КИРИЛЛ АНКУДИНОВ
ПИСЬМА В ТИБЕТ
Письмо пятое:Поэт и его тень
И вновь здравствуй, мой тибетский друг.
В своём предыдущем письме я, говоря о «традиционной поэзии», заметил, что альтернативой традиционализму является концептуализм.
Тебя заинтересовала эта мысль, и ты хочешь, чтобы я рассказал о концептуализме поподробнее. Изволь…
У каждого поэта есть своя тень — образ поэта, складывающийся, суммирующийся из общих представлений о его личности и из особенностей характера лирического героя. Идеолог концептуализма Д.А. Пригов полагал, что читателей в стихах интересуют не собственно стихи и даже не авторы-собеседники, а исключительно — лежащие на стихах тени поэтов, их расхожие имиджи. Пригов не был прав, но в его рассуждении есть рациональное зерно: с собственной тенью поэту надо уметь справляться, чтобы не получилось, как в грустной сказке Андерсена.
Очевидный пример поэта, неспособного справиться с собственной тенью — увы, Дмитрий Быков. Произношу «увы», потому что Быков — мой любимый поэт и хороший друг. Лучшая из его несчётных ипостасей — ипостась поэта-лирика. Дмитрий Быков — пронзительный лирик-экзистенциалист. Беда в том, что сейчас его не воспринимают в качестве лирика даже коллеги-поэты или ценители поэзии: в наилучшем случае о Быкове судят по последнему зарифмованному фельетону в «Новой газете», в худшем — по очередному публицистическому высказыванию о чём ни попадя. Быков умудрился поэтически ярко, поэтически точно (и при том поэтически легкомысленно, поэтически поверхностно) выразить своё мнение о десятках тысяч вещей, не имеющих никакого отношения к поэзии. Что за охота чудаку быть «карманным оракулом на каждый день» и тем самым ужасно вредить себе (себе-лирику). Быкову во избежание «синдрома Евтушенко» срочно необходим режим изоляции в уютной башне из слоновой кости — таков мой вердикт.
К слову, кинорежиссёр Икс и прозаик Игрек возникают на телеэкране много чаще Быкова; однако никто не ворчит: «Скоро включу утюг, и там будут Икс с Игреком». Потому что Икс и Игрек изрекают исключительно тривиальности. Быть вездесущим идёт только посредственности; талантам вездесущесть совсем не к лицу.
Противоположность Дмитрию Быкову являет его тёзка, другой Дмитрий. Да, я говорю о Воденникове. Вот кто работает над своей тенью, не покладая рук…
Будучи лично знаком с Воденниковым, спешу тебе сообщить: этот поэт боготворит Аллу Пугачёву. Предвижу насмешку с твоей стороны — но ведь ранняя Алла Пугачёва, Пугачёва семидесятых и начала восьмидесятых — не походила на себя нынешнюю. Она была очень талантлива и пожала урожай справедливой, заслуженной славы (впоследствии обожравшись им). Именно ранняя Алла Пугачёва впервые в советской эстраде создала многослойный концепт «звезды», сотворяющей себя, свою многосложную личность на глазах у зрительской публики. Воденников удачно перенёс этот лукавый концепт из специфического мира шоу-бизнеса в высокую поэзию.
…Однако,
так как на роль человека с трудной мужской судьбой претендую всё-таки я,
то всё, что остаётся мне, — это выйти вперёд,
наклониться к людям (ближе других) и сказать:
— Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые
Все мы немного мертвы, все мы бессмертны и лживы.
Так что постарайтесь жить — по возможности — радостно,
будьте, пожалуйста, счастливы и ничего не бойтесь
(кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,
но и этого тоже не бойтесь).
Потому что всех тех, кто не выдержал главную битву,
кто остался в Париже, в больнице, в землянке, в стихах под Москвой,
всё равно соберут, как рассыпанную землянику,
а потом унесут — на зелёных ладонях — домой.
Из книги «Черновик»; «Новый мир», 2006, № 8.
Такой вот «мужчина, который поёт». Освещённый софитами и усыпанный стразами.
Если сравнить Быкова и Воденникова, нельзя не прийти к выводу, что поэтический потенциал Быкова гораздо выше, чем потенциал Воденникова (поэта обаятельного, но небольшого). Однако весь быковский потенциал почти сводится на нет — быковским небрежением к собственному имиджу. И потому у меня есть повод похвалить Воденникова. И у меня нет повода похвалить Быкова.
