«Введенский» Ольги Мартыновой напоминает ораторию или кантату с речитативами рассказчика (евангелиста?), следующими за словами вроде «Also spreche»: «Введенский о Хармсе...», «Заболоцкий написал Введенскому письмо, примерно такое...», «Введенский говорил друзьям...» и, наконец, «Я говорю: О, Ты, который...». Такая форма, вероятно, впрямь подобает произведению, говорящему о том же, что всю жизнь интересовало героя этого пассиона, — о времени, о смерти и о Боге. И еще: это не только кантата, где звучат голоса (арии) чинарей, собеседников и оппонентов Введенского, это также и попытка разговора со старшим товарищем по цеху, минуя смерть, разрыв во времени, но не минуя Бога, который, возможно кругом. Вернее, я бы сказал даже не разговор, а, как формулировал это сам Введенский, «Некоторое количество разговоров». При этом не забудем, что разговоры в данном случае не просто беседы, но разговоры в стихах — дьявольская разница.

Разговор в стихах с таким поэтом, каков Введенский, предполагает владение его языком, его понятийным аппаратом, приёмами его речи. Дерзновенная Мартынова решается на такой разговор и демонстрирует и беглое владение идиоматикой, и приёмами соединения прежде не встречавших друг друга слов, и ритмико-композиционными изгибами стиха. Но это всё лишь дань почтения гениальному поэту: Мартынова ни на минуту не перестает быть самою собой, то есть поэтом, обладающим собственным голосом, независимым взглядом и особым умением вести беседу, не пасуя перед великими партнерами (которых сама же и выбирает).

Из того немногого, что до сих пор говорилось о Введенском, всё написано на философском или же филологическом наречии; Ольга Мартынова впервые взялась трактовать эту тему в стихах, и мне представляется её подход существенным и продуктивным. Все труды, посвященные Введенскому, начинаются так или иначе со слов «звезда бессмыслицы», с упоминания о том, что этот автор предвосхитил на тридцать лет литературу абсурда и т.п. После упоминания бессмыслицы и приведения цитаты о том, что поэт провёл «как бы поэтическую критику разума, более основательную», чем критика Канта, исследователи, все как один, приступают к поискам смысла. Даже самый проницательный и близкий Введенскому Я. С. Друскин, который в начале своих заметок о поэте пишет о том, что невозможно искать смысл бессмыслицы, так как это ещё большая бессмыслица, чем сама бессмыслица, — уже через три страницы утверждает: «...понять время (и жизнь) это и значит не понимать их. В этом смысл его бессмыслицы».

Слова имеют семантику, семантика не может не породить смысла, пусть непривычное (алогичное) соединение слов приводит к неожиданному и шокирующему смыслу, но всё же смыслу. Дайте нам дыр бул щир, и мы вначале припишем ему семантику, а вслед за ней отыщем и смысл.


металл бессмыслицы сдается,
резвится, как щенок,
клубится, как вода,
которая слизывает себя сама:
((А воздух море подметал,
как будто море есть металл) —
Это очень обычное,
очень простое
очень правдоподобное описание моря под пасмурным небом в ветреную погоду.
Но оно и стоит в скобках).



Реплика Мартыновой вторгается в напряжённейшую философскую дискуссию, но это реплика поэта, и она произведена не в рамках любомудрия, а подчиняется законам поэтической речи. Поэты часто тоскуют, как бы это без слов сказаться было можно, призывают молчание, как панацею, молят о немотствующих устах. Не верьте поэтам: больше всего на свете они любят слова. Поверьте поэтам: слова их убивают.


Тут входит слово никогда (Введенский)
И (продолжает Мартынова) непрогретая вода
Внушает вам, что вы не рыбы,
Иначе вы летать могли бы.


В произведении Введенского «Очевидец и крыса» Он, обращаясь к женщине — Маргарите или Лизе, ныне ставшей Катей, говорит:


Маргарита Маргарита
дверь скорее отвори,
дверь в поэзию открыта,
ты о звуках говори.
Мы предметов слышим звуки,
Музыку как жир едим.
Маргарита для науки
мы не верим что мы спим.
Мы не верим что мы дышим,
мы не верим что мы пишем,
мы не верим что мы слышим,
мы не верим что молчим.


Введенский не верит, что женщина в состоянии сказать то, о чем он её просит, поэтому в «Очевидце и крысе» Он сам и говорит, пока дверь в поэзию открыта, в то время как Она прыгает в окно, хотя тут нигде не сказано, что она прыгнула в окно, но она прыгнула в окно, которое по его же просьбе и открыла.

Мартынова берёт на себя смелость сыграть женскую роль по сценарию Введенского. При этом слова роли принадлежат не сценаристу (ему принадлежит лишь замысел), а ей самой, хотя и выполняющей просьбу Введенского. Мне кажется, это очень важно, что вникнуть в суть исканий Введенского пытается поэт и что этот поэт — женщина.

Да, дело в том (говорит Введенский), что тут есть с тобой ещё участница, женщина. Вас тут двое. А так, кроме этого эпизода, всегда один. В общем, тут тоже один, но кажется мне в этот момент, вернее до момента, что двое. Кажется, что с женщиной не умрёшь, что в ней есть вечная жизнь.

Бессмертия Вам, Александр Введенский!

А Мартынова пусть говорит ещё — о вишнeвой косточке, о длинноглазом шумере, о рыбах и буквах, о мелком море на севере и глубоком — на юге, о том, на что у неё есть право цеха, нравится или не нравится это кому-либо (да хоть и самому Богу, который, возможно, кругом).

ОЛЬГА МАРТЫНОВА
на Середине мира.