|
СТРАТФОРД Трезубец — прихотливая форма сонета, состоящая из пяти трехстрочий, или терций, и заключительного двустрочия, или секунды.
Размер можно выбрать любой, но, как видно из предложенных опытов, ямб неплохо подчеркивает стиль стихов. Минус — однообразие ритма может подействовать угнетающе.
Во второй части опыта добавлена восемнадцатая строка — бородка ключа. Число семнадцать является знаменательным: Шекспир жил в семнадцатом веке.
1. НА ПУТИ К СТРАТФОРДУ ЮНОСТЬ В СТРАТФОРДЕ Весна в тот год напиться не могла и шли дожди со вкусом неприятным, похожим на умершее железо. А на полях неслыханная тень , главу и плечи обвернув туманом, пугала насмерть поселян голодных. Та тень бродила там и сям — везде, где только шаг возможно было сделать, покоя и забвенья не желая. Тень била в окна, словно ветер бьёт, и двери все с петель дверных срывала, распространяя оханья и стоны. Она махала клочьями плаща, как серая встревоженная птица, она сверкала круглыми глазами. Мне кто-то говорил, что тень — журавль, который был, до встречи с ведьмой, крысой. ШЕКСПИР НА СМЕРТНОМ ОДРЕ Я видел бурю ночью — никогда! Никто из вас борьбы стихий не видел. И я не видел, только демон помнит. Он молча в изголовьи примостился и женское лицо свое наморщил, чтоб его слуги палкой не побили. А в животе две рыбки заурчали и запах рыбный льётся изо рта, как если бы я сам вдруг стал как демон. Нет! Я кудрявый, нежно завитой, уже почти наполовину в небе и на воздушных ямах спотыкаюсь. Я словно Ангел, молнией напьюсь и погляжу на злое тело гневно, глазами укротить его желая. И руки вдруг сожмутся в небесах, И горло вздрогнет, отпуская воздух. ГАМЛЕТ ПЕРЕД АКТЁРАМИ — Итак, сыграй! Но с чувством, с расстановкой, вникая сердцем в суть причины театра. Театра — нет, актёров — нет на свете. Пускай веселье сытых веселит и Ангелы являются голодным, ты здесь один — Гекуба и Приам. Играй губами, взором и руками, вникай во всех, кто сел перед тобой, как крыса в тело свежее вникает. Хвали собой беспочвенную жизнь, поскольку почва нынче ускользнула, и там лежит мертвец, где был живой. А крыса тонко чует жизни запах и славит жизнь, воздевши к небу рыльце, всем посылая слабые сигналы. — Все ль слышите, что я вам говорю? Как одному, как сам сыграл бы это. ТРИ ВЕДЬМЫ КАК ОДНА. В горах шотландских тучные луга, где дама милосердная со свитой, а вместе с нею — образы ея. Седой младенец с космами до полу. Он пузыри из губ своих пускает, пророчество под языком хранит. Старуха же хихикала безумно, а после вдруг на рыцаря взглянула: таращились белёсые глаза! О, я хочу быть дамой милосердной, кавдорской и гламисскою танессой, чтоб милостыню щедро подавать. Пусть знает о пророчестве младенец и объяснит глазастая старуха! ВАЛЕНТИНОВ ДЕНЬ — Помилуй Боже! бледен и устал. Безумные глаза и платье грязно, и на душе уже чесотка, верно. В глазах смеются дивы мелких снов, над ним смеются, а порою даже и клянчат, словно нищие на рынке! Вошёл и сел, и смотрит, словно принц, как будто нет в душе его болота, а ведьма не плевала на глаза. Вот, говорит сушёные слова, когда к лицу б пошло ему — ругаться и рыбку из помойки подбирать. Неужто смерть придёт к нему в обличьи высокой рыжей женщины дородной, неряхи неотвязчивой, скандальной. А был принц Гамлет, одержимый духом великим, без сомнения великим! ДЖУЛЬЕТТА В СКЛЕПЕ Здесь солнце, словно жемчуг растворённый, здесь мускусный неодолимый дух, и все вокруг в волокнах нежных, душных. Вот, говорю, и ароматом тлена пропитаны голосовые связки, и в ноздри запах мускусный упал. Но, слава Богу, мускус, а не рыба! Поскольку я, не помню где, слыхала, что рыба для учёных значит — смерть. А если это просто запах трупа, и я над ним уж три столетья бьюсь, саму себя порвать желая в клочья? Неужто мир стерпел нелепость эту, себе простил ужасную нелепость, и я уж не Джульетта, а — цыганка? А хоть бы так! Что мне до всех вещей, которые глядят в меня надменно? ЧЕРЕП Мне голова рассказывала так: — Поскольку я родился африканцем, лицом и телом оказался бел. И кожей бел, и радостен