Как ты уже понял, концептуализм — сознательное экспериментирование поэта с собственной тенью. Концептуализм может быть разным. Некоторые поэты прицепляют к себе искусственную железную тень. Это — поэты социальные, политические. Концептуализм потребен им для того, чтобы с его помощью выявить культурные и экзистенциальные пустоты внутри существующей политической системы. Очень политизированным автором (в сущности умным политическим куплетистом) был Пригов; политангажирован (в разные годы — в той или иной мере) Тимур Кибиров. Пригов и Кибиров при помощи концептуализма сражались с советской парадигмой. Времена сменились; поэты последующих поколений прибегают к концептуализму, чтобы деконструировать нынешнюю, постсоветскую реальность. Так делает известный поэт, редактор «EX LIBRISа», книжного приложения к «Независимой газете», Евгений Лесин. Так делает гораздо менее известный автор — журналист «Аргументов и фактов» Александр Фишман. Но самый популярный из плеяды «концептуалистов-деконструкторов» — Всеволод Емелин.
Лирический герой поэзии Емелина — «парень из рабочего района». Не секрет, что в нынешней рыночной действительности парням из рабочих районов живётся худо: они не могут найти себе работу, спиваются, протестуют (как умеют). Характерные ламентации парней из рабочих районов, будучи важным фактом жизни, не относятся к явлениям искусства. Концептуалист Емелин виртуозно превращает их в искусство (подобно тому как Малевич сделал феноменом искусства обычный чёрный квадрат). Емелин от лица бузливого «работяги-пролетария» выворачивает наизнанку либеральные благоглупости, демонстрируя читателю их малосимпатичный испод. Емелин — поэт жёсткий, рациональный, инженерно-конструкторский. Всеволод Емелин — «Бертольд Брехт наших дней». Его стихи сохранят свою востребованость до тех пор, покуда постсоветская действительность будет унижать «слабых мира сего».
Ещё один суперпопулярный поэт — Андрей Родионов, у него получается быть одновременно похожим на Емелина и Воденникова (вообще-то абсолютных антиподов). Родионов, подобно Емелину, пишет от лица «простого парня», но простецкий концептуализм Родионова столь же лиричен, как звёздный концептуализм Воденникова и так же выстраивается вокруг трепетной личности автора (а не вокруг идеологий, подобно емелинским конструкциям). Поэзия Родионова — «нежный рэп»; её очарование складывается на контрасте между грубостью облика лирического героя, наивной неуклюжестью строя его мысли — и переполняющим душу мягким, тающим чувством благодарности к мирозданью.
я тихо шагал по мосту, беспричинно
я вдруг улыбнулся, увидел вдали
район двухэтажный, кирпичный, ветчинный,
примёрзшие к пристани корабли
сугробы, берёзки и ёлочки так же,
людей разноцветные точки, чуть-чуть
кирпичный, ветчинный район двухэтажный
постой — здесь тебя я любить научусь.
«Я шёл по мосту через огромную Волгу…»; «Арион», 2007, № 2.
Но в последнее время мне стало казаться, что избранная Родионовым маска «кроткого чудища» начала опасно прирастать к его лицу.
Иная маска, прирастая к лицу поэта, может лишить его вольного дыхания.
Так получилось с интересным молодым поэтом Фёдором Сваровским. Он подобрал занятный приём, парадоксально сочленив «научную фантастику» (далёкое будущее, космос, роботов и андроидов) с раёшным стихом, традиционно предназначенным для ироничного бытописания.
Однако есть одно обстоятельство: ровно то же самое уже сделал Генрих Сапгир. В раннем цикле «Голоса. Гротески» Сапгир писал раёшником о соитиях людей с механизмами, в более позднем цикле «Параллельный человек» — о послечернобыльских мутантах. При этом замечу: в распоряжении Сапгира было великое множество самых разнообразных приёмов; Сапгир — фокусник, циркач, трюкач — но трюкач высшего класса с огромным арсеналом трюков. Сваровский демонстрирует публике один и тот же трюк, да и то, как выясняется, не совсем свой. Надолго ли? Перед Сваровским стоит альтернатива: либо до бесконечности писать раёшником о роботах, либо посметь изменить тематику и манеру — перестав при этом быть тем «Фёдором Сваровским», каким его знает читающая публика.
Вот как важно уметь вовремя сказать: «Тень, знай своё место!».
Жду от тебя ответное послание.
У каждого поэта есть своя тень — образ поэта, складывающийся, суммирующийся из общих представлений о его личности и из особенностей характера лирического героя. Идеолог концептуализма Д.А. Пригов полагал, что читателей в стихах интересуют не собственно стихи и даже не авторы-собеседники, а исключительно — лежащие на стихах тени поэтов, их расхожие имиджи. Пригов не был прав, но в его рассуждении есть рациональное зерно: с собственной тенью поэту надо уметь справляться, чтобы не получилось, как в грустной сказке Андерсена.
Очевидный пример поэта, неспособного справиться с собственной тенью — увы, Дмитрий Быков. Произношу «увы», потому что Быков — мой любимый поэт и хороший друг. Лучшая из его несчётных ипостасей — ипостась поэта-лирика. Дмитрий Быков — пронзительный лирик-экзистенциалист. Беда в том, что сейчас его не воспринимают в качестве лирика даже коллеги-поэты или ценители поэзии: в наилучшем случае о Быкове судят по последнему зарифмованному фельетону в «Новой газете», в худшем — по очередному публицистическому высказыванию о чём ни попадя. Быков умудрился поэтически ярко, поэтически точно (и при том поэтически легкомысленно, поэтически поверхностно) выразить своё мнение о десятках тысяч вещей, не имеющих никакого отношения к поэзии. Что за охота чудаку быть «карманным оракулом на каждый день» и тем самым ужасно вредить себе (себе-лирику). Быкову во избежание «синдрома Евтушенко» срочно необходим режим изоляции в уютной башне из слоновой кости — таков мой вердикт.
К слову, кинорежиссёр Икс и прозаик Игрек возникают на телеэкране много чаще Быкова; однако никто не ворчит: «Скоро включу утюг, и там будут Икс с Игреком». Потому что Икс и Игрек изрекают исключительно тривиальности. Быть вездесущим идёт только посредственности; талантам вездесущесть совсем не к лицу.
Противоположность Дмитрию Быкову являет его тёзка, другой Дмитрий. Да, я говорю о Воденникове. Вот кто работает над своей тенью, не покладая рук…
Будучи лично знаком с Воденниковым, спешу тебе сообщить: этот поэт боготворит Аллу Пугачёву. Предвижу насмешку с твоей стороны — но ведь ранняя Алла Пугачёва, Пугачёва семидесятых и начала восьмидесятых — не походила на себя нынешнюю. Она была очень талантлива и пожала урожай справедливой, заслуженной славы (впоследствии обожравшись им). Именно ранняя Алла Пугачёва впервые в советской эстраде создала многослойный концепт «звезды», сотворяющей себя, свою многосложную личность на глазах у зрительской публики. Воденников удачно перенёс этот лукавый концепт из специфического мира шоу-бизнеса в высокую поэзию.
…Однако,
так как на роль человека с трудной мужской судьбой претендую всё-таки я,
то всё, что остаётся мне, — это выйти вперёд,
наклониться к людям (ближе других) и сказать:
— Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые
Все мы немного мертвы, все мы бессмертны и лживы.
Так что постарайтесь жить — по возможности — радостно,
будьте, пожалуйста, счастливы и ничего не бойтесь
(кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,
но и этого тоже не бойтесь).
Потому что всех тех, кто не выдержал главную битву,
кто остался в Париже, в больнице, в землянке, в стихах под Москвой,
всё равно соберут, как рассыпанную землянику,
а потом унесут — на зелёных ладонях — домой.
Из книги «Черновик»; «Новый мир», 2006, № 8.
Такой вот «мужчина, который поёт». Освещённый софитами и усыпанный стразами.
Если сравнить Быкова и Воденникова, нельзя не прийти к выводу, что поэтический потенциал Быкова гораздо выше, чем потенциал Воденникова (поэта обаятельного, но небольшого). Однако весь быковский потенциал почти сводится на нет — быковским небрежением к собственному имиджу. И потому у меня есть повод похвалить Воденникова. И у меня нет повода похвалить Быкова.
Как ты уже понял, концептуализм — сознательное экспериментирование поэта с собственной тенью. Концептуализм может быть разным. Некоторые поэты прицепляют к себе искусственную железную тень. Это — поэты социальные, политические. Концептуализм потребен им для того, чтобы с его помощью выявить культурные и экзистенциальные пустоты внутри существующей политической системы. Очень политизированным автором (в сущности умным политическим куплетистом) был Пригов; политангажирован (в разные годы — в той или иной мере) Тимур Кибиров. Пригов и Кибиров при помощи концептуализма сражались с советской парадигмой. Времена сменились; поэты последующих поколений прибегают к концептуализму, чтобы деконструировать нынешнюю, постсоветскую реальность. Так делает известный поэт, редактор «EX LIBRISа», книжного приложения к «Независимой газете», Евгений Лесин. Так делает гораздо менее известный автор — журналист «Аргументов и фактов» Александр Фишман. Но самый популярный из плеяды «концептуалистов-деконструкторов» — Всеволод Емелин.
Лирический герой поэзии Емелина — «парень из рабочего района». Не секрет, что в нынешней рыночной действительности парням из рабочих районов живётся худо: они не могут найти себе работу, спиваются, протестуют (как умеют). Характерные ламентации парней из рабочих районов, будучи важным фактом жизни, не относятся к явлениям искусства. Концептуалист Емелин виртуозно превращает их в искусство (подобно тому как Малевич сделал феноменом искусства обычный чёрный квадрат). Емелин от лица бузливого «работяги-пролетария» выворачивает наизнанку либеральные благоглупости, демонстрируя читателю их малосимпатичный испод. Емелин — поэт жёсткий, рациональный, инженерно-конструкторский. Всеволод Емелин — «Бертольд Брехт наших дней». Его стихи сохранят свою востребованость до тех пор, покуда постсоветская действительность будет унижать «слабых мира сего».
Ещё один суперпопулярный поэт — Андрей Родионов, у него получается быть одновременно похожим на Емелина и Воденникова (вообще-то абсолютных антиподов). Родионов, подобно Емелину, пишет от лица «простого парня», но простецкий концептуализм Родионова столь же лиричен, как звёздный концептуализм Воденникова и так же выстраивается вокруг трепетной личности автора (а не вокруг идеологий, подобно емелинским конструкциям). Поэзия Родионова — «нежный рэп»; её очарование складывается на контрасте между грубостью облика лирического героя, наивной неуклюжестью строя его мысли — и переполняющим душу мягким, тающим чувством благодарности к мирозданью.
я тихо шагал по мосту, беспричинно
я вдруг улыбнулся, увидел вдали
район двухэтажный, кирпичный, ветчинный,
примёрзшие к пристани корабли
сугробы, берёзки и ёлочки так же,
людей разноцветные точки, чуть-чуть
кирпичный, ветчинный район двухэтажный
постой — здесь тебя я любить научусь.
«Я шёл по мосту через огромную Волгу…»; «Арион», 2007, № 2.
Но в последнее время мне стало казаться, что избранная Родионовым маска «кроткого чудища» начала опасно прирастать к его лицу.
Иная маска, прирастая к лицу поэта, может лишить его вольного дыхания.
Так получилось с интересным молодым поэтом Фёдором Сваровским. Он подобрал занятный приём, парадоксально сочленив «научную фантастику» (далёкое будущее, космос, роботов и андроидов) с раёшным стихом, традиционно предназначенным для ироничного бытописания.
Однако есть одно обстоятельство: ровно то же самое уже сделал Генрих Сапгир. В раннем цикле «Голоса. Гротески» Сапгир писал раёшником о соитиях людей с механизмами, в более позднем цикле «Параллельный человек» — о послечернобыльских мутантах. При этом замечу: в распоряжении Сапгира было великое множество самых разнообразных приёмов; Сапгир — фокусник, циркач, трюкач — но трюкач высшего класса с огромным арсеналом трюков. Сваровский демонстрирует публике один и тот же трюк, да и то, как выясняется, не совсем свой. Надолго ли? Перед Сваровским стоит альтернатива: либо до бесконечности писать раёшником о роботах, либо посметь изменить тематику и манеру — перестав при этом быть тем «Фёдором Сваровским», каким его знает читающая публика.
Вот как важно уметь вовремя сказать: «Тень, знай своё место!».
Жду от тебя ответное послание.
Твой Кирилл Анкудинов.
КИРИЛЛ АНКУДИНОВ
на Середина Мира
на Середина Мира
МАЙКОПСКИЙ ТРИПТИХ. Стихи разных лет.
РЕКВИЕМ. Стихи.
ПИСЬМА В ТИБЕТ
