КИРИЛЛ АНКУДИНОВ
ПИСЬМА В ТИБЕТ
Письмо шестое:Дамы на Парнасе.
Вновь приветствую тебя, мой друг. Что нового в Тибете?
Ты задал мне неожиданный вопрос, обратив внимание на то, что я во всех своих предыдущих письмах подробно говорил только о представителях сильного пола, о поэтах-мужчинах, а имена дам-поэтесс всего лишь бегло упоминал. Что это значит? Достойных внимания поэтесс больше нет? Или мне не чужд мужской шовинизм?
А ведь и впрямь парадокс: поэтесс в России больше, чем поэтов - достаточно заглянуть в первый попавшийся коллективный поэтический сборник или зайти в любое лито, чтобы убедиться в этом. Общий качественный уровень «женской поэзии» — в принципе, выше, чем уровень «мужской поэзии»: поэтесса-графоманка — явление встречающееся, но на несколько порядков менее типичное, нежели поэт-графоман. Между тем героями литкритических статей и научных монографий, как правило, становятся поэтические мужики, а не поэтические дамы. Что это? Неужели зловредный сексизм?
Дело, конечно, не в сексизме, а в особенностях от природы присущих мужскому мышлению и женскому мышлению. Никуда не денешься, два этих типа мышления различаются. Я преподаю в вузе и особенно наглядно вижу это отличие, когда принимаю экзамены у студентов. Девушки-студентки всегда заучивают наизусть страницы учебников и во время экзамена воспроизводят запомненное — более или менее умело. Парни так не умеют: они на экзамене либо выдвигают новые гипотезы, либо юморят, либо молчат, как глухонемые. Мужской ум — исследовательский, первопроходческий, он стремится вовне; женский ум — осваивает открытое заранее, обживается в хорошо знакомом пространстве, наводит уют.
Не то чтобы «женская поэзия» так уж радикально была бы отлична от «мужской поэзии» — но именно «женской поэзии» угрожают три специфических опасности.
И первая из них исходит из центростремительного вектора женского сознания. Женщина-поэтесса может легко поймать, уловить все носящиеся в воздухе тенденции «литературного сегодня», грамотно их освоить и подать — не привнеся при этом ничего нового, оригинального, индивидуального, своего. Среди поэтесс всегда бывает много бессознательных подражательниц. Поэты-подражатели копируют своих учителей, поэтессы-подражательницы влекутся за «поэзией вообще» и за «модным трендом сезона». Их судьба — превратиться в «фон литературной эпохи». Возможно ли из наших дней отличить Людмилу Щипахину от Людмилы Татьяничевой? А ведь в своё время Щипахина и Татьяничева были довольно популярны.
Вторая опасность — в том, что «женская поэзия» бывает склонна впадать в эстрадность. Эстрада — не обязательно «юмор и сатира»; существует и «лирическая эстрада» (в России она представлена главным образом Е. Гришковцом, а в Европе — привычное явление). Лирика и «лирэстрада» — явления противоположные: лирика индивидуальна, свидетельствует о неповторимом опыте души и обращена лично к каждому читателю; «лирическая эстрада» варганится по единому рецепту для общей читательской (или слушательской) массы. Для меня эталон «лирико-поэтической эстрады» — стихи Веры Павловой. В лирике Ахматовой — любовь Ахматовой к Пунину или Гаршину, в «Лебедином стане» Цветаевой — чувства Цветаевой к Сергею Эфрону, в стихах же Веры Павловой — «вообще любовь» «просто женщины» к «просто мужчине», и всякий раз силу и интенсивность этой «вообще любви» приходится иллюстрировать всё новыми и новыми риторическими приёмами. К сожалению, по пути «эстрадной поэзии» начала идти очень талантливая Анна Русс; её сносит то в расхожую мелодраму, то в развесёлый внутрилитцеховой капустник.
Наконец, есть ещё одна опасность. Бывает так, что некоторые дамы хотят переиграть мужчин в мужских играх — и начинают состязаться с ними в грубости-брутальности или в смелом интеллектуализме. А иногда — в том и другом одновременно. Как, например, Елена Фанайлова, поэтесса с хорошими, в общем, задатками — яркая, темпераментная. Отчего-то бедняжка преисполнилась странным желанием — непременно стать «западной интеллектуалкой». И стала-таки ей. Ныне Фанайлова неотличима от какой-нибудь Сьюзен Зонтаг; однако она забыла о том, что для русского культурного пространства это — совсем не достижение. А, скорее, наоборот.
Теперешние стихи Фанайловой в своём роде поразительны: они написаны от лица и от имени женщины, но в них нет того, что свойственно всякой женщине — элементарного житейского здравого смысла. Лиргероиня Фанайловой возмущена грязью окружающей действительности — но сама матерится, как сапожник; она невероятно чувствительна — и при этом оскорбляет всех кого ни попадя. Фанайлова может разразиться гневным поэтическим монологом в виду того, что встретила знакомую продавщицу, а та возьми да и скажи ей: «Сложные у вас стихи, я в них ничего не понимаю» (обалдеть какая трагедия; мне это все мои знакомые твердят с того дня, как я начал писать стихи). Потом респектабельный учёный журнал «Новое литературное обозрение» созывает консилиум мудрецов — и те начинают на многих страницах комментировать праздный фанайловский стишок о продавщице, обильно цитируя заумных французских философов. От этого никчёмность и нелепость стишка возводится в квадрат, и складывается впечатление, что я перенёсся в фарс Мольера или в итальянскую «комедию дель арте» и пребываю в достопочтенной компании магистра Триссотена и доктора Панталоне.
Хотя иногда поэтические дамы становятся-таки победительницами, играя на мужском поле — если не теряют данный им от природы здравый смысл. Взять, хотя бы, баллады Марии Степановой. Мне не с руки рекламировать Степанову — я во вражде с её окружением, я почти равнодушен к её лирике. Но балладные стилизации Марии Степановой — это высший класс. Какие кружева она вьёт из русской речи — Лесков с Писаховым радуются на небесах!…
И герой обмяк, словно горсть песка
высыпается на песок,
и такая в нём завелась тоска —
вы не знали таких тосОк.
И не жизни жаль, та не стоит свеч,
а обидно так ни за что полечь,
а что более всего огорашивает —
всё решили за него и не спрашивают.
«Видно ты онемел, мальчиш.
Это правильно, что молчишь:
всё давно без нас решено.
Выпей водки, поклюй пшено.
Может, смертушка не приберёт:
серебро только наших берёт.
Ты пришёл, почитай, на готовенькое
не ловил пулевых-ножевых
Страховать тебя будет новенькая —
она тоже из ваших, живых.
«Проза Ивана Сидорова».
Конечно, баллады Степановой — в определённой мере, «взгляд со стороны» (далеко не случайно Степанова пошла на мистификацию, поначалу представив их как сочинения «поэта Ивана Сидорова»). А вот — строки замечательной поэтессы Олеси Николаевой; они созданы с не меньшей виртуозностью — но их виртуозность не «со стороны», а «из глуби». Мария Степанова как будто бы направляет слепящий фонарь своего мастерства вовне, а у Олеси Николаевой свет идёт изнутри её стихов, словно из чудной лампады.
Жаден, жирен, рыхл чернозём твой и твёрд суглинок.
И блажен поэт, и пророк юродив, и странен инок,
и прозрачны воздухи, и свет рассеян, — и тем верней
обрастает плотью любое веленье щучье:
«Будет так и так!». Оживают корни, трепещут сучья,
и творит Господь детей Себе из камней.
Из болот петровских, степей продувных татарских,
из костей крестьянских, из крепких кровей боярских,
из пределов царских, песков иудейских и бурных вод,
из хозяйств поморских, уделов скитских,
из полей подворских, из пастбищ критских, —
собирает, всем имена даёт,
называет ласково:
«Мой народ».
«Национальная идея». «Новый мир», 2008, № 7.
Как славно, всё же, что в нынешней российской поэзии есть милые дамы — несравненная Белла Ахмадулина, гневная Юнна Мориц и моя любимая Новелла Матвеева, Ольга Седакова и Елена Шварц, Инна Лиснянская и Мария Аввакумова, Светлана Кекова и Ирина Ермакова, Инна Кабыш и Мария Галина, Елена Елагина и Евгения Изварина, Нина Карташёва и Светлана Сырнева, Ольга Родионова и Мария Бородицкая, Елена Новожилова и Линор Горалик, Ольга Иванова и Екатерина Шевченко, Наталья Черных и Ольга Нечаева!
Воистину, без женщин жить нельзя на свете, нет. Даже в Тибете. Не то что на Парнасе.
Ты задал мне неожиданный вопрос, обратив внимание на то, что я во всех своих предыдущих письмах подробно говорил только о представителях сильного пола, о поэтах-мужчинах, а имена дам-поэтесс всего лишь бегло упоминал. Что это значит? Достойных внимания поэтесс больше нет? Или мне не чужд мужской шовинизм?
А ведь и впрямь парадокс: поэтесс в России больше, чем поэтов - достаточно заглянуть в первый попавшийся коллективный поэтический сборник или зайти в любое лито, чтобы убедиться в этом. Общий качественный уровень «женской поэзии» — в принципе, выше, чем уровень «мужской поэзии»: поэтесса-графоманка — явление встречающееся, но на несколько порядков менее типичное, нежели поэт-графоман. Между тем героями литкритических статей и научных монографий, как правило, становятся поэтические мужики, а не поэтические дамы. Что это? Неужели зловредный сексизм?
Дело, конечно, не в сексизме, а в особенностях от природы присущих мужскому мышлению и женскому мышлению. Никуда не денешься, два этих типа мышления различаются. Я преподаю в вузе и особенно наглядно вижу это отличие, когда принимаю экзамены у студентов. Девушки-студентки всегда заучивают наизусть страницы учебников и во время экзамена воспроизводят запомненное — более или менее умело. Парни так не умеют: они на экзамене либо выдвигают новые гипотезы, либо юморят, либо молчат, как глухонемые. Мужской ум — исследовательский, первопроходческий, он стремится вовне; женский ум — осваивает открытое заранее, обживается в хорошо знакомом пространстве, наводит уют.
Не то чтобы «женская поэзия» так уж радикально была бы отлична от «мужской поэзии» — но именно «женской поэзии» угрожают три специфических опасности.
И первая из них исходит из центростремительного вектора женского сознания. Женщина-поэтесса может легко поймать, уловить все носящиеся в воздухе тенденции «литературного сегодня», грамотно их освоить и подать — не привнеся при этом ничего нового, оригинального, индивидуального, своего. Среди поэтесс всегда бывает много бессознательных подражательниц. Поэты-подражатели копируют своих учителей, поэтессы-подражательницы влекутся за «поэзией вообще» и за «модным трендом сезона». Их судьба — превратиться в «фон литературной эпохи». Возможно ли из наших дней отличить Людмилу Щипахину от Людмилы Татьяничевой? А ведь в своё время Щипахина и Татьяничева были довольно популярны.
Вторая опасность — в том, что «женская поэзия» бывает склонна впадать в эстрадность. Эстрада — не обязательно «юмор и сатира»; существует и «лирическая эстрада» (в России она представлена главным образом Е. Гришковцом, а в Европе — привычное явление). Лирика и «лирэстрада» — явления противоположные: лирика индивидуальна, свидетельствует о неповторимом опыте души и обращена лично к каждому читателю; «лирическая эстрада» варганится по единому рецепту для общей читательской (или слушательской) массы. Для меня эталон «лирико-поэтической эстрады» — стихи Веры Павловой. В лирике Ахматовой — любовь Ахматовой к Пунину или Гаршину, в «Лебедином стане» Цветаевой — чувства Цветаевой к Сергею Эфрону, в стихах же Веры Павловой — «вообще любовь» «просто женщины» к «просто мужчине», и всякий раз силу и интенсивность этой «вообще любви» приходится иллюстрировать всё новыми и новыми риторическими приёмами. К сожалению, по пути «эстрадной поэзии» начала идти очень талантливая Анна Русс; её сносит то в расхожую мелодраму, то в развесёлый внутрилитцеховой капустник.
Наконец, есть ещё одна опасность. Бывает так, что некоторые дамы хотят переиграть мужчин в мужских играх — и начинают состязаться с ними в грубости-брутальности или в смелом интеллектуализме. А иногда — в том и другом одновременно. Как, например, Елена Фанайлова, поэтесса с хорошими, в общем, задатками — яркая, темпераментная. Отчего-то бедняжка преисполнилась странным желанием — непременно стать «западной интеллектуалкой». И стала-таки ей. Ныне Фанайлова неотличима от какой-нибудь Сьюзен Зонтаг; однако она забыла о том, что для русского культурного пространства это — совсем не достижение. А, скорее, наоборот.
