на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
ПЕСНИ ЭРИН
СМЕРТЬ МАХИ И НАЧАЛО ЭМАЙН-МАХИ
Как тебя звали, возлюбленный,
тело твоё и тепло твоё,
во время бега впереди колесницы Улада
позабыла и самое имя твоё,
нет, вспомню его на возвратном пути
из Равнины Блаженства,
ибо тело твоё и имя твоё, больше,
дух твой, душа твоя, о мой возлюбленный,
меня призывают. Погибаю, чтобы ты жил.
Мной накормили уладов (это слова из песни),
чтобы жили улады, и был у них город,
в котором недолгое время продлится веселье.
В том беге, в той скачке с конями я словно не Маха была,
будто нет ни грудей, ни лона, готового к родам,
ни влаги, ни блеска в глазах, ничего,
что было дано в одичавшей твоей юдоли.
Ты не скажешь, возлюбленный: — Маха моя,
отчего все земные сокровища смертны,
все в океане бессмыслия погребены,
а я хотел видеть бы всех нас в озарении радости.
Маха моя, отчего ты бежишь быстрей королевских коней,
отчего ты меня, обречённого маленькой жизни, послушала, Маха?
Отчего весь наш город растёт из кровавой слюны
с губ - сладко целовал эти губы, а теперь они, Маха, они остывают,
блекнут её наперстянки, а колокольчики не улыбаются мне,
вороново крыло не взмывает солнечным пламенем в ночь,
когда я расчесывал волосы Махи. Вот, упала она, но бегут её стопы.
Не я ли хвалился на пиру королевском,
что ты лучше всех женщин уладских, а это сгубило тебя,
вот, кровь падает с губ твоих, и лоно твоё окровавлено,
ибо рождение смертью сменяется для тебя.
Ты достоянье уладов, о мёртвая Маха, ты город грядущий,
ты одна лишь уладов недуг и радуга над Равниной Блаженства,
но где ты живая? Я бы хотел тебя видеть живой,
там, где сплетаются прочно все судьбы людей,
мертворождающей матери и Эмайн-Махи.
ВСТРЕЧА У ОЗЕРА
Мать короля уладов Конхобара
обращается к своему будущему супругу, друиду Катбаду.
Что на дне глаз моих, кроме огня,
травяных заклинаний,
у сердца ли дно?
Кроме смерти близких, от рук того, красивого,
молодого (а я видела, как он рассекал их тела),
что теперь, кроме крови, на дне моих глаз?
Звуки как капли, они ведь зримы.
Вопли убитых мною и теми, кто вышел со мной
ради того, что от родины лишь городище осталось,
не тронут меня. Что мне родина? Что мне семья?
Лишь зелень сырая озёрного луга да зеленокудрые ивы.
Что мне в них, слепому ребёнку войны,
познавшей в девичеств страстность убийцы.
Здравствуй же, тот, молодой и красивый,
что вырезал дом, что оставил меня без дома,
без девических игр и без дружб,
здравствуй, кто заставил меня есть кровавое мясо,
спать рядом с братом в его колеснице,
позабыть о нежности и красоте,
будто жизнь не продолжается дольше вечерней зари,
а ночь не закончится светлым покровом,
будто мне суждено всю жизнь умирать,
смотри же, я не проклинаю тебя,
я лишь помню. И в то самое время,
когда ты вернёшь мне и наваждение дома,
и наваждение родины, и золото в виде страсти твоей,
я лишь припомню и холод ночёвок голодных,
ярость гнева и соль вражеской крови,
слёзы мои в исходящее снегом небо ночное,
бесприютность, сиротство, бездомность,
вспомню и наследнику передам,
так, чтобы цепь городищ и могильных дымов
не прекращалась на пути таких как ты,
молодой и красивый. Но отныне я в мире с тобой,
поглощая тебя, как та земля, на которой стоял мой дом.
СЫН УСНЕХА И ДЕЙРДРЕ НА КРЕПОСТНОЙ СТЕНЕ.
Сложение песен из древних преданий
как новой картины из старых осколков,
благородное дело. Итак,
Дейрдре король Конхобар воспитывал взаперти,
а она увидала сына Уснеха на крепостной стене.
Дейра коснулась ушей Найси, грозя ему вечным позором.
И никто, кроме тебя не войдёт в мою жизнь,
потому что я, Дейра, так повелела себе, даже король Конхобар
не коснётся меня.
Что за верность знали улады, и какой мне позор
быть тёлочкой Конхобара? Но я обезумела, видишь,
сын Уснеха, и прошу у тебя защиты,
потому что я, Дейра, слово дала,
что никто не коснётся моего тела
первым, и далее, кроме тебя, не коснётся.
Я приревную тебя ко всем уладским блудницам,
к Коннахту, Медбе и даже самой Финдабайр,
кто там ещё, столб, яма, мешок снадобий.
Мне всё равно, но я так хочу,
чтобы отныне разорвалась животная цепь,
в которой Дейра всего лишь корова.
Сын Уснеха! Можешь меня уничтожить,
но я прихожу под защиту твою и не желаю другой.
Сын Уснеха решается взять Дейдрдре под защиту
и выступить против короля Конхобара.
Женщина —это смерть, это гибель,
так что готовься к бедствиям, Дейра,
если ты хочешь остаться со мной.
Нет, ты не можешь быть готовой к несчастью,
потому что несчастье как нападенье внезапное,
как убийство друзьями заложников за душу Найси,
как снег Альбы в лицо, о слепой, о рыдающий снег!
Вот мой клич, и со мною сотня уладов
идут против отца.
ПЛАЧ ДЕЙРДРЕ ПО СЫНУ УСНЕХА.
Король уладов Конхобар
везёт наложницу к королю Эоганну, сыну Дуртаха.
Что ты, женщина, смотришь туда и сюда? Дело твоё так смотреть,
то на одного, то на другого. У тебя было очень много мужчин.
Кто сосчитает, сколько их было, горечь Улада, прекрасная Дейра?
Ты злобно молчишь, будто бы не король говорит с тобой.
Да, молчит Дейра. Сын Уснеха стоил всех героев мира,
всех любовников, прошлых и будущих,
и мне всё равно, как назвать то, что было со мною.
Дейра тогда умерла, когда Найси ушёл от неё к смерти.
Нет, он живой - слышу поступь его коня.
Он спешит, он уже нас настигает,
чтобы забрать меня. И неминуема встреча.
Что ты нахмурился, Конхобар? Дейра не будет твоей,
даже если ты силой возьмёшь моё тело,
ибо слово дала сыну Уснеха.
Конхобар возмущён: что ты, женщина,
смотришь свирепо, будто я обидел тебя?
Не я ли кормил и растил тебя в доме моём,
вспомни, чем ты мне отплатила?
Я ль не любил тебя, Дейра? — Когда бы вся в мире любовь
сошлась в излучине твоего сердца,
я и тогда бы тебя прокляла за сына Уснеха.
Вот он, летит на коне вслед за нами,
вокруг него слёзы мои будто белые птицы, я жду избавленья
от цепи животной, от жгучепозорной доли
быть то с одним, то с другим.
О прекраснокудрая смерть,
даруй мне тело твоё, и возьми тело Дейры,
это будет славный обмен на все времена.
Смерть как выход их круга смертей,
так на огаме написано, не правда ли, Конхобар,
ведь ты считаешь, что у меня было много мужчин,
но один мне был мужем, а двое других побратимы.
Три всадника ждут меня у скалы,
я должна скале тело своё, и возьму тело смерти,
чтобы разбилось оно, как и животная цепь.
КУХУЛИН В ГОРАХ АЛЬБЫ.
Слава одиночеству — слышали вы такое?
Какую песнь сложить Малышу в честь одиночества,
забирающего мою радость, моих друзей,
стерегущего далёкую любовь?
Возьми же всё, и пусть о тебе напишут
множество книг, называемых прозой.
Вот мой сон и моя вода, и кровь моя, ешь, одиночество,
слава тебе, ты есть дыхание божества.
Когда предварял меня неудержимый дух Да Гда в боевой схватке,
великолепный клич издавал мой рот,
потому что со мной вопияли сущности всех
живых и мёртвых героев Эрин, и моего отца, короля.
В я умещались все мы, и все мы были как я,
что теперь? Точки пространства, и мне уже не до жалости.
Кто теперь скажет о боли ордалий, что надобно их пройти?
Тот не мужчина, кто любит мечтать о труднодоступных местах,
это женские басни. Малыш Ку один на один с небытием,
я лишь то, что останется от любого после его кончины,
с удивлением, будто покойник, смотрю на шотландские горы,
в которых сгущается гибель моя, как душа моего сына.
Смерть покойника от руки сына! Слышали вы такое?
Это и есть одиночество, вы, с кем я говорю
из мест удалённых, одновременно являясь
пугающим напоминанием о Кухулине.
О, малыш Ку! Не льсти себе, что друзья твои вспомнят тебя
в час забав и в час радости, нет. Позабудь о куске героя,
тебе им не быть. Но так постигается божество,
удалением от всего, что бесценно, пока ты жив.
Эмер, на той стороне бытия, знаю, ты как заложник
за душу Кухулина.
КУХУЛИН ВОЗВРАЩАЕТСЯ ИЗ КРУАХАНРАТА.
Что дым каштановых прядок твоих, о мой отчим, Фергус, сын Ройга,
соправитель Улада, песенник знатный,
поведавший нашим потомкам
о Похищении Быка из Куальнге,
вереска жгучая горечь возле могильного камня.
Дики мне ваши споры о части героя,
я ли герой? Я малыш Ку, со мной осторожней.
Что твоя красота и блистательность,
о мой побратим Конал Кернах,
твои птицы на ветках Улада,
все их жемчужные песни?
Я на древнем наречьи к тебе говорю,
а ты глух, ты объелся частью героя.
Огненные стены ярости окружают меня,
но я малыш Ку, я снесу прочь крышу этого дома,
или вам полюбился Круаханрат
с его железною королевой?
Ку, она продала тебе свою дочь, и ты не отказался от сделки.
То были путы законов гостеприимства.
Уладам позорно искать справедливости в Круаханрате.
Что ты спишь, о мой названный брат Фер Диад,
или ты позабыл о том одиночестве,
что сшило нас сильнее всех заклинаний друидов,
а теперь Круахан страшнее кошачьих голов, близко полночь,
Вот часть героя, но вряд ли ты сможешь её проглотить.
Лишь малыш Ку сможет снести насмешки Круаханрата,
прыщавой его молодежи,
как ветер выносит кровлю с проклятого дома,
или тебе, о мой брат, по сердцу Круаханрат?
Всё, что ты говорила мне ночью, лучистоволосая Эмер,
днём запечатывал я в свою руку,
с прибавлением части героя,
чтобы отбросить её,
как и весь человеческий суд.
Снаряжай колесницу, папаша возница,
я уладам чужой, но пока что им нужен,
как и полный обмана Круаханрат!
КУХУЛИН И ВДОВА С БЫЧКОМ.
Кухулин обращается к Морриган,
ведущей бычка через долину,
охраняемую Кухулином.
Морриган обернулась вдовою.
Ты псом был, тебя любили женщины всей Эрин,
а умрёшь ты, как умирает воин,
сделавший много худого людям.
Что тебе, пёс, до худобы моей?
— Ни одна, говорю я, Ку, ни одна, говорю,
имеющая две зрелые или незрелые груди,
а так же скрытые платьем волосы
тварь — не лишится моей защиты в Уладе,
даже если это сама Морриган. Ты думала,
я не узнал этой горькой вдовы?
Да, я бросил тебя, я предал тебя,
Ку ненавидит тебя, как когда-то любил,
но даже теперь ты не лишишься моей защиты.
Поздно ковать мне цепь избавленья,
потому что любая скотина в этих краях моя,
так что отдай мне бычка и иди себе с миром.
Будь проклят всякий, кто идёт вслед тебе,
иссушившая душу мою
плачем ста пятидесяти нагих,
без совести и без рассужденья
торгующих собой у ворот Эмайн-Махи.
— Что мне теперь, о воин, любовь к жизни?
Холод лучится изнутри костей моих,
близко праздник первого снега.
У меня был дом, и его теперь нет,
у меня был муж, и его теперь нет,
у меня были дети, и нет их, детей.