зубами, высокий, как пожарный постовой, с наморщенным челом и взором хмурым. С губами, развороченными так, что арапчата тут же разбежались, едва меня перевели в покои. Ко всякой просьбе был и нем, и глух, поскольку ни одна не достигала туда, где кровью сердце исходило под взглядом полумёртвого подростка. (Я на руках гулять его носил и позволял за воротник подёргать). Он плакал, словно что-то потерял. А мне казалось: обо мне он плакал. ЛИР ПРИНИМАЕТ КОРДЕЙЛУ ЗА ШУТА И ШУТА — ЗА КОРДЕЙЛУ Дурашка! шею тонкую склонила, как будто нашалившее дитя. А я и рад! А я всё ожидаю, что зазвенит бубенчик смеха нежно в дурацких тряпках этих разнопёстрых, лукавый и младенчески прелестный. Смотрите же! О Боже! Не смотрите! Или красива так её усталость? Красива, о, я с этим соглашусь. Когда перо на волосах склонилось, закатные оттенки теребя, я видел, как она тайком взглянула. Шалунья! Говорит, что умерла. И дурачок мой, говорит, повешен. А Лиру пожелали оба жить! Обоим говорю: пойдём отсюда, нас будет скоро всех не отыскать! КЛЮЧ К СТРАТФОРДУ Мне говорила майская река: — Не всякий злой в душе змею лелеет, но всякий злой в душе лелеет птицу. Ишь, галка, распустила коготки и целится жестокими словами. Когда бы знала, мелкая, во что! Мне говорила майская река: — Не всякий добрый рану перевяжет, но всякий добрый бросит в рану соль. О бедная испуганная птица! Гуляй себе в венке из трав весенних. Я так хочу тебя не испугать! Ступай себе, куда глаза глядят, иди спастись к священникам, к монахам, а к добрым и разумным не ходи. Они твой труп укутают цветами, а чучело бумагою набьют. Твой хлеб съедят, отнимут покаянье. ЗАМОЧНАЯ СКВАЖИНА Вот, птица и змея, тебе друзья: добры на лица и теплы на ощупь. Возьми любого, будет как палач. Взгляни вокруг: а где же нынче воры? И кто — добры, попробуй рассуди! Понятия, как старые строенья. Вчера там жили нищие слепцы и славу Богу неумолчно пели, и были друг для друга Божий дар. А нынче что? Весёлые ребятки, родительские сбросивши крыла, там ползают, ища одежд и пива. Вот, извергают пищу на слова, которые, от множества усилий, я слухом больше слышать не могу. Мне дом не мил от мерзостной забавы, и на зубах любимый мёд хрустит. 2. СТРАТФОРД ШЕКСПИР НА СМЕРТНОМ ОДРЕ Никто из нас не знал борьбы стихий. И я не знаю, только демон помнит. Гляди, уже в мои стучится окна! Он морщит своё женское лицо, мою к себе привлечь желая милость, затем вовлечь меня в огонь и воду. Вовлечь меня в оскал земли сухой, в воздушные губительные ямы. — Довольно, бес, ведь рыбой пахну я! Вот я каков! По вкусу ли тебе весь мой состав: вода, земля и воздух, мой огонёк, и с рыбкою в придачу. В придачу с беспокойным языком, который, глянь, доселе шевелится. Моя печёнка и язык другой? Поскольку всё на свете в прочной связи. О чем, унылый дух, не забывай. ГАМЛЕТ ПЕРЕД АКТЕРАМИ Пускай веселье сытых веселит и Ангелы являются голодным, ты здесь один — Гекуба и Приам. Играй губами, взором и руками, вникай во всех, кто сел перед тобой, как крыса в тело свежее вникает. Как крыса постигает связь времён, вчера отбросив, наступив на завтра, намылив нить между землёй и небом. А крыса тонко чует жизни запах и славит жизнь, воздевши к небу рыльце, всем посылая слабые сигналы. И шаг любой, и взор любой, и вздох алкают жирной пищи человечьей. Так досыта ей зрителей корми! — Вот вам кусок. Сыграйте в перерыве. Я вам за это щедро заплачу. КОРМИЛИЦА Большая, тёмная, склонясь над вещью мелкой, жемчужным умилением полна. А вещь едва видна в руке корявой! Вот, сморщенные веки на глазах источники счастливые скрывают, а из-под них вдруг — любопытный свет. — О Господи Христе! Ужели разум, он здесь, под этой сморщенною кожей, во временем потраченной руке? Ужели в том, а то, что кроме них — иллюзия и рыночная прихоть? И сами руки — только тлен и тяжесть? А чудеса живут себе легко, в руках её усталых не нуждаясь, но волею своей украсив их? И только слабый возглас удивленья существованье чуда подтвердит? авторские сборники виды на жительство на середине мира гостиная кухня |