Вступление

В моей творческой жизни много спонтанного. Написал, после долгого экспериментального периода и литературного молчания, стихотворение — начался «реальный» период, причем один текст перерос практически в тысячу стихотворных миниатюр. Прочитал в «Иностранной литературе» подборку трехстрочий знаменитого немецкого поэта и писателя Ханса Магнуса Энценсбергера —стал создавать свои. Побывал на встрече литературного объединения «Полиграфомания», посвященную современной драматургии — нашел в себе силы закончить философско-литературную драматургическую композицию: в 2019 году, в сокращенном виде она была показана в Ростове-на-Дону, Киеве и Москве. Премьера в Ростове-на-Дону подтолкнула к созданию еще двух пьес и текущей работе над новой пьесой и «Симфонией писем». Приснился сон — «пришли» десятка полтора прозаических этюдов. Попробовал вновь вернуться к прозе — начался период работы с крупной и сверхкороткой формой. Мне не близок хрестоматийный тезис о том, что «поэзия должна быть глуповата», но, как мне кажется, и «коня в сферическом вакууме» я читателям не предлагаю: пытаюсь находиться где-то посередине, и если это мое видение мира, через специфическую призму «магического реализма», просто стихотворного, будет осознано — значит, как автор я добился своей цели. В подборку вошли по несколько стихотворных, прозаических миниатюр — рассказов с лист и трехстрочий 2019 года.

Но не усталость…

Но не усталость — лишь щелкнуло в мозгах — дескать, ты, уже продрогший, нуждаешься в чае. Но не ревность — сжечь записки и шутки с губ мигом стереть, как Рим оборвали гунны. Но не трезвость — в чашке нечто невинное, а пьешь, и ощущенье, словно спирт хлебаешь. Но не оскомина — просто ты в себе царь и повелитель, а вне себя — стареешь, будто в дом голубок манишь. Но не любовь — чего-то рвётся — срамно-божественное, псевдо-живое, и погружается в слои печали. Но не растрата — улыбка тяглой ношей мерцает, а не блистает, и капля от небесной достаётся манны. Но не болезнь — это всего-то на языке разрослась трясина, и думал — в былях и дрёмах на место всё поставишь. Но не конец — его мелочь не способна начать, а чего о тебе расскажут — в миг забудешь, однако правду — солнце внове узришь.




Из «Двух зимних узоров»»

Дорого каждое твое слово, и я этого стыжусь отчасти. Узнать о пути от вожделения к святости и потом — обратно. Бумажных птиц неуспокоенных пущу в асфальт, и ладно. Найду ль чего, как чётки, перебирать в абсолютном ненастье? Уважение к каждому твоему слову, и я этим дышу во многом. Ты не помнишь сама — признайся! — чего ищешь в ночи — путь к сути — к природе, может, к Богу. Лучше контур оставлю твой запечатанным в сетчатке глаза и то завою от тоски, то засмеюсь от неизбежности грядущего, а не какого-то пророчицы указа.




Композиция на прощание



Песня льётся безостановочно, как осенний дождь. Пусто пересчитывать мелочь в карманах. Что и кому я должен, но, к счастью, мне — никто. Пойду на рынок — слушать композиции баяна. Дешёвый испуг да прошлое как помело: тряси им, пока не прольёт влагу ностальгия, или боли кивни — ботинки чисты, свежа рубаха. Не удивляться, хоть чудо лишь фрагментом и на горизонте. Звуки на прощанье — меха рвались, и тяжко надрывался инструмент, да и казалось — Пьяццолла скрестился с Шопеном, в запале кадриль переходила в органную фугу. Мне, как рыцарю когда-то, хотелось бросить щит и меч, а не шляпу и пиджак на грешную, жестокую, правдивую землю. Раззадорился — не видел столь прекрасной игры. Всё затихло, и одиночество ударило в плечо, язык показало. Я быстрее домой — щёки в огне, пылают мысли, горит душа. На пороге дома замер, увидел себя в зеркале, на странную радость узнал: невесомый, невредимый, дюже честный пред другими и собой. Там, на рынке, кутерьма — жаль, не кулачные бои, не петушиные склоки. Пожал плечами, стёр усталость, вспомнил о тебе, вдруг понял — стойкость с горем пополам: преодолеют другие вечную черту меж нами.








***
И не знать тебя, не помнить, не увидеть в толпе.
И Голема творить ошпаренной белкой в колесе.
А даль светла, простор открыт, и что ж еще искать.



***
Дождь льёт на землю — желанный и мощный.
Как жаль, ты забыла о странном человеке.
Высохнет земля — исчезнет власть рефлексии.



***
Смеюсь, да так, что страшно.
Плачу, а то отчасти и смешно.
В театр «Жизнь» дверь открыта.









Горькая пилюля

Я не знаю, с каких пор пристрастился гулять среди мусорных свалок. В то время, как мои многочисленные знакомые познавали превратности и радости отношений, получали удовольствие от развлечений, меня всё больше раздражало их стремление лицемерить, прикрываться разнообразными авторитетами и лишь внешне, перед лицом преподавателей и родственников блюсти правила приличий. Я изначально ощущал себя не так: если бы я хотел кому-то помочь, то я помогал, если хотел игнорировать — игнорировал, как в стихах —; «ни хищи, ни подёнщины, ни лжи». Мою тягу понимать считали зазнайством, а стремление к правде — выслугой перед вышестоящими. Во мне не было ни высокомерия, ни жажды лезть по карьерной, научной, личной или какой-бы то еще ни было лестнице. Мне хватало самого необходимого: простейшей еды, элементарного досуга, ситуаций, разрешающих риск. Я не нуждался в одинарных ощущениях — они были для меня чересчур вялыми и скучными, но я также не испытывал тяги к чрезвычайному — никакого альпинизма, прыжков с парашютом или «моржевания». Именно поэтому я искал, опираясь, как думал, на восточную мудрость, золотую середину: не слишком страшно и не слишком обычно, не слишком банально и не слишком уж экзотично. Со временем мои поиски бессознательно перешли в категорию познания красоты в убогом и навели на мысль: почему бы не обратить внимание на мусорные свалки? Конечно, я прекрасно понимал: будешь в них копаться — примут за бомжа; будешь часто находиться возле свалок вместо учёбы — найдут и заклеймят слабоумным. Одним словом, я занимался «этим» лишь в свободные часы. Покидав пособия в рюкзак, я выходил из института и направлялся к автобусной остановке, ехал на двух автобусах, и наконец-то достигал своей цели. Быть может, я перечитал в свое время романтических сюжетов, убедился в их никчемности и вовлекся в распад. Быть может, прав мой друг — современный художник, однажды воскликнувший: «Все мы — лишь новаторы — падальщики на обломках традиционализма». Если честно, я даже не знал, но чувствовал: что бы и кто не говорил, как бы я не вертелся между идеализмом и негативизмом, моя безумная тяга к прогулкам среди мусора, отходов и грязи являлась своеобразной пощёчиной тем, кто не верил в меня, когда я пытался доверять и тем, кто проходил мимо, когда я всеми силами сигнализировал о проблемах. Получается, вместо женской красоты мне предназначались пластмасса и полиэтилен, а вместо природы — куски сломанной техники? Я полагал, что не сразу, но обязательно узнаю, точно докопаюсь до сути. Проходили месяцы, а я всё также находился на вечной периферии внимания большинства. Кто-то уже догадывался о моем пагубном ли, приятном ли, однако, как не посмотри — пристрастии, или так только казалось? Стиснув зубы, я шёл в те же самые места и с горячностью влюбленного, с обстоятельностью ученого принимался смотреть, шляться, изучать и… тосковать.