Теперешние стихи Фанайловой в своём роде поразительны: они написаны от лица и от имени женщины, но в них нет того, что свойственно всякой женщине — элементарного житейского здравого смысла. Лиргероиня Фанайловой возмущена грязью окружающей действительности — но сама матерится, как сапожник; она невероятно чувствительна — и при этом оскорбляет всех кого ни попадя. Фанайлова может разразиться гневным поэтическим монологом в виду того, что встретила знакомую продавщицу, а та возьми да и скажи ей: «Сложные у вас стихи, я в них ничего не понимаю» (обалдеть какая трагедия; мне это все мои знакомые твердят с того дня, как я начал писать стихи). Потом респектабельный учёный журнал «Новое литературное обозрение» созывает консилиум мудрецов — и те начинают на многих страницах комментировать праздный фанайловский стишок о продавщице, обильно цитируя заумных французских философов. От этого никчёмность и нелепость стишка возводится в квадрат, и складывается впечатление, что я перенёсся в фарс Мольера или в итальянскую «комедию дель арте» и пребываю в достопочтенной компании магистра Триссотена и доктора Панталоне.
Хотя иногда поэтические дамы становятся-таки победительницами, играя на мужском поле — если не теряют данный им от природы здравый смысл. Взять, хотя бы, баллады Марии Степановой. Мне не с руки рекламировать Степанову — я во вражде с её окружением, я почти равнодушен к её лирике. Но балладные стилизации Марии Степановой — это высший класс. Какие кружева она вьёт из русской речи — Лесков с Писаховым радуются на небесах!…
И герой обмяк, словно горсть песка
высыпается на песок,
и такая в нём завелась тоска —
вы не знали таких тосОк.
И не жизни жаль, та не стоит свеч,
а обидно так ни за что полечь,
а что более всего огорашивает —
всё решили за него и не спрашивают.
«Видно ты онемел, мальчиш.
Это правильно, что молчишь:
всё давно без нас решено.
Выпей водки, поклюй пшено.
Может, смертушка не приберёт:
серебро только наших берёт.
Ты пришёл, почитай, на готовенькое
не ловил пулевых-ножевых
Страховать тебя будет новенькая —
она тоже из ваших, живых.
«Проза Ивана Сидорова».
Конечно, баллады Степановой — в определённой мере, «взгляд со стороны» (далеко не случайно Степанова пошла на мистификацию, поначалу представив их как сочинения «поэта Ивана Сидорова»). А вот — строки замечательной поэтессы Олеси Николаевой; они созданы с не меньшей виртуозностью — но их виртуозность не «со стороны», а «из глуби». Мария Степанова как будто бы направляет слепящий фонарь своего мастерства вовне, а у Олеси Николаевой свет идёт изнутри её стихов, словно из чудной лампады.
Жаден, жирен, рыхл чернозём твой и твёрд суглинок.
И блажен поэт, и пророк юродив, и странен инок,
и прозрачны воздухи, и свет рассеян, — и тем верней
обрастает плотью любое веленье щучье:
«Будет так и так!». Оживают корни, трепещут сучья,
и творит Господь детей Себе из камней.
Из болот петровских, степей продувных татарских,
из костей крестьянских, из крепких кровей боярских,
из пределов царских, песков иудейских и бурных вод,
из хозяйств поморских, уделов скитских,
из полей подворских, из пастбищ критских, —
собирает, всем имена даёт,
называет ласково:
«Мой народ».
«Национальная идея». «Новый мир», 2008, № 7.
Как славно, всё же, что в нынешней российской поэзии есть милые дамы — несравненная Белла Ахмадулина, гневная Юнна Мориц и моя любимая Новелла Матвеева, Ольга Седакова и Елена Шварц, Инна Лиснянская и Мария Аввакумова, Светлана Кекова и Ирина Ермакова, Инна Кабыш и Мария Галина, Елена Елагина и Евгения Изварина, Нина Карташёва и Светлана Сырнева, Ольга Родионова и Мария Бородицкая, Елена Новожилова и Линор Горалик, Ольга Иванова и Екатерина Шевченко, Наталья Черных и Ольга Нечаева!
Воистину, без женщин жить нельзя на свете, нет. Даже в Тибете. Не то что на Парнасе.
КИРИЛЛ АНКУДИНОВ
на Середина Мира
на Середина Мира
МАЙКОПСКИЙ ТРИПТИХ. Стихи разных лет.
РЕКВИЕМ. Стихи.
ПИСЬМА В ТИБЕТ
