Наталия Черных — Пасхальные Элегии в Отрадном

на середине мира
станция
алфавитный список

ЧНБ

Пасхальные элегии в Отрадном.

1
Вот и одно из последних писем.
Ничего не прибавить к тому, что было в прежних посланиях.

Ветер здесь пахнет морем. Балтийским морем. Так полагается, морем Балтийским.

Северо-северо восток, с запада.

Письма растаяли снегом; пожирали их как снежки.
Остался дым зелени.

Здесь, в благословенном Отрадном,
огорожен бывший сад фруктовый,
порой происходит нашествие неба.

Балтийского неба. Так надо, Балтийского неба.

Северный ветер приходит ночью — избавление от лихорадки.

Эти сады уже не принадлежат нам,
как будто мы не родились в России, не любим друг друга.
Мы лишены всего, и самих себя.

Фарфоровая луна, в остатках снежных облаков,
становится над крохотной цветущей вишней.
Вишня возле подъезда заменяет сад.

Здесь, в благословенном твоём имении,
от нас не останется даже и стопки писем.

Плывёт фарфоровая луна,
ходит зелёный северо-западный ветер,
а смерть кажется более красивой, чем она есть.

Я думала, смерть — юная жница с косою на летнем лугу,
вот как здесь,
а она похожа на водопроводчика в длинной одежде:
запах ржавчины и теплотрассы сдобрен аммиаком.
Чёрные точки блох на замасленной робе.

По ночам в окна входит оледеневший призрак деревни,
парит под небом, крыши-крылья,
цветы на ветвях, не растаявший снег лепестков,
обжигает усталое сердце.

Отчего ты не спишь? Ещё полчаса до пробуждения в нашем времени,
Мы отказались от ностальгии, чтобы жить сегодняшним днём,
приносящим труды и обед — а что ещё надобно нам?

Близость душ и сплетение тел неравноценны, но я сомневаюсь,
что мы позабудем друг друга,

и мне несколько стыдно за девяностые годы.

Каждое десятилетие как дикое яблоко.
Мы не видим их, не можем взять в руки
поцеловать в плотный бок, чтобы дыхание шло
от тебя ко мне и от меня к тебе.

Мы полны мелочи,
порой мы с тобою как дети, резвящиеся в положенный час
на лужке, а гроза уже надвигается.

О, эти глотки и капли свободы, влажный ветер свободы,
широкие, очень широкие улицы
пригородного пейзажа на кончиках пальцев столицы.

Что за сверкание,
как во льду, замерзает сердце твоё.

Вишня уже зацвела под небом, в котором такое густое солнце.

2.
Беззащитен в Отрадном сад

возле храма в честь Покрова
Пресвятой Богородицы.

Сад огорожен и не замечает своего несчастья.

Для меня он твой сад.

Напоминает мне пригород, в котором жилось мне смертельно
(бывает ли жизнь, идущая на смерть? я отвечаю, что да).

Надвигается туча, мне кажется, что молния целится в нас.

Совесть моя как яблочный цвет, но будет ли чистым плод её. Мне страшно за нас.

Мне хочется говорить о любви к тебе, петь о любви к тебе,
и пусть эти тяжеловатые строки будут тебе рассказом и песней.

Русская яблоня, русская вишня цветёт - но где видели русских?
Цветущая вишня напоминает мне о Японии, о сакуре и харакири,
о лепестках сакуры в густой и вонючей крови. А мне бы хотелось,
чтобы в мире и сам образ этот не был возможен.

Я хотела бы в рифму писать, но поэзия вышла на площадь,
затем удалилась в квартиру и протестует против
концентрационного лагеря стихосложения.
Мне стыдно за девяностые годы — как их не любить.

Русский пейзаж — это ствол обгоревший средь майской болотины.

Дерево может быть сосною или берёзой,
вид не имеет значения.

Но это сырое кудлатое небо,
сизый дым возле крон, окруживший поляну — всё это родина.

Лишь сон о цветущей вишне и яблоне где-то в Отрадном.

Освобожденье от боли. Слышишь — пасхальный канон.

А я дважды проклята.
Во-первых, самою собой, а во-вторых, за воспоминания
о некогда посланной мне чистоте. Они беззащитны как сад в Отрадном.

Я помню, что храм — это чудо, и письмена на церковнославянском
сильнее, чем письмена на кельтской огаме.
Чудо вязи славянской жаждало сердце и жаждет.

Луна движется на северо-запад. Небо светлеет пронзительно.

Я хотела бы в рифму писать, но силлаботоника проклята русским языком,
за то, что имперский орёл возвестил нашествие легионов силлаботоникой.

Церковь едина, возлюбленный, как едины и мы.

Нет разницы между церковью патриархийной и зарубежной,
о чём нам торопятся сообщить.

Наша встреча в канун воссоединения —
не Божия ль милость ко всем, населяющим этот брошенный сад
в благословенном твоём имении — мы будто клятва и милость.

Я бы хотела, чтобы стихи мои запоминались, но пишу тропарною формой,
попадая под серию разных прещений, под их перекрёстный огонь,
мне пока что не страшно. И я слышу исчезновение боли
после лирики (я повторю, что люблю тебя),
слышу пасхальный канон (он уже на исходе)
накануне падения в бездну новой романтики.

Друг мой, что с нами —
это новое веянье, это внимание к сердцу, странная лёгкость к людям
не сочетаются.

И мне стыдно за себя больше,
чем за все девяностые годы.

3.
Нет, не так просто меня низвергнуть в бездну новой романтики.

Екатерина сказала некогда о когтях души,
цепляющихся за гладкий металл, с которого скатывают душу в аид.
Но у меня нет когтей.

Сад в Отрадном возникает в момент головокружения
от мгновенного счастья, что ты принимаешь меня.

Я живу каждый день как последний, как вишни цветок,
как соцветие яблони, и мне страшно за целое лето и годы.

Весенняя моя светлость и лёгкость — укрытие смерти.

Я хотела бы жить без забот и в рифму писать,
чтобы стихи мои запоминались — а пишу совершенно иначе,
попадая под перекрёстный огонь и кровавый дождь

на фоне цветущего сада в Отрадном.

Я бы вынула сердце своё
отдала бы его тебе, просто так, как соцветие яблони:
мне не жалко и самой души; она умерла.

Смерть — не юная дева с длинной косою в весеннем саду,
а мастер-водопроводчик в длинной одежде,
пахнущей аммиаком. Мне нужно встретить его.

Не желаю ни смерти, ни жизни. Не хотела даже покоя,
желаю спасения.
Оно безгранично и навсегда.

Совесть, цветущая совесть моя не укоряет меня:
ты для меня как святыня, а Бог не бывает поруган.

Дремлешь. Полчаса истекает,
и мне надо успеть сказать, что люблю тебя.

Иссякает самое сердце, но вот глубочайшая радость, и самая жизнь,
во мне довольно ещё холода и задора, чтоб оживить это сад,
окутанный дымом ночным

накануне того, когда синее небо становится серым.

Сон бежит сквозь ресницы. Просыпается яблоня,
искалеченный ствол, пепельные ветви, и после — соцветия,
размером с твою ладонь.

Красота покоряет.
Красота уходит в песок, остаются лишь пригородные виды
огороженный сад в Отрадном.

Мы идём вдоль закатного солнца, а Москва лежит к югу от нас.

Я привыкла писать без рифмы, как читают стихи наизусть,
забывая о старых словах, оборотах, движениях нашей с тобою грамматики,
но ведь это поэзия выбрала пригородный пейзаж
и ствол обгоревший в центре болотины, окружённый сизою дымкой майского леса.

Сад, о сад в Отрадном, твой сад, мой возлюбленный!
Мы скользим по нему точно тени, а Москва лежит к югу от нас.

Элегии
на середине мира
станция
гостиная
кухня