на середине мира
алфавит
станция



АЛИСА ОРЛОВА







Алиса Орлова родилась в Саратове в 1976 году. Окончила медучилище и филфак Саратовского университета. Публиковалась журналах «Дети Ра», «Волга», «Сетевая поэзия», «Современная поэзия», «Воздух». Лауреат Международного литературного Волошинского конкурса, автор сборника стихов "Начлао" (изд-во "СТиХи" 2018).

В Москве есть места непростые. Девять лет я прожила возле Введенского кладбища, бывала там очень часто. Главная книга, где это кладбище упомянуто — «Лафёртовская маковница». Старушка с котом жила у Проломной заставы, а мы — на Камер-Коллежском Госпитальном валу, тоже волшебное место.

Русский романтизм — Погорельский, Одоевский, Пушкин с его «Гробовщиком», баллады Жуковского. И конечно, отец их &mdash' Гофман с его мастером Дроссельмейером из «Щелкунчика». Это всё — совсем мое, присвоила с детства, заново обжила в Москве. В переулках Немецкой слободы, чувствуется это электричество, лиловый шелест магического плаща. От готических почему-то розовых ворот Введенского кладбища, где летит на повороте трамвайчик, по руслу мертвой реки Синички, через круглый мост за Яузу, к Старой Басманной, где жила когда-то певица, которую называли русской Дженис Джоплин…

Перечитывая русские романтические повести, пыталась понять, что в них современников радовало и пугало. Для этого пришлось переосмыслить, пересказать сюжеты, как истории. Обо всем об этом и стихи.



БАЙКИ ВВЕДЕНСКОГО КЛАДБИЩА



Щелкунчик

Дитя сияет и бледнеет,
вцепившись в кресло, обмирает,
когда из-за кулис, нелепый,
выходит мастер Дроссельмейер.

У него седой сюртук,
а под мышкой чёрный ящик.
Сердце маленькое — стук,
затрепещет в лунной чаще.
В зале, где детишек куча,
среди петь, никит и кать,
знаю — ждёт меня щелкунчик.
я иду его искать.

Когда уснут аплодисменты,
под потолком погаснут лампы,
из гардероба, с мамой, с папой
выходит мастер Дроссельмейер —
печальный зверь на волчьих лапах.





Лафёртовская маковница

она ходит над Яузой словно я
она ходит словно сама не своя
она ходит здесь двести лет назад
до Введенского кладбища и назад

сюжет прослеживается во снах
хотя днем ты сны посылаешь на
ах какую фигню ты живешь
но сны входят в реальность
как в масло нож и без малейшей паузы
вот уже по дворам ты идешь
над Яузой Яузой Яузой

как бесшумно и страшно она идет
она и охотник и дичь как
вдруг сердце на раз замедляет счет
чувствуя как под асфальтом течет
и плещется речка Синичка

крепко спят введенские мертвецы
чьи-то дети матери и отцы
эта ночь чернее чем антрацит
подробнее тысячи книг
эта ночь a la vie a la mort
сквозь нее как кот крадется Лефорт
белеет его парик

она ходит дворами по введенским горам
мимо мертвецов что ведают срам
слушает речки подземную речь
она кружит и ищет место
где время дало течь
там сплю я и мне себя не сберечь

она ходит над Яузой словно я
она ходит словно сама не своя
она ходит здесь двести лет назад
до Введенского кладбища и назад





бобок

я хожу на кладбище
разговаривать с чужими мертвыми
мертвые говорят с акцентом
забывают наши живые слова
путают имена времена и прочие мелочи

мертвые помнят только о самом главном:

помню в 1952-м удалось достать лакированные туфельки

учитель по математике был у нас очень строгий

а получала я тогда 120 рублей

я хожу на кладбище
разговаривать с чужими мертвыми
а можно спускаться в метро
никакой разницы

бобок





волшебный голос

она жила вот здесь
на Старой Басманной
была такою как есть
некрасивой странной
она любила гостей
они приносили портвейн
но кое-что отличало ее
от прочих хипповых фей
у нее был волшебный голос
волшебный голос

в ее дом мог впереться любой балбес
но когда она начинала:
Oh Lord, won’t you buy me a Mercedes Benz?
смолкало любое хи-хи
и вставали на уши "Индюки"
из Таллина и Твери
панки и хиппари
приезжали послушать волшебный голос
но она слишком любила портвейн

и пока ее звук будоражил умы
ее дом сгорел
ее друг достукался до тюрьмы
а потом в середине железной зимы
ей отрезали грудь и обрили наголо волосы
а потом ее прах схоронили чужие дяди в чужой ограде
и только мы
помним волшебный голос
волшебный голос





Доктор Адрианов

В актовом зале института Склифосовского —
ёлочка для врачей.
Мероприятие довольно философское,
прежде всего — мимолётностью своей.
Выпили и чокнулись, чокнулись и выпили.
На смартфоны щелкнулись. И с руководителем!
Замелькали белые-белые халаты,
Только пара тостов и надо по палатам.

С самого адского раннего утра
у врачей — шампанское, у врачей — икра.
Запах цветов, шорох пакетов.
Море презентов. За пациентов?
За пациентов. За пациентов!
Тили-тили трали-вали, трали вали ай-люли.
Пьем за тех, кого спасали. Пьем за тех, кого спасли.

В стороне от общего накала,
В дальнем уголке большого зала
Притаился мрачный мужичонка
Выпил сам с собой, ни с кем не чокаясь
И подпер ладошкой щеку
У него — терзанья и мученья,
он чужой на празднике леченья,
что-то вроде черненькой дыры.

Он досадный минус, исключение
этой увлекательной игры.
Не принес никто ему конфеты, коньяка, шампанского, икры.
Нету у него презентов, нету ни единого букета,
Да и пациентов — нету, нету, нету.
Он уже не трезвый, но еще не пьяный
Патологоанатом Адрианов
Два стакана водки как с куста
Он от медицины — сирота.
А ближе к полуночи, когда коллеги разворачивают скатёрки
Помят молчалив и суров
патологоанатом Андрон Адрианов
засыпает в каптерке, не дождавшись боя часов.

Но ровно в полночь спящего Андрона
вдруг кто-то трогает за плечо
Андрон отбивается, потом все-таки просыпается
Не открыв глаз спрашивает: «Чо?»
И слышит тихий голос:
«Извините Андрон Николаевич.
Я от лица общественности пришел вас поздравить».
Андрон с усилием открывает глаза.
И видит того кто это сказал.

Перед ним стоит мужичок в красном зипуне на голое тело.
И говорит: «Доктор у нас к вам дело.
Знаете мы, мертвецы, как дети.
Хочется по-человечески праздник отметить.
А вы нам как отец родной,
Скучаем, когда у вас выходной.

Понимаете, со средствами у нас не очень.
Вот скинулись вам на веночек
И протягивает еловый венок с черной лентой:
«Андрону от благодарных пациентов»
«Выпейте с нами доктор!
В прозекторской собрался народ
И вас очень ждет.
Есть и у нас и Снегурочка
Девочка недурная со всех сторон.
Есть Васька фокусник и Серж — выдающийся баритон
Публика подобралась что надо.
На соседних столах — ух,
такие люди расположились рядом.
Так что вливайтесь в дружные наши ряды.
Выпейте с нами доктор мертвой воды.

И Андрон Николаевич походкой нетвердой
Идет с Death Морозом в сторону морга.

Когда наутро по служебным делам открыли каптерку
Обнаружили что Адрианов совершенно мертвый.
А рядом с ним венок с черной лентой:
«Андрону от благодарных пациентов!»





Лесной царь

Кто скачет, кто мчится сквозь хладную мглу?
Какая тоска и печаль это слу...
Я сдохну, я сдохну, я сдохну сейчас.
Погибну бесцельно и зря.
Мой маленький сын который уж час
Учит «Лесного царя».

Какой запоздалый осенний ездок
По нашим колдобинам выехать смог?
Кто ночью ноябрьской продрался сквозь
Подмосковный наш чахлый осенний лесок?

Допустим — Петрович, отец-инвалид,
Мотор у него беспощадно сбоит.
И в темную, темную, темную ночь
Везет он в больницу красавицу-дочь.

Что видит красавица-дочка в бреду?
Да то же, что видела в первом ряду,
Когда в воскресенье смотрела «Оно»,
По Стивену Кингу кино.

Мы все здесь летаем! Мы все здесь лета…
Та-та-та, та-та-та,
Та-та-та, та-та...

А чем заболела красавица дочь?
Успеет ли папочка дочке помочь?
Не знаю, не знаю, не знаю сынок.
Я очень хочу, чтобы все было ок
И не люблю мрачных книг.
Но Гёте, Жуковский и Стивен Кинг
рыдая, уходят в ночь.
И, покурив втроем на углу,
Скачут сквозь хладную мглу.





на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва