на середине мира
алфавит
станция
ВЯЧЕСЛАВ ПАМУРЗИН
«Как поверил Бог опять не в того Фому, так теперь Фома никак не поверит в это».
Тема «честного поколения» (кавычки мои, выражение тоже, это родившиеся в 70-е и повзрослевшие в 90-е)
у Памурзина решена довольно остро и весело в выбранных из книги пяти стихотворениях.
По поводу рифм и некоторых речевых огрех придраться можно, но в общем зачем это делать?
Тема "честного поколения" более популярна в прозе, а в поэзии к ней обращаются нечасто, а если и обращаются,
то некомильфо и с ненужным надрывом. Памурзин здесь денди, он точен в выражениях.
Здесь не только хмельное веселье, но и довольно тонкая рефлексия. У Памурзина получается писать «гадкие» стихи,
где дворовое словцо может соседствовать с изящными оборотами; он эклектик, и блестящий эклектик,
что настоящий подбор и подтвердил еще раз.
Яркий ироничный Вячеслав Памурзин, которого некоторые молодые авторы считают своим «отцом» в современной литературе.
Сергей Геворкян говорит о «своей походке» стихотворений Памурзина. «Вячеслав — мизантроп в поэзии, но только в ней. И сразу бросается в глаза, что автор в первую голову беспощаден к самому себе. Причём, это — редкая беспощадность. В ней нет и толики самолюбования, уничижения паче гордости и вообще — ноль пафоса. Есть отважная и честная ясность, которую Башлачёв называл — бешеной… Остаётся только надеяться, что у поэта Памурзина будет чуть более милосердная человеческая судьба, чем у его ближайшего собрата. Хочется верить, что на сей раз дорогу осилит идущий, а не наоборот.»
Яркий ироничный Вячеслав Памурзин, которого некоторые молодые авторы считают своим «отцом» в современной литературе.
Сергей Геворкян говорит о «своей походке» стихотворений Памурзина. «Вячеслав — мизантроп в поэзии, но только в ней. И сразу бросается в глаза, что автор в первую голову беспощаден к самому себе. Причём, это — редкая беспощадность. В ней нет и толики самолюбования, уничижения паче гордости и вообще — ноль пафоса. Есть отважная и честная ясность, которую Башлачёв называл — бешеной… Остаётся только надеяться, что у поэта Памурзина будет чуть более милосердная человеческая судьба, чем у его ближайшего собрата. Хочется верить, что на сей раз дорогу осилит идущий, а не наоборот.»
ПОД ВЕСЕЛЫМ РОДЖЕРОМ
Стихи из книги: «Пáмурзин Вячеслав. Мёртвая петля Весёлого Роджера». — М.: Стеклограф, 2018. — 56с.
***
Чего-то там себе вообразив,
Как будто бы находишь оправданье
Тому, что нехорош и некрасив,
Незваный гость, бесчисленный татарин.
Уверуя в своё «чего-то там»,
Качаешься, как тополь на обстреле.
Идёшь на свет — и только чернота
В твоих зрачках становится острее.
Как будто бы всегда идёшь на вы,
Рискуя головой под лопастями.
Идёшь тропой поганой татарвы,
Явившихся незваными гостями.
Подкатывает к горлу каждый шаг,
Бьёт по зубам оскоминой палёной.
Как будто бы идёшь на брудершафт
Со всеми незнакомками района.
Сбиваешься и всё-таки идёшь.
И снова повторяешь, повторяешь:
Семь раз поверь, однажды подытожь —
Прекрасна жизнь, бессмысленна твоя лишь.
И только для тебя для одного,
На стороне «не наших» и «не ваших»,
Среди людей, не ждущих никого,
И никого, тем более, не звавших.
2007
***
…та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та-та.
Денис Новиков
Денис Новиков
Громоздя одинаковых дней череду,
и вчера, и сегодня, и завтра иду
на работу восьмичасовую.
Провоцируя утренний конъюнктивит,
я ночами не сплю — только делаю вид,
что не мыслю ине существую.
В этом нет никакой философии, ни
разумения — всё бестолковые дни,
вековое подполье, скорее.
В макрокосмосе вечно спешащий микроб,
на работу — с работы, в метро — из метро,
взад-вперёд на пинболе сабвея.
Гулкий марш мегаполиса бьёт по шарам,
приближение поезда — «Но
пасаран!» —
человек человеку — пехота.
И врагу не сдаётся вагон концевой —
ни в кольце окружения на кольцевой,
ни под шквальным огнём перехода.
Из подполья — в подполье, с избытком и без —
умещается жизни нехитрый процесс
в небольшую трёхсложную виршу.
Но не пишется мне, как «не пишется мне»,
и уже не пишу — только вижу во сне,
что не брежу и не
ненавижу.
2007
***
Мы будем жить отвержено и чуждо,
Не знающие жизни ни одной.
За городом унылая речушка,
Прогорклый ветер, илистое дно.
И временем порушенная дамба
Тебя со мною не соединит —
Рекла золотозубая гадалка,
Бесследно исчезая за дверьми.
Теперь я капитан, а ты — пиратка,
Не верящая правилам игры.
Когда-то ты читала «Тропик Рака»,
А я считал кварталы и углы.
Теперь неразрешимого пасьянса
Раскладывают карты вечера.
Мы будем жить, покуда не приснятся
Два облака, уплывшие вчера.
2007
***
Непогожий край, и хата моя впритык,
Злополучный вид, и окна выходят боком,
Вековой бедлам, к которому я привык,
Потому что быть не трудно, когда не богом.
Если сам грешил, что дело моё — труба,
По душе ли, нет, себе выбирая снасти,
То поди ты знай, кто плотник, акто рыбак,
Золотых ли дел ты или заплечных мастер.
Отвела труба, я был на седьмом краю
От кривой любви с нелёгкой моей свободой.
Мне один дурак поведал, что я творю,
Я в глухом раю — один не в ладах с погодой.
В неуютном сне, как будто в чужом дому,
Я вoзвожу глаза, от боли не взвидя света.
Как поверил Бог опять не в того Фому,
Так теперь Фома никак не поверит в это.
2015
***
Неизвестным героем прослыл в непутёвой компании,
на музейном учёте до времени не состоя.
Ты весьма преуспел в дидактическом самокопании,
в остальном примитивен, как вся фонотека твоя.
Неэпически маешься между глотком «Арсенального»
и дебильным азартом вселенский снискать геморрой.
От совковой манеры латентного пассионария
тяжело отвыкать, вообще не втыкая порой,
что учившийся доблести лишь по амберовским хроникам
и пиратским кассетам, где ниндзя вопили «банзай!» —
никогда, человек, не станешь ты электроником,
на арбатских задворках под Джека-из-Тени кося,
так и всё, что ты вышел умишком своим Говноешкиным —
Говноешкин кафтан, сколько ты ни выёбывайся.
В обречённом пике пропорхнули качели крылатые,
поднимая в районе крушения ядерный гриб.
Полыхнуло над теменью, как во втором —Терминаторе»,
и напалмом взвилось по развалинам памятных глыб.
Это детству на смену пришла твоему безударному
вскипятившая мрак «череда одинаковых дней».
И в смятении тщетно взывая к небесному бармену,
ты тупишь перед фактом, что нахер запутался в ней.
Или ёжась под утро с похмелья хромого и зябкого,
в ожидании гостя с секретным пакетом вина
вспоминаешь угрюмо, чего там ещё накозявкала,
формулируя, в муках «причины развода», жена.
Без пятнадцати восемь приспело идти за чекушкою
в угловой минимаркет со всей колдырнёй по росе.
А ведь так ине трахнул носастую стерву Кукушкину —
как назло, тот единственный случай, что был не как все.
Ей не скучно теперь, отпуская бухло за наличные,
врачевать синяки под глазами у хмурой страны.
И сбредаются бывшие двоечники и отличники,
на крыльце минимаркета — все беспробудно равны.
И ползёт изнурённое солнце по крышам окраины,
и вздымается ядерный гриб, и краснеет напалм.
В это сонное пекло тебя в одиночку отправили,
и никто не хватился, когда ты бесследно пропал.
2014
на середине мира
алфавит
станция