на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
ИЛЬЯ СЕМЕНЕНКО-БАСИН
Формированию моей поэтической речи способствовали близость к природе, мечтательность и чтение,
поощряемое воспитателями. Думаю, что присутствию поэтического слова в судьбе обязан прежде всего
своей маме Татьяне. Родился я в 1966 г. в Москве, в семье инженера,
в 1989 г. окончил исторический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова. В 2011 г.
Защитил докторскую диссертацию по истории; в академической сфере занимаюсь историей христианства в России.
Живу в Москве.
О себе
О себе
РУЧЬЕВИНАМИ СЕРЕБРА
Стихотворения из книги:Илья Семененко-Басин. Ручьевинами серебра.
М.: Время, 2012. — 96 с. — (серия: Поэтическая библиотека).
* * *
Тёмный звук над лиловой землёй,
предвестник имени,
как же ты нужен мне в пустоте
этого поля, не давшего плодов.
До нас с тобою — только венец
одноэтажных домов, линза
скатавшегося пространства,
лес, который был озером,
поле, исчезнувшее в домах, —
всё, что накрыли мы ветром,
ударив с юго-востока.
И бьём теперь по хребтам коровьим
огромным воздухом.
* * *
Не вижу города за ветхим валом.
На Красной площади растёт трава,
где прежде бился лях и татарва —
на пять минут жеманница с бахвалом.
Не здесь ли схоронить помершего кота?
меж гульбищем и дровяным сараем.
Так в сердце Божие мы собираем
тех, без кого нам в людях тягота.
* * *
скажите всем — воскликните на площадях
наш Гомер не был слеп
всё это тёмные слухи
обман
у многих из нас ложное имя
выберу себе имя Аполлинарий
милое воображение
в нём перелистывают книги и дитя
тянется к матери, обхватывает её шею
вереница
однокровных общность
рассказывайте всем — есть Иной-человек
движется мне навстречу
можно ли заговорить?
лучше ударить
лучше пройти мимо
глаза призраков источают удивление
выберу себе имя Гермоген
опыт
Paris-трава прозябла по-человечьи головою.
Мы шли
сквозь нестерпимый запах хвои.
Как выдержали ангелы мои?
За краем лес широколиственный проснулся, заркихдев.
И пастырь стад лесных.
Садясь на чёрный ствол, пускаяся оврагом: не протекает ли ручей?
Здесь отродясь не воевал ничей,
и только человек мятежный сосны жёг и бился крепко,
белый с белым, в лоб.
Я говорю о том, как соглядатай.
Бежать бы им по влаге, цепляясь тонкими стволами весёлой бузины,
иль ноги растопырив из земли, летят в орешник бусины.
Они отвоевали, больше нет.
Шагая, душу чуждую я чаровал и мышлей, и грибов
внезапным появлением.
Налево серебро непроходимых берегов,
направо новые кривуши,
свернёшь, а там — ещё,
послушай,
кто накидал здесь тонкокостных ёлок?
чужому преграждая ход, а может, ночью чтобы красться?
Какое наше дело. Старики
древесные навстречу шелушатся.
в Москве
Только подумал имя,
росчерк на ста листах
услышанный, —
зрения обмирает ось,
странно как-то язык
ворочается внутри, —
анжамбман вечно не вовремя —
утри-
рованными победами озарён,
пером нумерованным шевеля,
ёж броненосный латы раскатывает,
вот-вот сверкнут,
рябью подёрнутся, и тогда
ты наступаешь на дно
в светящуюся икру,
восстанавливаешь свою речь,
больше не говори
такого даже шутя,
Сталин страх
вселяет тело вождя.
viivgik
…и весь вагон, всё это зло
стучит во мне
ferrum ferrum ferrum
рождённый в страхе, ищу лекарства от любви
могилы важные, повапленные склепы
теснятся
здесь не пройти
меняем путь, идём на город Дисов
вдоль берега лесной реки
по улице большой столицы
вот мартовское дерево. стена. свет яркий, солнечный
освобождение не-братьям и не-сёстрам: вам
как бешеные псы несут
врываются в дома
освобождаясь, освобождают
редеют, тая
шуточник
Писатель Джнин садится за работу
писать пролегомены культа бо-ду.
Быть может, он взлетит,
увидит свет над ульем Петрограда,
какая надобна ему награда,
и от судьбы какой ещё кредит?
Счастливый сон нарушит разве кто-то,
прыгучий как подбрюшье анекдота,
уставит свой глазок.
«Вотще жевал ты вечности вощину,
не суйся, Джнин, в чужую боговщину».
И вздёрнет носик-помазок.
Оставим Джнина, примемся за Джненко.
Сегодня его любит уроженка
широколиственных широт.
Пожалуй, позабудешь о страничке,
когда мелькнёт случайно в электричке
красивый рот.
Страница требует своей словесной платы.
«Поэт что Аквилон» — твердят апофегматы.
Пристроченный к бумаге ветр.
Озёра в скалах, беглеца под елью,
предпостный бал и Фомину неделю
чередованьем охраняет метр.
* * *
В сияющем отражении у подножья горы,
в озере восходящем,
белые металлы обретают свой розовый, изобилье и силу,
а вечером растворяются над Ломбардией, озаряя поля
светящимся туманом, изордевшим серебром.
В сияющем отражении фабричного окна
виден след солнца,
яхонтовая улыбка, быть может, скрывающая строгость.
Заиграли огни предгорий
и дыханье сжимает горечью, рыданьем долины безлесной, вечереющей.
Сияющим отражением слова
дня, обращённого к ночи,
льётся леденистый синий, молчанье оседает на стенах.
В металлических отсветах, провожая меня,
повторяется ритурнель:
на севере, на два часа назад, ты скоро расстанешься с любимой.
philosophia
дети малоподвижные
обросшие
волосами, скомканные опекой
традиции —
слушайте
философы
после всех неудач
говорят
о связи рода людского
учат
возраст горечи (и аскетизма)
почему?
пламя
или же пустота
крови, лишённой души?
учат
и спорят
поверх голов
тяжёлыми
волосами
поросших
дети
толкают друг друга
молчат
* * *
А.
Закрой глаза. В лесах, забывших тропы,
уснувших, потерявших имя,
поднялся из заросшего болота
зелёный партизан.
Глаза открой.
И видишь веточку моих усов.
Ты под защитой губ. Не бойся.
Закрой глаза.
И снова разлетелся
мiр на цветные стёкла, трубки света,
зачем они летят? Двойным страданьем
мы обладаем в этот миг
бессонницы,
бессмыслицы,
светлеющего в полшестого неба.
Открой глаза —
мiр неподвижник и прямоугольник,
и светит милость губ не разомкнувшим.
зимний поворот
Светило не восходит одно. Слева и справа
по целому солнцу, сердце слева и сердце справа.
Разрушь этот город, под ним
снег, земля, валуны,
летящие влево и вправо, ввергающиеся в материк.
Если не хочешь лететь, лучше лежи в снегу,
в дуплястом сугробе, где жгут огни,
обсыхают и спят.
Кого не убил полуночный лёд,
помилует тлеющий жар.
летающие лесорубы
Прощайте, лесные жители -- воспели всегласно лебяжьи арфы и трубы.
Солнышко ваше зашло, танцуют в пьяных глазах летающие лесорубы.
Прощай, зырянин, ловец усердный апокалипсического гада.
Лягушка о том квачет, что в реках подземных темна твоя награда.
Прощайте! и йих потомки -- гремят на каменных берегах тулумбасы.
Издалека видать нам, тонет в лазурной хляби Фаэтон златовласый.
Не корабли плавают днесь на Иордане,
плевки взмокают, скачут обратно в гортани.
Свобождается нищий от негодного платья.
В уста возвращаются людские проклятия.
Умолкнет каин гордый, чьи словеса грубы.
Правляют плоть летающие лесорубы.
поверженные
Прогулка по каменным ландшафтам
осковородевших городов, где нет уже качества мгновенного сознания,
показала шесть пятен на бульваре, издалека
напоминавших людей. Просто так лежали вокруг скамейки.
Конечности неподвижны. Не вижу лиц,
мёртвые кучи дерьма. Такие же возле автобусной остановки.
Удивительно, что на Арбате тоже неподвижно лежали четверо или пятеро.
Кто-то чернее, другие — посветлее.
