на середине мира
алфавит
станция
москва
ДМИТРИЙ АРТИС
Дмитрий Артис: Родился в г. Королев МО.
Окончил Российскую Академию Театрального искусства и Литературный институт им. А. М. Горького.
Книги стихотворений: «Мандариновый сад» (Издательство «Геликон+», 2006 г.),
«Ко всему прочему» (Издательство «Русский двор», 2010 г.),
«Закрытая книга» (Издательство «Авторская книга», 2013 г.) «Детский возраст»
(изд-во «КП ОГТ», 2014),
«Мелкотемье+» (Издательство «АуроИнфо», Санкт-Петербург).
Член Южно-Русского Союза писателей и член Союза писателей Санкт-Петербурга.
Лауреат национальных и международных премий в номинациях «поэзия» и «литературная критика».
ИДИЛЛИЯ
***
В метро, в электричке, в трамвае… что бы там
ни думала наблюдающая за нами старуха,
я всего лишь вечность перешоптывал,
касаясь мочки твоего уха,
и превращался в транспортное растение.
Ты гладила мою коленку, мне становилось тесно.
А кто-то другой писал за меня это стихотворение,
да и все остальные мои тексты.
***
Я видел
кладбище со стороны моста,
оно, как человек, тянулось к свету,
и две сосны, которым нагота
несвойственна, виднелись неспроста,
текла река, и реку звали Сетунь.
Мы поднимались выше по тропе,
по кладбищу, насвистывая тему
симфонии Бетховена, — тебе
казалось, что находишься в толпе,
слоняешься по метрополитену.
Привычное движение к нулю.
Увереннее письменного знака,
садилась на прогнившую скамью:
— Кого ты любишь?
— Я тебя люблю.
— Прочти мне что-нибудь
из Пастернака.
***
Холодно, холодно мне и печально,
даже когда прикасаюсь к тебе.
Не потому ль пожимает плечами
белое небо в моём октябре?
Холодно, холодно мне и печально.
Было ли, не было, помнить не помню.
Ты говорила — и верилось мне,
что заполняет сердечную пойму
белое небо, которого не...
Было ли, не было, помнить не помню.
Сыро на улице, в доме тревожно.
Руки на холоде, ноги в тепле.
Будто на все времена подорожник —
белое небо в моём октябре.
***
Со мной никогда ничего не случится.
Я скукой проверен, печалью испытан.
Смотри, как меня подпирает отчизна:
и справа, и слева могильные плиты.
И снизу, и сверху сплошная солома,
венки от подруги, от жён и детишек.
Я виделся им вымирающим словом,
и был я, как есть, покаяния тише.
И всякие мысли сжимал до глаголов,
и было глаголам отказано в действе.
Июньское небо, февральское горло,
апрельская зрелость и —
вечное детство.
***
Не выходи на улицу в домашнем,
сам по себе собою восполним,
пугая окружающих всегдашним
хорошим настроением своим.
В погожий день и даже в непогожий
(зигзагом, прямиком, наискосок)
не совершай на улицу бросок,
забыв на перекладине в прихожей
пиджак из камуфлированной кожи,
перчатки, шлем, защитный поясок.
Среди людей, отчаявшейся мощи,
клубящейся на фоне бытия,
всегда найдётся кто-нибудь попроще
и, стало быть, опаснее тебя.
***
Представь себе, что папа любит маму
а мама любит папу до сих пор,
и если мама снова моет раму,
то папа чинит старенький забор.
Идиллия. Собаки лают редко.
Ты — только изучаешь алфавит.
Плющом увита скромная беседка,
где самовар, как вкопанный, стоит.
Растут в саду и яблони, и груши,
и вдоль забора зреют лопухи,
и ты садишься вечером послушать
родителей, читающих стихи.
В лучах заката стынут чашки с чаем,
на папе шарф, на маме нежный плед,
и весь твой мир нисколько не случаен,
и ничего не обещает бед.
***
Позову, только ты не ответишь...
Ты пойдёшь стороной листопада
примерять тополиную ветошь
по-осеннему скучного сада.
Всё тебе — золотая обнова —
и пожухлые листья, и старость.
Мне бы неба чуть-чуть голубого,
на другое уже не позарюсь.
Мне бы солнце, его половинку
или меньше — погаснувший светоч.
Ко всему привыкаю, привыкну
и к тому, что ты мне не ответишь.
***
Вот, если бы она подошла ко мне,
то я бы смотрел на неё в пол оборота,
но она никак не подходит ко мне
чего-то.
Вот, если бы звалась она картинно:
«Катерина Матвеевна» или «просто Катя»,
но зовут её люди «Екатерина» —
не катит.
Вот, если бы лет ей было пять или
шесть, главное, чтобы никак не больше,
а я такой, о семи годов, подхожу к ней,
о боже...
Житие моё, бытие моё, просто Катя,
время к августу уже или ещё к сентябрю,
а я так и хожу одинокий, вокруг кровати,
ни на что не смотрю.
Не вижу личика вашего веерного,
коленок, выскользнувших из-под юбки...
Не понимает меня Катерина Матвеевна,
не любит.
***
Хорошие люди умирают во сне,
и ты умрёшь, отвернувшись к стене,
закатив глазища, как пару горошин,
потому что ты — человек хороший.
У тебя во сне аккуратно в ряд
на вратах господних фонари горят.
А в моей голове ни царя, ни бога,
я не сплю три дня — это очень много.
***
Целый день у тебя под балконом
простоял, как во льдах кипарис,
думал, выйдешь курить и поклоном
поприветствуешь мой героизм.
Колосилась крещенская стужа,
вдоль сугробов мела, семеня.
Пусть я буду три раза простужен,
лишь бы ты заценила меня.
Не такой уж значительный подвиг,
просто делаю всё, что могу.
Приплюсуй: ананасы — на полдник,
а на ужин — мясное рагу;
если выйдешь, надев полушубок,
сигаретку сминая в зубах,
будет ночью лирический Шуберт,
а с утра беспощаднейший Бах.
То ходил, то стоял неподвижно,
то скулил, как затравленный зверь,
только за день ты так и не вышла,
потому что не куришь теперь.
на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва