак плоти?.. — комья праха! маэстро избегает жестких норм, стандартизации и трафаретных форм. Чернила или кровь?.. Танцмейстер хром. И он кромсает все,не зная страха. Шарахается пестрая толпа... То влево подает,то валит вправо! Маэстро щелкнет пальцами — тюльпан, еще прищелкнет — сточная канава. Танцуют,еще как! Такие па выделывают... Рыцари!.. Орава!.. А за порогом — горная тропа. Цветы и фрукты. Чертова забава! *** кричал кривулин: «красовицкий!», а я артачился: «чертков!»... и красовался строй советский, смеясь над парой дурачков. бабахали на стрелке пушки, взвивался в небо фейерверк, и прыгал лермонотов,а пушкин, разинув рот,смотрел наверх!.. какая может быть обида, когда в бедламе,в злобе дня ни стася нет,ни Леонида, ни вити, ни, считай, меня. ***
Елене Шварц
Где ты была? — у черта на рогах? за пазухой у бога?.. И поныне ты пребываешь там. Межзвездный прах мутит седое серебро Полыни. Но и поныне ноет не-ребро: нелепица писца при переводе с немецкого на идиш. Серебро Полыни. Столкновенье в переходе между Шеолом и Аидом. Стык бесплотных половин инертной массы. Праматери раздвоенный язык. Серебряный родник забытой расы. Полынных звезд сигнальные огни. Гортани карстовой регистровые тени. И Лета леденит уже ступни, лодыжки, икры, голени, колени... Памяти Леонида Аронзона Несчастный случай на охоте, в постели или на войне... Но то,что вы еще живете, вдвойне случайнее... втройне несчастнее — вы, на поминках скорбящие с набитым ртом о всех осечках,всех заминках и всех невыпалах — гуртом. И так ожесточенно живы, жуя кружочки колбасы, вы, шестирукие, как шивы, и трехголовые, как псы. Памяти Бориса Викторова 1 Хоронили бедного Бориса восемнадцатого октября, и,как театральная кулиса, высилась стена монастыря. Кто с высокой паперти на дольний мир глазел,кто шастал за стеной... А перед высокой колокольней клен лоснился мертвой желтизной. Поп топорщился за аналоем, действо длилось полтора часа. плыло пламя желто-голубое в бледно-голубые небеса... Все потом столпятся у могилы, слушая,как молотки стучат, веруя,что Ангелы и Силы встретят душу у отверстых врат. 2 Идеальна замкнутость круга. Вырываться? — чего бы ради?.. я сижу на могиле друга, а верней, на ее ограде. Пью молдавский коньяк, вернее, приднестровский. Он и дешевле. Как сказал бы мудрец в Фернее, лучше в американской сельве грызть вареную кукурузу, под седалище сунув скальпы, чем, шары загоняя в лузу, лезть с Суворовым через Альпы. То есть выхода нет, товарищ Сартр: сыграв, покидаешь сцену. После смерти не отоваришь жизнь, не сможешь назначить цену. Ведь Вселенная — захолустье, как сказал знаменитый тезка... И растет на могиле кустик: безымянно, светло, неброско. Воспоминание о Бессарабии бродский друкер каплан ожиганов фрадис хорват капович панэ бессарабский Парнас хулиганов и поэтов поющих по не- подцензурным законам где мелос как бредущий в осиннике лось хорошо на рышкановке пелось на ботанике славно пилось жили как у подножья вулкана только задним умом и крепки и панэ наподобие пана чашку лбом разбивал в черепки вот сидят все на малой малине вот уходят долиною роз веря встретятся завтра же и не... и не зная еще не пришлось кто в нью-йорке кто в кельне кто в риме кто в москве кто в каком-то одном кто в небесном Иерусалиме кто в иерусалиме земном рождество на вокзале кабина диск крутя — дождь-жар-дрожь дождь-жар дрожь — где отечество а где чужбина с бодуна ни за что не поймешь дождь стук-звяк привокзальных стаканов и ступают опять на панель бродский друкер каплан ожиганов фрадис хорват капович панэ и в бреду ли в хмельном ли угаре возносясь над жестяным кустом исчезают... а Штефан чел Маре осеняет их — снизу — крестом на середине мира алфавитный список город золотой спб москва новое столетие |