Там, где раньше показывали кино, нашёлся один с головой
по форме сосуда, губы вытянуты как горловина.
Повёрнутый на бок кувшин. Разбился на моих глазах,
лопнул и разлетелся. Ещё два пятна на тропинке, сапоги.
Вперёд и налево, встретил прохожего,
второго такого же на чётной стороне.
В динамике жидкие тела не выдерживают нагрузки,
оба разрушились.
Неподвижными оказались другие, тот, что в шапке, и двое за ним.
Никуда не спешили, лежали. Видно было, как шапка упала.
* * *
Угрюмым звуком в день дождливый
КАКДЫМЪ
они летят и вправду словно дым, обозначая
границу знаний. Окоёмом полусферы
скользят прозрачнейшие острова.
К ним розы
вознесены расставленными там и сям жердями.
Взглянув сквозь ширмы равнобежных плоскостей,
я говорю: сожми мой страх,
пробей иль брось, встань между
мной и сокрытым невидимым безымянным,
расшевелившимся в мiрских вещах.
Освобождая
ресницы, изменяешь белый бег.
Пускай теперь на стенах
раскрывшиеся тени. Проведи
цветущей силой грань блистаний.
гoлос доносится из ограды
Моей маме
Мы ходили смотреть время,
мы крошили пред его норою пшеничный хлеб,
прикармливали как крысу.
Всё бесполезно. Нашим глазам
открывались воины, делившие добычу,
птицы, клевавшие поцелуй.
Премудрость танцует с ангелами,
о суде радуются жнецы.
Синие люди стояли свечками на столах
и другие летали. Мiр дрожал,
падающие птицы видели пасти камней.
И вот, реки растекаются во весь свет,
великие реки равнин.
Мы ходили на красный берег стирать одежду.
Премудрость танцует с ангелами,
о суде радуются жнецы.
свиток
Слепая плоть восходит от земли,
не укротить её немые блудни.
Играют искры в уличной пыли
и шевелятся каменные студни.
Коль возмутилась донная вода,
приблизилась волканная пучина.
Растягивая форму живота,
кипящие металлы ходят чинно.
Когда взирают, словно три свечи,
и раскрываются немыслимым растеньем,
ты знаешь, то не призраки в ночи,
а новой расы пробужденье.
Какой он маленький, вот этот человечек,
в коростах пальцы чьи и очи чьи овечьи!
Предстал нам — неужели на века
воцарствует …………………….
…………………………………...
…………………………………...
…………………………………...
…………………………………..
…………………………………...
…………………………………...
…………………………………...
…………………………………...
Оставь сей град мятущейся толпе.
Что ни случись, не нам платить за это.
Глаголет холст, по коему никто крестом не вышил:
— Взглянув на мiр, соделай бывшее небывшим!
Взойдя из подземелий твёрдых сил,
дыханьем почернив коренья,
глас земный пешеходу возвестил:
— Се, приближается отмщенье!
Как ялики разбойников иль светы их костра,
как адцы малые от ада,
плывут пременчивые небеса библейских стран,
украшенные взрывами Багдада.
Навстречу им — коровы севера, собачий лай
сквозь шум узкоколейки.
Сбирает воск под набежавшей тению пчела
на праздник жреческих коллегий,
а пешеход соёжился, лежит куском коры.
Былая отчина ему — волчарня.
Укромный слух высокие тревожат комары
в сей день молчанья.
* * *
Там — начертан орёл.
Смотрит треугольник.
Тепло
в комнате ста свёрл.
Лошадь из помхильни к
выходу — тело.
На набережной твоей реки
греет конь-когонь.
Говори! Некий
Он.
душа императора
Сила сытых и толстыя лица
наполняли прихожие небесных столиц,
оттого-то гремит и злится
в поющей пустоте верхних этажей
и мороз низвергает на пыльную землю без снега. Так
думал сновидец прохожий,
вернувшись в Сокольники.
Боже, отсюда не убежишь.
В конце концов,
для жизни довольно и нескольких улиц,
ведущих между отвалов глины,
зарослями домов. Прочь,
старость. Стой,
ярость. Я снова буду молодой
и обновится государь — во мне, вернувшемся.
Сновидец бедный!
Не глядя, скорее к великой гробнице несётся по дну океана
воздушного,
и вот, припадает, молясь.
…………………………………. Император
к нему на руках несёт пушистое животное.
О нет, зверок пушистый, это — сама душа, переполняющая императора.
песни грибоеда
пролог
сэнвонно зонк
иревна сиална ю шы
исничи шьёт ружьём повсюду
грибы образовали груду
из сигаретою поёт Назон
здесь не куро
суровы дни
послушай
они растут землёй ламая дзмужи
несмыслены иу бажи
ианнавица азсидо
убака рэль
альши авё
песнь
альмэ альян царуэ местэкдеи
тпоё попое-павла
дабраталин и уто зекалозабо
ехбычи ве
сокрыца ль
столовоче ушатан жн овдали дне лила
несён олидозжен
ирвило элюак имёу итоа
вевехсом а о э
ольян ольмец merltmorlding
красный боец
тёмные домы победы -- в боковом освещении
профиль-треугольник
вперёд вперёд
у него глаза узкие или наши?
пространство огня свобождает молитвами громких ЗАЧЕМ
сетевые сифилисы и шпионажи
и придут к победе -ического труда
по мостовой голов
революционеры не занимались никогда ничем
кроме здравых горячих углов
что есть солдат? профиль на стене:
фреска, написанная охрой
беседа неуверенности с глупостью
Глупость
И в начинаньях неизбежных,
и при конце усталых сил
посеребрённых веков прежних —
не позабудь пути восвояси.
Неуверенность
Мои пенаты без голов.
Скорее удалюся в город Шклов
на берега славянской боговщины.
Твои слова тяжелы,
а глазки востры и злы.
Глупость
Не пукай!
Неуверенность
Во времена царя Буонапарта
ты бабочкой порхал над картой,
перелетал с кружочка на квадраты.
Тогда ли полюбил тирады?
От наказующих словес пью мудрости росу,
так обрати на мя свой гнев-грозу.
Жажду правды.
Глупость
Юдоль колебля, ветры свищут,
ломают кедры на хворост.
Когда планеты зиму ищут,
познает ужас астрогност —
уже приблизилось, темнея.
О, сын блаженных северян,
к чему на праздник Гименея
ты звал и дружек, и пирян?
Неуверенность
Иди ты.
Гляжу налево, камни блещут,
едва прозябла мурава,
там — насекомые трепещут
и плещут крылья воробья.
Сия вселенная моя.
Глупость
Отшельник! разве посещеньем
обогатил ты дряхлый мiр?
Напрасно мнишь.
Неуверенность
Бич на хребте моём.
Лежу во прахе.
Глупость
Теперь, настигнутый каким-то чудным мщеньем,
загляни за окоём.
Неуверенность
Ужели там — бесплотных пенье?
Единство первое?
Глупость
Там — ждут тебя сластящись яства,
жаркое, студень и пирог,
пищеварительные средства
и всяких изобилий полный рог.
Там — наслаждение.
Неуверенность
Жир свинский или мартовское пиво?
Что лучше, робкий раб
иль дети мятежа? крапива
жигучая иль дикий храп
коня, побившего сорняк заматорелый?
По этой-то дороге белой
теперь пойду, мне всё равно:
хрипливый нищеброд, великий логофет
да счастия исполненный буфет!
стремнины
…Однажды высветит восток
и душу спросит ум:
— К чему стремительный поток
подъемлет пенный шум?
Бывали реки.
Безграничные реки
в светлом пространстве географических карт и в подземной полночи.
Разрывали тканные вязи,
очищали сердца, увлекая от предметов.
Теперь у них железное терпенье,
безграничная воля отнять уворованное, себе вернуть.
Ручьевинами серебра
потоки желанья огибают квадратные кладбища,
за стеной на земле ларов, в аллеях есть камень,
освящённый кенотаф ВРЕМЕНИ.
ИЛЬЯ СЕМЕНЕНКО-БАСИН
На Середине Мира
На Середине Мира
Ручьевинами серебра: стихи из книги
Эссе
Dies. Стихотворения.
Контурный рисунок.Стихотворения.
алфавитный список
многоточие
станция: новости
у врат зари
на середине мира: главная
новое столетие
город золотой
