на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие



ЕВГЕНИЯ   ВЕЖЛЯН


Родилась в 1973 году в Москве, где с тех пор и живу. Стихи начала писать лет с девяти или восьми. Серьезно озаботилась своим литературным будущим — с четырнадцати, вдохновленная, с одной стороны, потоком «возвращенной» поэзии, а с другой — Ждановым, Парщиковым, Еременко, и — отдельно, но очень сильно — Бродским. Потом училась в МГПИ им. Ленина (он теперь МПГУ). Там в это время можно было встретить многих небезызвестных теперь гуманитариев и литераторов. Потом, уже учась аспирантуре РГГУ, я сблизилась с группой «Междуречье», которая собиралась в домашнем салоне Алексея Корецкого. Это и была моя подлинная инициация в литературу. Тогда же начала печататься как поэт (мои подборки — в альманахе «Окрестности», журналах «Арион», «Черновик», «Крещатик», «Новый мир»), несколько позже — как критик. Стихи, представленные в этой подборке, написаны с разбросом в 10 лет. То есть уже в XXI веке. Многие из них до сего времени так и не были нигде опубликованы, так и не стали никому известны. Просто потому, что я не пыталась ничего сделать для этого, а ещё потому, что читатель для поэта — фигура, скорее, трансцендентная, созидаемая подобием веры. Даром он не даётся. Его нужно придумать и — оживить. У меня — не получается.

Надеюсь, что, несмотря на залежалость, эти стихи еще дышат. Но многие из них я — увы! — уже не могу почувствовать своими.



ПОСМЕРТНЫЙ   КИСЛОРОД



РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ НА СВАЛКЕ

холодно... темно...

..........отвратительна

боремся за расширение частного

общее побеждает
со счетом от 0 до бесконечности

мертвые начинают
и выигрывают

живые
расходятся
по
домам

разум спит
время идет

на этом рукопись обрывается




* * *
Чтенье есть
путешествие глаз
по крючкам, закорючкам и палочкам...
Вышла затемно. Надорвалась.
Речь моя, спотыкалочка...




ГОВОРИТЬ

тёмная
составлена кое-как
собственных согласных кусая мякоть
речь моя родная без языка
и прописки сердце моё царапать
продолжает согласно
кому-чему
только вот не пойму
моему уму
не даются карты её истоков
значит и не добраться черпнув рукой
не поцокать от счастья разок-другой
будто лампа накаливанья дугой
попирая цоколь.




* * *
А правда, в общем, в том заключена,
Что я — частично Лотова жена,
Которой сны, как пряничные черти,
Напоминают о внезапной смерти…
Которой соль как вечность настаёт.
Ей самое себя не достает.
И алчет жить
И грезит убежать
Но нечем пить
И зренья не разжать….




МЕДУЗА

И никто не видел: как на манер
Птицы, в небе распластанной, цепенел
Голый голос, чье мокрое «горячо»
Отдавалось в мое плечо...

И никто не слышал: как он дышал,
Когда у него в горле огненный шар
Перекатывался с клекотом, и беда,
Словно поршень, ходила туда-сюда...

И никто не помнит: как, вот она —
Студенистая трескалась глубина
На песке от солнца. И как над ней
Становилось дышать больней.

Выйдет утром с сеточкой за едой.
Тень помашет веточкой голубой.
И посмертный нюхая кислород.
Никогда уже не помрёт.




* * *
…а может быть все мы превращаемся в ту хреновину которую показывали по телеку вроде безобразного насекомого только медленно вот... поэтому по утрам зеркало натурально плюется... и не дает проснуться пока всплывет из глубины как младенец со дна колодца наша душа... и подступает к глазам... опознаешь себя по скорлупкам взгляда... живородящая рыбка попробуй сам сам оказаться внутри тумана облака снегопада мысли соседа по комнате мысли о том что тебе не хватает покушать места и разогнаться времени ничего выдался день сделанный из такого теста слоеного теста…

2002




КОРОБКА

Одна мне коробка от прошлого века
В наследство досталась, да два — человека.
В коробке — скелеты столовых приборов.
Их известью чистил старик кистепёрый,
Ко мне выползая на берег. И сети,
Которые память грядущих столетий
Сплетала себе и ему — из корысти,
Трещали, не выдержав тяжести кисти.

А после — балконного моря болтанка:
Пейзаж был расстелен внизу как изнанка
Его телогрейки, и стёршейся ткани
Я дыры латала своими руками.
А два человека на мягкой фланели
Коробки — озябшие пальчики грели
Меж тонких ворсинок, мечтая на вырост,
Чтоб я появилась. И я — появилась.




* * *
Вертится чья-то на кончике карандаша,
В общем, довольно бессмысленная, душа.
Клянчит, канючит, всплывая с глазного дна:
«Что это значит —
Я все одна да одна…
Вспомни меня, отомкни подвечную клеть,
Дай мне снаружи глаза твои рассмотреть.
Те, на кого они смотрят,
В конце концов,
Тоже ведь носят внутренних мертвецов,
Слушая песни, жидкий глотая свет…»

Я отвечаю: «Нет».




* * *
День обнажил свое ржавое дно.
Природа во все глаза —
Зверей, насекомых и птиц — за мной
Подглядывает из-за
Себя же самой. Из своих щелей,
Дыр и шунтов сквозных.
Миру во мне умирать веселей,
Чем вне меня. И глазных
Яблок поймает густая сеть
Все, что на донце дня
Бог не позволил мне рассмотреть,
Спрятав внутри меня.




* * *
Девочка N была глупая платьице в пятнышках супа... девочка N сиротка — ходила в грязных колготках... Девочка N выходила голодной из-за стола девочку N побили портфелем из-за угла... девочка N стала бабой.... девочку родила девочка N свою дочку в дом ребенка сдала... она говорит там няньки она говорит уход а я вспоминаю санки и семьдесят пятый год холод воронье утро ветер и гололед девочку N на санках мама в детсад везет...

2001




* * *
...Где дышит, всё в жабрах, сырое лицо
Жильца номер ноль из породы жильцов,
Который выходит из ванной
От холода весь деревянный.
...Где смерть измеряет его рамена
И чресла, насколько линейка длинна,
И глаз её смотрит из слива
Блестящий и мягкий как слива.
Она — по хозяйству, а он — просто так,
По жизни. А жизни сквозь медный пятак
Не видно ни решки, ни тушки,
Покуда соседи в орлянку играть
Садятся, чтоб вычесть, кому умирать
На шаткой её раскладушке.




* * *
Заткнулся и умер в себя самого.
Снаружи не видно, любил ли кого...
Но ангелы топчутся с краю...
Чтоб выдавил окостеневший язык —
Ещё к заскорузлым словам не привык —
Тяжелое «я умираю»....

И больше не значат внутри темноты,
Телесной и мокрой, шмели и цветы,
Но атомы речи
Солёное мясо покинув своё
Небесное вдруг обретают жильё
Становятся легче...




* * *
Я уже дошёл до ручки.
Мне б теперь дойти до точки.
Почерк сеет закорючки,
Будто мелкие цветочки.
Прочерк кажется просветом
Между веками, откуда
Кто-то смотрит человеком
неопределенный
вот паскуда
не поймать его не выгнать
в колбе слёз дугой не выгнуть
не увидеть изнутри!

Глаз закрой и мир сотри...




* * *
I
Во мне растёт дыра.
В меня — глядят.
В просвет дыры люминисцентный яд
Просачивается, и чётче зренью —
До рези вплоть — на мелкое глядеть.
Моя телескопическая клеть
Не дастся тленью.
В ней предлежит зато — как некий плод
И даже видно как оно растёт —
Немое, новорожденное слово.
Созревшее, исчедие ума,
Не для произнесенья и письма.



II
А как же листики?
А полуфабрикаты пластмассовых цветов?
А тыквенные семечки маршруток?
А горький воздух метрополитена?

Куда всё это денется, пока
Художник слова, чуть согнув колена,
Налёт счищает с языка,
И рожу полотенцем вытирает,
И чай горячий залпом выпивает
И выбегает, глядя на дисплей мобильника

И в опустевшем месте
Его житья,
Как на степном погосте —
Ничто не тикает,
А только пыль да боль.



III
Я спрашиваю: нет, на самом деле,
Прочистив горло и надев очки,
Зачем н здесь, в своей сырой постели
Играет с мирозданьем в поддавки?
Зачем перед светящимся экраном
Он молится, не видный никому?
Себя ощупывает жестом странным,
Как будто в пальцах разминает тьму?
И чьё лицо поверх бегущих знаков
ему кривится? Он не узнаёт.
Себе всей кожей нем и одинаков,
Идёт на кухню и лекарство пьёт....




* * *
Спиралью раковины пробирается речь...
Выдохни глубоко, произвольно — следовательно, никого не любя... Возьми ракушку, маленький завиток, из серванта. Хлопни дверью, дребезжанием стекол разбей тишину...Чтобы костяное ушко, лежащее у тебя на ладони, перестало притворяться неживым, и стало бы розовым, нежным, как те свиные ушки, те маленькие цветы, что росли в большой комнате, так называемой большой, в доме бабушки — и которые каждое утро поливали из детской лейки — уточки, чьи пластмассовые утята стояли в ванной.... А теперь все окостенело, даже звуки... Их вместить не может ушная раковина, но зато они с легкостью просачиваются сквозь игольное ушко, но зато ракушка размачивает их на дне своего невидимого, но прибоем шумящего моря.


2000





на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие

Hosted by uCoz