на середине мира
алфавит
станция



ГРИГОРИЙ ГОРНОВ







Само стихотворение Горнова есть лирическая героиня. Лирический же герой путешествует и в реальном времени по реальным дорогам, чаще всего железным, и из стихотворения в стихотворение, оплетая словами их нутро и каждый раз заставляя изумляться читателя тому, как из глуховатой плоскости вырастает звучащее объемное пространство.

Светлана Шильникова




ШАТКОЕ РАВНОВЕСИЕ


1

Павельцевский залив

Середина июля 2042 года.
Дома на железных сваях с окнами под решетками из титана.
Узкие протоки, где не разойдутся две лодки,
Едва ли доступны для бронированного катамарана.

Когда-то здесь были болота с подмостками для рыбалки.
Мы посещали эти места на исходе другого мира.
Сейчас повсюду видеокамеры, подвешенные на балки,
А на другом берегу безмолвствуют пыточные Совмина.

На высоте двадцати метров над нами пролетают дроиды, словно пули,
Не обращая внимания на лодку в протоке узкой.
Со стороны Шереметьево доносится крик Горгулий.
Они гнездятся под сводами терминала экспресса на Белорусский.

Ты сидишь напротив в рубашке из промышленного брезента.
Свинцовые пластины его сильно утяжеляют.
У меня в рюкзаке пять килограммов плутония, добытого из подлодки
допотопного президента,

Который должен купить местный техник Шевлягин.

Из-за угла выплывает перелатанная моторка.
Сильно парит. Серой воняют воды.
На высоком холме сияет в радар переделанная ротонда.
Я очень надеюсь, что до вечера у тебя не начнутся роды.





2

Чехов

Ночь начинается в полдень. Станция ДРЛО
Излучает слабые радиоволны в направлении горизонта.
Твой корабль местные военнослужащие обычно принимают за НЛО.
Кто поумней — говорит о новой моделе метеозонда.

Ветер расширяет дыры в бетонном заборе, по миллиметру в год.
Тут же усадьба, засыпанная на этаж, оставшаяся от монгола.
Всё вокруг постоянно требует ввести четырёхзначный код.
На дне шахтного комплекса плавает бутылка с надписью «Coca-Cola».

Пахнет жасмином. Недавно прошла гроза.
По бывшей секретной ветке проехали рефрижераторы с продукцией Мираторга.
Наши души как будто сделаны из тех душ, что за
Эпоху до нас мельница мира подлунного намолола.

Ты искупалась в реке Лопа́сня, собрала две корзины белых и делаешь пируэт:
На дисплее радара высвечивается нечто вроде скопленья газа.
Лейтенант наводит ракету на этот «нихера непонятный бред»,
Но майор боится нарушить шаткое равновесие: не отдаёт приказа.





3

* * *
Замко́вая сота вселенной. Приближение октября.
К вечеру уличный гул выравнивает частоту.
Всё чаще попадаются рифмы, не похожие на тебя.
Некоторые деревья всё ещё не сбрасывают листву.

Человечество — это бабочки нечаянно залетевшие под плафон
И севшие на своих жизней перистые облака.
Остаётся всё меньше пустых пассажирских платформ.
Голову и шею твои облепил хищный моллюск платка.

У меня в рюкзаке красные яблоки и кинза —
Лучшая пища тому, чей мозг превращается в рыбий жир.
В Пятёрочку в посёлке подсобного хозяйства Минзаг
Без пяти одиннадцать вбегает опаздывающий пассажир.

Не смотри на меня, в электричку иди скорей.
Я постараюсь убедить себя в том, что это была не ты.
Ты придёшь домой. Пигмалиону отдашь скарпель.
А утром проснешься и выметешь разноцветные лоскуты.





4

* * *
На задворках железной дороги в городе Королёв
Факел не гаснет, освещающий циферблат.
В кронах деревьях, на стенах домов — всюду письмо твоё,
А моё — забытьё, молчание, целибат.

Превращаюсь в металл (металлом я стал на треть)
Из меня выпадают деньги, привязанности, радиомаячки.
И огня не выманить, как лезвие памяти ни тереть,
Как ни смотреть подолгу в эти глаза ничьи.

Проезжающий маневровый шумит протоплазменной головой,
Твой двойник говорит: молнию времени застегни...
Запрещаю себе всё, что связывает с тобой.
Я хочу потерять себя, разум и способность писать стихи.

Потому что мы не встретимся никогда.
Гаснут раменья. Поэты сбрасывают листы.
Ты превращаешься в камень и рядом с тобой вода
Становится в форме семисотконечной звезды.





5

* * *
Пыльные облака, неестественного сложенья
Проплывают над Ленинградкой, стоящей мёртво,
В них временами проглядываются объективы систем слеженья.
Где-то над ними мерно идёт планёрка.

Обречены и как раз исходя из этого обречённы.
В этом смысле смерть выглядит как спасение, а не кара —
Если говорить в целом, то все мы пчёлы,
Организмы переработки «божественного нектара».

Почему не содержит жизни твоя 23-я хромосома?
В какой библиотеке хранились данные о тебе, из числа сгоревших?
Из какого ты вышла пространственного разлома?
Из каких эпох, от каких ты пришла старейшин?

Что ты сегодня делала до обеда?
Из какого конкретно сора выросли эти розы?
Ты отвернёшься и всё мне расскажешь в порядке бреда,
Не давая ответа на поставленные вопросы.





6

Словесницы

Существа, состоящие из анимированного серебра,
имеют низкое удельное сопротивление, не обладают массой покоя,
перемещаются хаотично, в отличие от — не сделаны ни из чьего ребра,
издалека напоминают безобидное каланхоэ,
а по сути являются сарраценией. Между глаз
обычно находится сенсорный выключатель.
У них вырастают шипы, как только они замечают нас.
И тогда единственный способ спасенья — неподвижно лежать в кровати.
Они оставляют семена в наших мыслях. (Семена работают как жучки,
передают информацию хозяйке на УДВ частотах)
но сколько словесницоведенье не учи —
всё равно не запомнишь всех их примет особых.
Они собираются в стаи чтобы гнать ядовитый мёд,
и ещё ту жидкость, чьё название не помню как произносится...
Единственный способ убить — дождаться когда набухается и уснёт,
и десять секунд удерживать палец в сантиметре над переносицей.





7

* * *
Свет, тобою автоматически умножаемый на одну целую шесть десятых,
когда в голове возникает излишнее натяженье строп.
Паразитарные сущности в женских телах принесённые из шестидесятых
облепили блестящие поршни, ходящие между строк.

Концентрация электричества такова, что скоро начнётся осмос.
Искрятся обои, одежда на лестнице, ковролин...
Но тебе никогда не удастся выйти в открытый космос,
потому что космос есть камень,
а ты не обладаешь свойствами азимовских героинь.


Остаётся лишь углубляться во время, идущее неравномерно.
Свой окислый венец нервически пристраивать ко всему,
и в щель семантическую между словами наверное и наверно
засовывать сушеные вешенки, креветки и бузину.

Ждать когда заработают аварийные водосбросы и пить настойки.
Как Менада плясать с закушенною губой.
Или просто летать, словно игрушечный самолётик, работающий на касторке
от одной опоры линии электропередачи к другой.





8

* * *
Собою меня в качестве зеркала изнури
Под мельтешение обоев, снега, дорог магнитных,
Из подполья, из вязкого времени, изнутри
Заваленного помещения белемнитов и аммонитов.

Под гудение труб допотопных, потрескавшихся, пустых,
Шелестение слов, обескуствевших абрис речи,
Сколь на рельсах судьбы ты прочувствуешь каждый стык,
И заметишь впередиидущего недалече.

И продолжая по несколько раз на дню крови менять состав,
Едва ли добушешь этот эффект случайный.
Но от лестниц, ментов и собак до не могу устав
Устремишься в мир неевклидовый и печальный.

Туда, где можно разговаривать не дыша,
Лилии вдоль обочин, суббота за воскресеньем
И на морозных дорогах самоповторяющаяся душа
Ходит по кругу в сером пальто осеннем.





9

* * *
Я видел тебя в прошлом году на станции Сетунь
В одежде цвета поздней листвы подножной.
И пленка времени, сложенная аудиокассетой,
Пришла в движение, предзадавая размер трёхсложный.

Дмитровская электричка закрыла двери и загудела,
Обронила искру, колёсами закрутила.
Мне показалось, что ты нисколько не поглупела,
Хотя с инженером-химиком возможно и закрутила.

Проехал товарный, транспортирующий алюминий.
Ты говорила с какой то женщиной и нисколько не замечала
Ни осеннее небо цвета гибридных лилий,
Ни меня продолжающего движение от начала.

Ветер вглядывался в перспективу, всё время менял бинокли.
Дождь так и не начался, продолжая где-то вдали
наматываться на иголки.

Электричка, проехавшая Рабочий Посёлок без остановки
Постояла минуты три и поехала до Трёхгорки.





10

* * *
Завербованная ещё до развала СССР,
Рифмующая палец с пастью, спускаешься в подземелье.
У тебя в кармане маленький револьвер.
Так и хочется следом выкрикнуть: «Честь имею!»
И раствориться в толпе приезжих, проезжих, проч.
Дорогих москвичей, под солнцем за ширмой смога.
И голова моя в это время становящаяся точь-в-точь,
Что забывшая, что когда-то на ветке висела — смоква
Продолжает безостановочно сравнивать всё со всем,
(Я за ней очень внимательно наблюдаю)
Тратить калий и натрий, и по ходу теченья вен
Горизонталь укладывать в одной плоскости с вертикалью,
Чтобы, едва проснувшись, узнав что куда течёт,
Зевнув, капучино выпив и помянув праматерь,
Ты отправила по электронке очередной отчёт,
Получила зарплату и купила к июню платье.





11

* * *
Позывной «Кабарга», застрявший с времён былых
В верхушках берёз, корни протягивает в ручей.
На порезанный хлеб я раскладываю балык:
Я дождался южного ветра, лесных ночей.

В пятистах метрах на север — гремящие ползуны
Поднимают от сна фиалки, рассыпанные везде.
И она говорит мне, болевшая ползимы,
Что пейзаж здесь такой же как на звезде.

А в ста километрах Москва, там живёт пьяноватый всегда слегка
Большой русский поэт, пускающий время вспять,
Называет меня эпигоном, твоего разносчиком языка,
Но просто у неё также как у твоей золотится прядь.

«Так всё дело в том, что она перед ним никогда не раздвинет ног.
У моей золодится прядь т.к. — рыжая, у твоей —
от горящих еловых лап,

Но ты прав, они обе пришли оттуда, где ходит Бог,
Как душа человека ходить на своих могла б».





12

***
Я всё же приехал в это владенье лис —
Электричка пробралась кривыми с большим трудом.
И все мои мысли неожиданно оборвались:
Впереди был только нескончаемый бурелом.
Я наступил на разбитое, ржавое ламповое табло.
И перешёл в другое измерение по частям.
По заросшей насыпи с остатками от столбов,
И релейными ящиками, выпотрошенными к чертям.
Ты ждала меня в месте, похожем на всё вокруг,
Но на самом деле я попал во временной карман.
Ты колдовала и рассеивала жару,
А в подоле платья летал, вереща, комар,
И, так и не поняв, по часовой или против — дорога в ад,
Мёртвым алмазом рухнул к твоим ногам...
Ночь подошла вплотную, постояла, пошла назад.
И лес зашумел, заштрихованный помехами голограмм.





на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва