на середине мира
алфавитный список
город золотой



НАТАЛИЯ    ЮЛИНА


ГРАНИЦА   НОЧИ
стихи разных лет



АВГУСТ

Август. Жёлтое солнце.
Небо как пух, земля тёплой ванной.
Лежу на траве, и в тишине, как в зеркале, вижу себя.
Я не такая, нет. Я не большая, нет.
Но я в этой траве, как трава, и в небе, как небо.
Я всюду, я здесь.
Только и есть, что трава, только и есть, что скала, только и будет.
Здесь чистота, в чистоте я сама.
Жизнь — чистота. Смерть — чистота,
                              поэтому жизнь никогда не пройдёт.
Я в ватнике, мне хорошо на траве,
                              на раздетой, согретой земле, каменистой траве.
Август. Жёлтое солнце.



ГРАНИЦА НОЧИ

Стояла тишина, как вечный двигатель, — неслышно.
В прозрачном воздухе над дальними горами
Граница ночи жёлтым осветилась.
Стоим в пустыне мы на самом дне,
Где синь песок, а камни холодны.
Никто про нас здесь ничего не знает,
И красный глаз пустыня открывает.



НОЯБРЬ

Природа взбугрилась напуганной кошкой,
                             есть чего испугаться.
             Настанет мороз. В деревянных деревьях
                             юность и старость вместе умрут.
             Ветер, желчный алкаш, без причины отпрянет,
набросится, слёзы прольёт.
Всё вместе: деревья, и ветер, и тучи
                             утонут в тумане, зайдут в темноту.
И станет, и будет декабрьская осень,
                             ноябрьское варево ведьмы-зимы.
             Закутаться в тучу, уйти в подземелье.
             В берлогу, пещеру, ящик стола.
Услышать, как мёртвое дерево плачет,
как свет скоротечный не может идти.
И долго, и долго
мерить обноски утраченных радостей, утренних грёз.



ПУСТОЕ БЛЮДЦЕ

Пугаться нечего.
Сжимая блюдце — холод, твердость, жизнь — идти навстречу утреннему свету.
Весь свет потом. Вчера под вечер тень привела её.
Не ночь, другую.
Так что? Пугаться? — Угрожать не может покойник ближним… Она тебя хранит…
Всё к счастью, кроме сердца. Стучится гулко так, что блюдце в такт… пугает.
Пугаться нечего. Пустого блюдца кто боится?



РАБОТА

Мне нужна работа, работа моему мозгу.
Пусть он работает лошадью,
Лошадью, впряженной в телегу,
Телегу с названием жизнь.
Пусть он её не вывезет,
Только бы вёз, только бы вёз.



СТРАННОСТИ

Стихи — это странности, странности — это стихи,
Странность слов, намагниченных чувством друг к другу,
Странность букв, безучастных, в слове пылких и страстных.
Необъяснимо речи явленье. Откуда? Куда?
                         Что питает её? Не кровь ли?
Кровь немыслима также — строки жил вытекают одна из другой
                             в поэме вращенья, той, что люди читать не умеют.
Странны, странны названья: гормоны, ферменты, нейрон, за ними
                             толпы новых имен из дальних каких-то времен на подходе.
А что существует, кто скажет?
                             Нет объяснений тому, что меня разложили на печень и почки
и прочее, прочее. Где же там я?
Немыслим и сердца космический порт, кто хозяин? —
Только не ты. Всё, чем владеешь: пара строк неуверенных, странных.
Как такая:
Странен Создатель поэта убогого. Странен.



ВОРОНЦОВСКИЙ ДВОРЕЦ

Алупка. Где же дворец?
Потом разглядим наклоненные сосны
и море в застругах и мыльных разводах.
Скорей, скорей на свиданье. Свидание с кем?
С большим хаосом, — не падая, падает он
под взглядом облупленных хижин.
С чёрной водой в узких каменных гротах.
С медленным лебедем белым, в воде отражённым.
С араукарией, пингвина сестрой одинокой,
тот тоже в клетке стоит, только московской,
и тоже не видит, не слышит, а, может быть, и не живёт.
И всё же, и всё же,
если погода невыносимо холодная, или дождливая,
или дует с Ай Петри сильный, пронзительный ветер,
и летят с вершины сухие шарики снега, —
считай, что тебе повезло.
Пусто в парке. Каменный замок, в ожиданье фантомов,
странным взглядом тебя оглядит и исчезнет.
От тёмных стволов ярче зелень лужаек наклонных.
Синкопы воды, к морю летящей с разных сторон
То ручьём, то струей, то потоком,
Твои повороты пути, возвращенья, блужданья
запутает, выведет к теме другой.
И вот, детское счастье одиночества,
непреодолимой бесконечности собственной жизни приходит к тебе.
Из желания утешения незаметно возникает тишина
солнца игрой по огромным лужайкам,
крон высоченных несильным качаньем
и, главное, приязненным поглядыванием на тебя
сверху из неба вершины Ай-Петри, участницы каждого шороха здесь.
Смолкает хаос не мыслей, не чувств, — их глупых обмылков.
Душа незаметно встаёт на цыпочки, вытягивается,
ты равняешься на неё, она на Ай Петри, — мы все вместе,
и место наше прекрасно.
Ну, а теперь, когда живёшь, а не под сурдинку обрываешь нити,
что с жизнью непрочно связали,
можешь вернуться.
И в ожиданье автобуса неотрывно смотри,
как иглы колеблются пиний,
и мерное облако к верхушке второй дотянулось,
и слушай, как ветра оркестр
на ветке, коре и травинке свистит и гудит, и вздыхает.
Слушай, смотри и ничего не вспоминай.



ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

…и вдруг услышала: пять лет назад
ты засмеялся, будто надо мной теперь,
и сразу дождик аккуратный, городской
по чистому асфальту побежал
вдогонку исчезающему свету.
И нескольких мгновений не прошло,
как водосточная труба
погасла, задрожала гулко
и потекла прозрачною водой,
которая не пенилась до лужи.
И шум машин, и лязг асфальт латавших механизмов
мягкость обрели, приятность — вот чудно.
И лишь под липами чугун решёток — враг.
Но даже, если б у меня был выбор,
я б предпочла любой другой дороге
идти между тобой и краем скользким,
а, может быть, не видела пути…



БОЛЬНИЦА №83

Лежать и ждать, когда больница пройдёт.
Пройдут белые халаты, латы.
Пройдут белые постели:
пройдут, проплывут, проедут,
и останусь я сама с собой.
Вывернусь, как перчатка, и окажусь вся в узелках,
колбасках шерсти, в кусочках налипшего мусора...
Где ты, я?
Растолклась, разошлась по чужим губам,
зубам, языкам,
застряла в ухе врача,
у повара прилипла к ногтю,
ухнула в мусоропровод.
Кто видел? Кто слышал? — Все забыли, никто не запомнил…
                             А пока лежи и смотри в окно.
Зелёная шерсть леса замерла, не шелохнётся.
Весёленькая церквушка, вращаясь,
зыркает глазками, отзвякивая положенное.
Раздвинув железные ноги,
стоят люди высоковольтки в остроконечных шлемах.
Стоят, напряжённо связанные линией.
Линия льнёт к купам крон.
Кроны в тумане огромны,
а под ними маленькая окружная дорога
день и ночь катает свои игрушки туда-сюда, туда-сюда.
Большой гул сопровождает игрушечное движение,
как сотни охранников маленького президента.
И только там, наверху, далеко-далеко
белый рыцарь-князь неподвижно сходит к реке.
Впереди белые латы, сзади белые латы,
сбоку белые латы и жёлтый шлем купола.
Это призрак города Дзержинского,
Великомученика Феликса
оживает на земле монастыря…



***
Коричневые сны, коричневая бодрость,
Толпой по улице проходит тишина,
И глухоты моей коричневая полость
Внутри меня, как звук, напряжена.
С утра, на взлёте дня, на бычьих жилах зноя
Висит чугунный гул, очнувшихся томя.
То стул повалится, то слово злое
Застрянет в нервах и стоит стоймя.
Я в этот гул расту, в него вбираюсь,
Вот-вот начну я гулу подражать:
На бормотанье дизеля сбиваюсь,
Где слов живых погибла благодать.



***
Москва-волчица спит.
Тревожится кузнечик.
Из тысячи сосцов
                          дым вверх идет столбом.
Лопух и лебеда
                          волчицу степью лечат:
Сухою речью трав
                                   и ливневым вином.



НЕСКЛАДНАЯ УТКА

ТЫ
Год за годом
вглядываясь в тебя,
себя я в тебе разглядела,
и увидела, что я плывёт в море.
Плывёт далеко,
                             и ко мне доберётся,
когда я умру



ЗЕЛЁНАЯ ЛУНА

Зеленая луна — затылок зоркий Бога.
Недвижная река течёт по небу строго.
Прозрачный у окна, свет — мастер приведений,
Ложится, как рука, и оживают тени.
И кучей муравьиной закопошился шкаф:
То на пол что-то кинет, то втянет, задрожав.
Я пристальней вгляжусь, рукою свет закрыв,
Вот я, я здесь держусь… В меня вместился взрыв…
Но бой часов шипит, не начинаясь,
Лохматый шкаф в углу стоит, не превращаясь.



ГОРЫ

Счастье — это тошнота,
Очень светлое сознанье,
Где всё вместе: мирозданье
И бесплотная мечта.
Это боли окаянство,
Где искусственны часы,
Как фальшивые усы,
И проклятье постоянства.
Это страха тяжкий гнёт.
Это гладкий, гладкий лёд,
От мерцанья красоты
И от света пустоты
Содрогаясь, вверх ползёшь
И на помощь не зовёшь.



СУТЯГА

Смотри, ведь жизнь проста, ей хватит слов немногих:
Цепочки чёрно-белых работяг.
Жила бы, радуясь, без горя и тревоги —
Зачем мне слава жалобщиц-сутяг!
Но чтоб назвать траву травой, чужого братом
Где силы взять, какой огонь зажечь!?
Фантазии беречь — игра не стоит свеч,
Но выдумка умрёт — зачахнешь от утраты.



ДВА МУРАВЬЯ

Мы с тобой два муравья, наткнувшихся друг на друга.
Ходят вокруг моря, хлещут волной упругой.
В каждой волне народ: люди, зверьё, деревья.
Каждой волне — урод, гений, судьба, смиренье.
Ты всё как будто не ты в мутной воды преисподней.
С тридцать девятой версты, может быть, станешь свободней?
Вот ты взнесён на гребень, секунда — и снова внизу.
Я в это время о хлебе думаю, воз везу.
Ты, как четыре я, всюду граница круга.
Мы с тобой два муравья, чувствующие друг друга.



В ОМУТЕ

Я в омуте. Мне надо долго плыть,
В пространство хитрое ввернувшись умной гайкой.
Я к вам вернусь, ну, предположим, чайкой,
Но чёрною, — к чему мне белой прыть?
И буду звать безлунными ночами,
Пугая странным воплем, тех, кто ждёт.
Я в омуте. Все птицы замолчали.
Неслышный дождь четвёртый день идёт.



СУДЬБА

Улетаем? — Улетели.
Взлёт — закон.
                           Прилёт — урга.
Крики-камни бьются в теле —
                           А!
Распроклятое пространство.
Ни привета, ни души.
Мы в машине долгих странствий, —
                           Мы ушли.
На зимовье, на сосновье,
                           Сон не сон.
Звуки льются, шьются, бьются.
Звон? Не звон.
Остроухое гуденье за бугром.
Дом-душа, и тело снежное кругом.
Острокрылое рыданье не по мне.
Я в коробке у зимы
                           На самом дне.



НЕСКЛАДНАЯ УТКА

Я сегодня опять не умру.
Буду жить ещё целые сутки.
Видно, снова пришлась ко двору
Чайной розе, уснувшей к утру,
И нескладно написанной утке.



БОЛЬШОЙ ОВРАГ

1.
Лес ласковый, весёлая вода,
Лучей неярких сохнут невода,
И показался папорота мех:
Колёсико спиральное, орех.
А там, где снежная лежит ладонь,
Стоит чудесной смерти белый конь,
Цветком засохшим ночью шелестит,
А днем незримо к облакам летит.
Пружинит жизнь и высыхает топь,
Уж лепестков летит по ветру дробь.
Потом плоды. — И шлёт прекрасный конь
Без пламени сжигающий огонь.


2.
Ветви кустарника в холоде дремлют,
Лоно оврага, как гулкий пустырь,
Сонные ангелы сели на землю,
Чудо готовят — простой нашатырь.
Грубые, цвета лиловой гнили,
Птичьими перьями на ветру,
Мёртвые листья весну сохранили, —
Ангел увидел её к утру.
Встанет она над высокой берёзой
С чёрной на белом лице землёй,
Солнце взойдёт, и обильные слёзы
Хлынут из снега прозрачной струёй.


3.
Давно душа устала слушать
Шершавый, булькающий дождь.
На солнце ей бы стало лучше,
А может хуже, не поймёшь.
Спрямляя солнечные блики,
Бежала бы, но нет, — опять,
Собрав все чёрные улики,
Удастся туче нас подмять.
Даль подведенными глазами
Размытыми не дорожит,
И за кисейной занавеской
Дождя безропотно лежит.
Ромашка смяла оперенье,
Дуб, ампутант с одним крылом,
Посол травы в небесный дом,
Ушёл читать стихотворенье.
Бу-бу, и свист, и будто оклик,
Несовершенная любовь.
Душа, как лист, висит и мокнет,
Обсохнет и зальётся вновь.


4.
Уйдёшь, как ветер в ноябре,
Чуть свет блеснёт на бурой луже,
И лесу сделается хуже,
И станет тише на дворе.
Даль почерневшая сомкнётся,
И камнем ляжет тишина.
И жизнь твоя листом сожмётся
И будет шелестом слышна.
И в этой странной тишине
С её сухими голосами
Пойдёт пятнистыми кругами
Свет, замирающий во мне.




БЕЛЫЙ КАМЕНЬ

1.
Берёзы плавали, покачиваясь,
Надеясь твёрдость обрести,
И, на меня не оборачиваясь,
Кружили птицами кресты.
В ударах звона похоронного
Отрывисто рыдала медь,
В тумане запах леса сонного,
Дурманя, не давал взлететь.
А так хотелось закружиться
С берёзами у края туч
И ангелов увидеть лица,
И ощутить небесный луч
В себе самой, — и засветиться,
И разорваться, и в реке
Водой холодной расплескаться
На белый камень вдалеке.


2.
Ничего нет в мире тише этих вод, —
По земле распластанный белый небосвод.
На свете не бывает белее этих мест,
Где, как рыбы, плаваем в молоке небес.
Разгадать стараемся, что там впереди:
Тишина, и птица нам кричит «уйди».
Всё, что прошагали, кануло в туман.
Где светлей, там солнце? Оптический обман?


3
СИВЕРСКОЕ ОЗЕРО

Когда покой дотянется до неба,
Наполнив монастырь, леса и даль,
И люд рабочий поспешит за хлебом,
И жизнь, как рыбу пойманную, жаль,
Тогда обитель наша понемногу,
Прислушиваясь к дальней тишине,
Забыв себя, готовится в дорогу,
Ночное путешествие вовне.
У келаря дрова заметно таят,
Их прячет на ночь длинная трава,
Свой век века стоят на тёмных сваях,
И слушают кузнечика слова.
Предчувствие чудесного повсюду,
В нём прошлое и будущее всё.
Но мы в себе не доверяем чуду.
Мы дети ветра. Ветер нас несёт.


4.
Берег мой береженый, брат по белой реке,
Улицей поражённой, клоуном в кувырке,
Кралею в телогрейке, карликом в картузе,
Розовой канарейкой, бронзовым Грангузье.





три   сказки
Наталии Юлиной

на середине мира
Вера. Надежда. Любовь.
новое столетие
город золотой
корни и ветви
москва

Hosted by uCoz