Кухулин, где же твоя защита?
Вот мой бычок, слышишь ли рёв
жертвы его отца?
КОРОЛЕВА МЕДБ НАЧИНАЕТ ПОХИЩЕНИЕ БЫКА.
Услышав прощальные слова бычка,
королева Медб сложила песнь похищения:
В ярости гнева ничто не сравнится со мною,
а так же в бесстыдстве и в деле военном.
Круаханрат был пупом ирландской земли,
а теперь на его месте ущелье,
как будто и впрямь это сид,
где хранились чудесные вещи,
разграбленный кем-то из этих уладских героев.
Но даже тогда, когда от всего Круахана останется городище,
Медб ни сна не узнает вволю,
ни выпьет светлого пива, ни красного пива,
не напитает своего железного тела досыта,
не напьётся воды, чтобы утолить жажду,
не вымоет ног и не переменит одежды,
не приласкает детей,
пока не увидит схватки быков Коннахта и Улада.
Говорю, пока не увидит победы Коннахта,
иди же плена уладов.
Какой иной путь, кроме уничтоженья,
предшествует славе?
Уничтожить себя или же уничтожить других —
жертва или убийство,
разницы нет.
Ниже небо, сильнее северный ветер,
дым от разорённого сида мне слаще мёда,
а кровь человеческая только скрепляет устои мира
железной хозяйки. Итак, собирайте всех, кто остался.
Будет битва, и я никого не пощажу.
О Да Гда и Огме, хозяева Эрин!
Недостаток чего усмотрели вы в Круаханрате?
Мыла и мазей? Тканей узорных?
Колесниц или мяса? Отчего мне проклятие это,
этот укор быка пьяных уладов,
живущих на ветер?
Что в них, кроме наречья и песен,
да того, что не иссякает со смертью.
Мне того не понять, так пусть и живут как бессмертные.
сотру их с лица земли.
ПЛАЧ ЭМЕР НАД ТЕЛОМ КУХУЛИНА
Кто ты, пресветлый, теперь всё равно,
не вспоминать бы, что я любила тебя
одинокой любовью,
за то друиды споют мне песню позора.
Кухулин мой, никому не отдам тебя,
разворошённого по временам и пространствам,
без головы, прикипевшего кровушкой к камню,
нет, не отдам. Эмер прославится скупостью.
Что ты, Конал, вызываешь меня к бытию,
а ведь дай мне его с головою, живого,
исцелённого от всех своих ран — слушай внимательно, Конал,
я не возьму твоего побратима.
Или я мало терпела женщин уладских,
разорвавших мне грудь и усталое сердце;
говоря: не отдам, я шалею от лика свободы,
а ему что теперь? Он на своих островах.
Только зря думаешь, Конал, что там он герой, нет.
Герой мой Кухулин здесь, перед растрёпанной Эмер,
мне споют песнь поношенья друиды,
о которой лишь упомянуто в книге Бурой Коровы.
Я его Эмайн-Маха, и ко мне он приходит на стены,
чтобы вещать уладам грядущие войны и бедствия,
да, я не Эмер уже, я городище, я Эмайн-Маха,
тень Кухулина, если ты не боишься меня, побратим.
Да, я Кухулин, бредущий по стенам Эмайн,
он вещает ирландцам грядущие войны и бедствия,
я вдова, восприявшая имя покойника,
сколько б их ни было, все они — Кухулин!
Тело, что снял ты со скал побережья,
сожги немедля. С ним, Конал, брат мой, сожги и память мою навсегда,
да и себя самого — слышишь? — за то, что ты видел кончину мою,
а Кухулин жив. Зола, что от Эмер осталась, не боится уродства.
Он говорил мне, что я хороша. Так ведь нет его,
нет и моей красоты. Или мало смеялись уладские жёны
на одежду мою и на нрав, смеялись, но теперь Эмер нет,
сгинули все её прелести в битве, пусть расцветают другие.
Так что тело сожги, пусть улады обойдут кругом городище,
высыпая золу по щепотке скупой, как кровь истекает по капле,
будто были здесь Маха, и Кухулин, и я хоронила его.
ПЕСНЯ РАЗРУШЕНИЯ ЭМАЙН МАХИ
Издавна славное племя героев приятно слуху и взору людей,
в месяцы зимние паки,
и на поверхности с жидким кристаллом заморских друидов они,
светлые тени родины милой, мелькают, а что делать с ними —
о Амарген, слово скажи!
Эпос! В начале та ж буква у Эмайн, на русском, и мне, в Эрин не бывшей ни разу,
зачем её серые камни, рыдание Эмер, супруги взлохмаченной, и выбитые в кристалле
черты добродетельной сиды по имени Капля Зеницы, а так же все линии рта
бешеной и восхитительной Этне. Айфе, начало судьбы, далее сказ помоги повести.
Эмайн! Улицы эти, хижины, шест середины, углища и городища — что это значит?
Горе отравлено, Эрин, но ты проклятое наречье мне сохрани,
ибо мне не на чем говорить,
знаю лишь русский язык, но меня понимают в Эмайн столице и древней Темре.
Эпос! Бездная какая тебя привела в ход и не закончила тело твоё до сих пор?
Что мне до Эрин, одичавшей от ужаса! Эмайн, что мне в тебе, говорю я,
ради вопля Бурой Коровы и Быка Донна Куальнге. Эпос — рёв и обман.
Как мне быть, что ты выбрал меня в созерцатели таин словесных,
ничтоже сумняшеся, эпос? Эрин, вот мои руки и сердце, сожги их, и да навек
поношения песня настигнет весь Коннахт с его видимым благополучьем,
да вздуется пол деревянный, под которым простая фанера,
в каждом доме, где слёзы текут и куски изо рта вырывают все
нераскаянные, неосознавшие боль ухода уладов. Эрин здравствует! И да будет уход
мира целого благословеньем всем, кто жаждет священного чувства святыни.
Эрин, ты святыня, и о тебе я пою, имея в виду одну лишь святыню,
небесный мой град.
Что ты, город возлюбленный, как не собрание душ и останков золы живших в тебе?
Эмайн! Когда мне случалось идти от центрального круга к одному из его перекрестий,
на перепутьи я видела старый заезжий дом, где принимали гостей;
мир закреплялся шестами, носимыми свыше, мир грозно звенел как чекан,
даже гибель моя в этом мире, где я, обовшивев от долгих отчаянных странствий,
сидела у ног, у ступеней заезжего дома — что мне тот дом? — но у него было имя,
чудное имя, о современник мой! Славное имя, не просто слова заклинаний.
Всюду следы разрушения Эмайн. Теперь, наблюдая железные рёбра строения,
на коленях которого мирно дремал дом заезжий, следя его кроткую полость,
частые рёбра измученного предсмертной жаждой возлюбленного,
заложника воин житейских, не понимающего в их коннахтской сути ни слова,
замолкает язык. Да, язык мой останется цел, чтобы вечно молчать на слова:
где работаешь? и не хватает ли денег? надобна ль помощь от Коннахта?
То, что язык мой ещё не отрезан и, верно, не будет отрезан, не малодушие.
Мне ещё нужен мой рот, не говорящий совсем по-английски, не Коннахт проклясть,
а воспеть Эмайн-Маху мою дорогую, где в каждом дворе ожидал удивительный мир,
новые формы её бытия и сознания. В новых пространствах жили новые люди,
но всё это в пригоршне Эмайн складывалось в повесть о городе жизни,
о будущей жизни, и — выше бери — о святыне и божестве. А теперь божество
обезумело в коннахтских стенах. Городище поругано. Лишь совокупность пространств
продолжает звать Эмайн-Маху, а улицы те же. Сходбище августом ранним
в покрывале супруги рыдающей. Колокол возвещает о жертве героя.
Соседство друида не пугает меня, одуревшую как от снадобий, от пути своего.
Нет, ясна и трезва моя клеть. Ведь усталость придаёт ход словам. Это радость пути
по возлюбленной Эмайн, по Эрин, по чуду земного творенья в осязаньи Блаженства.
БАЛЛАДА О ВЕРБЕ И ТРИЛИСТНИКЕ
(Святой Патрик обращается к святому Герману Оксеррскому)
Патрик святой стал епископом кафолической церкви,
посвятил его святой Герман Оксеррский.
То было в леринской обители дальней,
на юге Франции,
примерно, где город Марсель.
Братья Лерина хранили традиции церкви восточной.
Чтоб не казались стихи стилизацией,
придаю им форму и ритм современный.
Форма — воображаемый диалог с отступлениями.
Ритмика рваная.
Сквозь печаль проступает спокойствие
и упование — выше надежды.
Патрик обращается к Герману Оксеррскому:
— Господин мой Герман,
я скажу: не учили меня изобретать новые виды идолов.
Ради того ли я впитывал
золото христианства?
Ради того ль темноволосые дети Эрин
души свои принесли мне как сосуды с медом?
Герман Оксеррский не отвечает.
В Селуфайне на юге Эрин плачет мудрый монах Палладий,
в Коннахте мать продает свою Финдабайр.
В Лагене слышится плач государя.
Тень Патрика — птицей на стенах Армага.
Патрик обращается к Герману Оксеррскому:
— Господин мой Герман!
Ради того ль меня, юного бритта,
Христос научил, как бежать из саксонского плена?
Слышу говор чужой и чужие обычаи вижу,
в одиночку мне ничего не поделать с ними.
Я и со мною Христос — на одной половине мира,
на другой — всё, что осталось от Эрин.
Герман Оксеррский не отвечает.
В Селуфайне плачет мудрый монах Палладий,
нищие гости дремлют в овине,
в Коннахте шест с колесом при дороге,
в Лагене слышится плач государя и льется кровь,
уже христианская.
Тень Патрика — птицей на стенах Армага.
Патрик обращается к Герману Оксеррскому:
— Господин мой Герман!
Если угодно Христу,
пусть Эрин останется землёю святых.
Я для того здесь.
Я останусь, пока трилистник не соединится с вербой.
Меня испугать не может,
что грохочет вокруг саксонская речь,
что проклятия знаки при каждой дороге.
Прошли века,
а в Селуфайне все так же плачет мудрый монах Палладий,
и тень Патрика — птицей на стенах Армага.
БАЛЛАДА О МОЛОКЕ СВЯТОЙ БРИГИТЫ
Для ирландцев святая Бригита — как бы сама Пресвятая Дева Мария,
в честь её сложены гимны и песнопения,
память её празднуется в месяце феврале.
Кровь, растворённая молоком — утешение,
молоко с каплями крови — тщетные хлопоты.
Святая Бригита,
которую сын короля попрекнул девством её,
вырвала левый прекрасный глаз,
и могла бы вырвать лебединой своей рукою правый прекрасный глаз
из любви;
левый глаз, к изумленью героя,
вернулся в пустую глазницу.
Святая Бригита несла своё сердце
как сосуд с молоком и кровью,
так осторожно,
что кровь с молоком не смешалась
и не закисло питьё.
Сёстры сказали святой Бригите,
что у них нет еды, чтобы принять гостей,
что болеют та и другая,
что износилась одежда,
что княжеские поборы
и проказа
уничтожают ирландцев.
Святая Бригита взяла своё сердце,
потом взяла чистую воду
и напоила гостей молоком.
Что было у ней, отдала Христу,
и никогда не просила назад.
Сёстры сказали святой Бригите,
что в обители холодно,
что по ночам прокажённые ходят,
что зубы болят и чрево болит,
что вместо хлеба остались лишь камни,
и мор приближается к Эрин.
Святая Бригита взяла своё сердце,
потом взяла воду,
и напоила сестёр молоком,
и прокажённые стали здоровы.
Сёстры сказали святой Бригите,
что люди мирские привыкли к чудесам,
что они стали хуже язычников,
что растленно всё население Эрин,
что нет ни епископов в нём, ни священников нет, ни студентов.
Святая Бригита взяла своё сердце,
потом взяла чистую воду
и напоила больных молоком,
как будто Эрин ещё не осиротела,
и князи саксонские не надругались над Лагеном,
ведь так и было на самом деле,
потому что святая Бригита взяла своё сердце,
чтобы им со Христом обручиться
и не забирать венчального дара назад.
поэтические опыты
на середине мира
кухня
гостиная
станция
