ФЕЛИКС ЧЕЧИК

Феликс Чечик родился в 1961 году в Пинске (Беларусь). Закончил Литературный институт им. А.М.Горького. Автор многих книг и журнальных публикаций. Лауреат "Русской премии" 2011г.

БЕСКОНЕЧНОЕ ЛЕТО

* * *
Российских обитателей саванн,
что вышли из живой воды сухими,
пересчитаю я по головам
и вброд переведу на суахили.
Не досчитавшись головы одной,—
кудрявой прежде — лысой от мороза,
я навсегда пожертвую страной...
Ах, донна Роза, донна Роза!

Стихи, сочинённые ночью
во время бессонницы

Где кошка плачет за окном,
как малое дитя,—
стоят деревья кверху дном,
корнями шелестя.
И ни за что и никогда,
наверно, не уснуть,
и светит глупая звезда —
холодная, как ртуть.
И не загустевает тьма,
как холодец, дрожа,
и ходики сошли с ума
и режут без ножа.
И все подсчитаны слоны,
включая и слонят,
но даже сновидений сны —
не спят, не спят, не спят.
И нету дела никому
отныне до меня,
и бесконечность, как в дыму,
сгорает без огня.
И я сгораю вместе с ней...
Но улыбнулась ты
во сне, и стала ночь ясней
и тише немоты.
И я уснул, как не спалось
мне в жизни никогда.
А в золоте твоих волос
спала звезда.

* * *
Ничего не поделаешь, — так
жизнь сложилась, а не иначе:
на помойке питается птах,
а не жимолостью на даче.
Не калинкой-малинкою, а
недоеденной пиццей, колбаской;
и его разлюбила страна,—
ненавидит и смотрит с опаской.
Что касается птаха — ему
наплевать на страну и на дачу:
любит пиццу, колбаску, тюрьму
и весеннее небо в придачу.

* * *
Нами прикинулся бред фотоснимка:
черное пламя и белая дымка,—
прошлого боль — наподобие сна —
фон голубой, только рамка тесна.
Скинулись,— выпили после школы:
время убьём, проспрягаем глаголы,
где говорит-разглагольствует блиц
числами — за неимением лиц.
Сути размыты отсутствием смысла,—
стало быть — квиты: и лица и числа.
Крепость «чернила», как сажа бела,
опорожнённая из горла.
Вот мы и встретились! Выпьем по новой:
яблочной водки, метели кленовой,
и, как всегда, закусив рукавом,
там, где массив нежилой заживем.

* * *
представляешь а это
приключилось вчера
бесконечное лето
и ночная пчела
но исчезли внезапно
и пчела и жара
и вернутся лишь завтра
или позавчера

* * *
Дом, работа, дом, работа...
Воспари и отрешись!
Ну, хоть что-нибудь, хоть что-то,
утверждающее жизнь.
Хоть совсем чуть-чуть, немного,
хоть слегка, хоть кое-как:
утверждающее Бога,
отрицающее мрак.
Порицающее скуку
и зеленую тоску,
что ведёт по виадуку
со Святой земли в Москву.
Что доводит до бульвара —
до Тверского 25,
где пропущенная пара
начинается опять,
где Ерёмин, Чудакова,
где Гаспаров и Смирнов,
где поставили на слово
потрясатели основ,
где опять «У нас на Бронной»
день играется с огнём,
где цитатою коронной
как незнанием блеснём.
Я — готов! А вы — готовы?
Мы готовы, и давно!
Седоусы, седобровы —
из повторного кино.
_____________________________

Сделать ручкой? Возвратиться?
Все смешалось — два в одном.
И поёт — цезурой — птица
за решетчатым окном.

* * *

С.Г.

Это яблоко? Нет, это облако, —
это зной в декабре и хамсин.
Тишина наподобие войлока
и под утро приснившийся сын.
Пожинаем с тобой, что посеяли,—
нас с тобой не жалеет страда.
И горит — не на крайнем, но севере —
предпоследняя в небе звезда.

Филфак

1.
Небеса карнавальны.
Зимних птиц фейерверк.
Остролистые пальмы
устремленные вверх —
в лжеклассическом стиле
небо выпьют до дна...
Уподобиться или
перечесть Бахтина?

2.
Реже листья. И все тише-тише
время в лесопарках сентября.
Написать об этом восьмистишие,
как отредактировать себя.
Не болтать и меньше суетиться,
и парить, как облак — невесом.
Чтобы только говорила птица
и редактор Виктор Фогельсон.

3.
и когда я вышел в зимний сад
я услышал белоснежный гул
крупного помола снегопад
за ночь ветки до земли прогнул
гул такой что я уже оглох
и ослеп от белизны уже
замолчав как александр блок
радуясь безмолвию в душе

* * *

Ю. Н.

Говоря о цене, и не только в базарный,
а в простой, заурядный, обыденный день —
на: проверенный, старый и нерегулярный,
что наводит, пока еще, тень на плетень —
стих,— не скрою, что я ни о чем не жалею,
а, напротив — завидую самому,—
не поверишь — себе, и рифмую аллею
в октябре с тишиной, полагаясь на тьму.
Регулярностью не отличаясь, но все же —
он — не часто, порой: и тебя и меня —
охмуряет, бодрит — и морозом по коже
и отечества дымом, где дым без огня.
Полагаю, что я не один и не двое
нас, поставивших «на»; мы стоим на кону,
не теряя надежд. Но берет за живое
иногда, что не нужно уже никому.
Ничего. Как-нибудь. Не впервой. Не напрасно.
Нам ли это не знать? Сколько лет, сколько зим.
Это даже прекрасно, что огнеопасно
и, что медленно, но неизбежно — сгорим,
согревая, кого-нибудь, где-нибудь, — даже —
если только — себя, а вокруг никого.
И, обнявшись, стоим в регулярном пейзаже
и с «любовью» — еще бы! — рифмуем его.

* * *
Покуда небеса рыдали,
и ветра завывал гобой:
деревья ровными рядами
сопровождали нас с тобой.
От громадья не наших планов —
нам было только веселей
в сопровождении каштанов
и под присмотром тополей.
И не участвуя — ни капли,
предпочитая — гладь да тишь:
в божественно-ночном спектакле —
мы были зрителями лишь.
Музыку молнии и грома
и полной гибели всерьез —
с улыбкой слушали, как дома,
под белым куполом берез.
Мы были, как душа без тела,—
потусторонним и одним...
И занавес! И опустела
Grand Opera под проливным.

* * *
Ты убеждаешься — снова и снова:
первое слово — дороже второго,—
третьего — нет, и не будет уже —
даль бессловесности на рубеже.
Русский датчанин,— не Гамлет, не Йорик:
хлеб немолчания — дорог и горек,
и не чужбина виной, а любовь
к слову, где кровоточащая бровь.
Ворон — не выклевал. Но из металла
певчее что-то — живое сначала,—
с возрастом, а не с течением лет,
ставшее и омрачившее свет.
Это — старо и, конечно — не ново:
первое слово — дороже второго!
Так отчего же ты сиднем сидишь?
Гладь благодатная — чертова тишь.
Видишь — беззвездных небес полубархат.
Ближний Восток. Исчезающий Запад.
Огненный всадник. Цветет трын-трава.
Детские игры в слова.

на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва