ДМИТРИЙ ВЕДЕНЯПИН
Поэзия — неуловимая субстанция. Как объяснить, почему чтение этих стихов делает тебя мудрее, счастливее? Мне не под силу.
Я могу только признаться, что с этими строчками внутри мне легче жить и дышать. Мир Диминых стихов — это мир НАДЕЖДЫ.
Его слова каким-то чудом вселяют в меня уверенность, что наши надежды не напрасны и что жизнь — при всей ее доподлинно известной конечности — бесконечна,
что счастье, любовь, родство — не химеры. «Стать маленьким, похожим на японца, прозрачным, как стекло» — почему поэт ставит эти слова в один ряд?
Не знаю. Но, встав друг другу в затылок, они создают новую материю, а она каким-то необъяснимым образом меняет состав нашей крови.
Татьяна Нешумова
Татьяна Нешумова
ЕСТЬ ТОЛЬКО ТО, ЧЕГО КАК БУДТО НЕТ
Составила Татьяна Нешумова.ЗИМА
Шёл снег. На улице ругала мама сына.
Он дулся, всхлипывал, канючил, «не хотел».
Его жалела ржавая машина,
И он её без памяти жалел.
Брел мимо них старик с облезлой палкой,
Шла женщина в малиновом пальто —
Ему их всех в тот вечер было жалко,
Его тогда не понимал никто.
Луна желтела также безучастно,
И снег всё так же падал кое-как...
Он понял вдруг: все взрослые несчастны;
И это, в самом деле, было так.
1981
ПАМЯТИ БАБУШКИ
Там утром в шкаф с охрипшими часами
Сквозь ставни солнце бьёт неумолимо,
И брёвна потемневшие глазами
Утыканы, как крылья серафима.
Как белки вышелушивают шишки
У входа в лес на лапах старой ёлки,
Так у дороги лузгают мальчишки
Неспелой ржи хвостатые метёлки.
Как звездочёты разбирать умеют
На небесах раскиданные знаки,
Так в этом мире: радуя — жалеют,
Не зная — знают «Свет горит во мраке».
1982
* * *
Шуршат, обмякнув, крылья одеял;
Хрустит трава; в огромной ветхой раме,
Едва не падая, качается над нами,
Как зеркало, белеющий овал.
На нём написано, что каждый прошлый год,
Мелькнув, совсем не может раствориться,
Что будущее в прошлое глядится,
И жизнь, как сон, бежит наоборот
И может быть, ещё вернется к нам,
И мы навстречу кинемся из мрака...
Так в коридор бросается собака,
Хозяев узнавая по шагам.
1982
ДЕТСТВО
Шагнуть в окно, свалиться со стола,
Открыть сервант и своровать лекарство,
И понимать, что даже пастила
В сто раз важней любого государства.
Любовь и смерть пока ещё одно,
Конец ещё не потерял начало,
И умереть не страшно — всё равно,
Что с головой залезть под одеяло.
1982
ПАМЯТИ Г.И.
I
Обрывки снов — и это всё, что есть;
И это жизнь — ни много и ни мало.
«Вчера» вдруг отошло, как не бывало,
А «завтра» вовсе будет ли? Бог весть.
Стрекочет дождь. Из ломкой пустоты
Плывут река и город чёрно-белый,
Лежит в грязи асфальт обледенелый,
Стоят, понурясь, чахлые кусты.
1983
II
Там — тишина и пустота,
Простор и свет, кресты и ветки.
Здесь — теснота бумажной клетки,
Пятно голодного листа.
Здесь — сонный, слабый человек
Марает ватные страницы,
И только пыль над ним кружится;
А там — кружится только снег.
Здесь что-то бормоча про ад,
Он что-то думает о рае, —
Все только болтовня пустая...
А там — уже не говорят.
1983
МЫ С ТОБОЙ
Лучистый, ясный, жаркий, сочный, пряный,
Зелёный, долгий день.
Две бабочки кружатся над поляной
Под аккомпанемент
Кузнечиков: то вьются друг за другом,
То разлетаются, ныряя в высоту;
Наверное, им хорошо друг с другом,
А нам с тобой не очень хорошо.
По лиловатым, жёлтым, синим, белым,
Малиновым цветам
Крадется первоклассник загорелый
С оранжевым сачком.
Он ловкий мальчик и, конечно, сможет...
Ну вот уже поймал!
Теперь и мы на бабочек похожи...
Но нас-то кто поймал?
1983
* * *
«Нечаянно», «за так» и «ниоткуда».
Нырнуть в рассветный город и пропасть,
Но к ночи всё-таки возникнуть снова.
Я понял вдруг, какое это чудо.
Я понял вдруг, что ты уже не часть,
А самая что ни на есть основа,
Как дождь — основа осени... Представь
Размякший лист, прибившийся к ограде;
Асфальт в слезах; деревья в листопаде;
Такси, пересекающее вплавь
Пустой проспект; слепые фонари;
Стеклянный свет, зеркалящийся в луже;
И шум дождя, снующего снаружи
По окнам, запотевшим изнутри.
1984
* * *
М.
Бог справедлив, но больше милосерд.
Когда бы Он был только справедливым,
Я б не лежал на берегу залива
С подтаявшим пломбиром на десерт.
Когда бы Бог был справедлив со мной,
Я б не смотрел сейчас на эти скалы...
Перекрестясь бы, бабушка писала
В записочке меня за упокой.
Когда б Господь был просто справедлив,
Я б ни за что той девочки не встретил,
А значит и не жил... Смотри, как ветер
Сегодня нежно трогает залив...
Когда б Господь был только справедлив,
Меня давно бы не было на свете.
1984
* * *
Облако, прошитое пунктиром;
Чёрные отрезки в пустоте.
Тишина, влетевшая в квартиру
С непонятной вестью на хвосте.
На шкафу слоновий желтый бивень;
За окном висят наискосок
Шелестящий гоголевский ливень
И звенящий пушкинский снежок.
На столе двенадцать сшитых писем;
Вдалеке шершавый южный свет,
Лунный блик на чёрном кипарисе,
Виноградный белый парапет;
Звездопад, сиреневые горы,
За горами в тучах комаров
Деревенский домик за забором
Длинношеих солнечных шаров;
Рядом в бесконечно чутком мире
Суетится остренький Порфирий,
Свидригайлов к Дуне пристаёт,
А Ставрогин к Тихону идёт,
По дороге превратясь в площадку
В камышах на берегу реки,
Где старик в вонючей плащ-палатке,
Замерев, глядит на поплавки.
Клюнуло! Рыбак привстал, метнулся
И с разбегу к удочке прилип;
В тот же миг внучок его нагнулся
И сорвал отличный белый гриб.
Свидригайлов вовсе не для смеха
Заряжает скользкий револьвер —
Барин, мол, в Америку уехал...
«Аз», «Добро», но всех главнее «Хер».
Бабочка с хрустальным перезвоном
Чокается с лампочкой и пьет
Сумерки, как дачник чай с лимоном,
А Ставрогин всё-таки идет
На чердак в соседи к пыльной швабре...
В дальней чаще полыхает скит.
Над столом на медном канделябре
Кроткая карамора сидит.
Облако, прошитое пунктиром.
Поплавок, кувшинка, стрекоза.
Тишина, влетевшая в квартиру.
Широко раскрытые глаза.
1985
ФОТОГРАФИЯ
В стеклянном воздухе торчит железный прутик;
Асфальт, как солнце, светится, дрожа.
На высоте седьмого этажа
Минута прилепляется к минуте,
Выстукивая светло-серый лес
С травой и перевёрнутой листвою,
Тропинкой, пустотой и дождевою
Сквозящей кляксой пасмурных небес.
И в этот лес, как будто в никуда,
Уходит неподвижный человечек
В плаще и с целлофановым пакетом,
Бесцветным и блестящим, как вода.
Его спина по цвету, как асфальт,
И как бы безотчетно совмещает
Прозрачный лес, который всё прощает,
И этот острый воздух из стекла.
И нужно все расставить по местам,
Уменьшившись до двух сплетённых свечек,
Чтоб выяснить, что милость только там,
Куда уходит фоточеловечек.
1986
* * *
Любовь, как Чингачгук, всегда точна
И несложна, как музыка в рекламе;
Как трель будильника в прозрачных дебрях сна,
Она по-птичьи кружится над нами.
Есть много слов, одно из них «душа»,
Крылатая, что бесконечно кстати...
Шуршит песок; старушки не спеша
Вдоль берега гуляют на закате,
Как школьницы, попарно... Мягкий свет,
Попискивая, тает и лучится;
Морская гладь, как тысячи монет,
Искрится, серебрится, золотится...
Рекламный ролик — это как мечта
О взрослости: табачный сумрак бара,
Луи Армстронг, труба, тромбон, гитара;
Прохладной улицы ночная пустота,
В которой чуть тревожно и легко
Дышать и двигаться, опережая горе,
И главное, всё это далеко,
Как противоположный берег моря,
Как то, чего на самом деле нет,
Но как бы есть — что в неком смысле даже
Чудеснее... Часы поют рассвет;
Индеец целится, а значит, не промажет.
1986
* * *
Как будто рай, а приглядишься — ад.
Вокзал — и тот похож на одиночку.
А между тем никто не виноват,
Что жизнь умеет съёживаться в точку.
Не можете служить двум господам...
Дремучий лес — не то же, что столица;
Роднит их лишь одно: и там, и там
При случае нетрудно заблудиться.
Метро гудит, как море-океан;
В прострации ты едешь на работу,
Уставившись в окно, как тот баран —
Вот именно — на новые ворота.
И можно на ходу перебирать
(Так в спешке ищут метку на постели):
Буфет, букет, браслет, портплед, кровать,
Отель, мотель, бордель, дуэль, качели,
Трофей, шалфей, хорей, пырей, плебей —
Перечисленью ни конца, ни края...
Проделай сокращение дробей,
Увидишь, что внутри — одна вторая.
Идёт война, и, сдерживая дрожь,
Солдат уходит в ночь походным шагом...
Так вот, пора понять, под чьим ты флагом,
Кому ты служишь и за что умрешь.
1986
* * *
Видение философа Хомы:
Простор, как сон, и шелковистая трава...
Потом — прозрачно-обморочный лес,
Сухая шапка мха.
Потом — пустые точки близких звёзд,
Ночная неподвижная листва,
Испуганные жаркие глаза,
Холодная рука.
Потом — в невероятной тишине,
Как призраки, белея в темноте,
Вы медленно идёте по траве,
И те же, и не те.
1987
ОДУВАНЧИК
Жизнь моя в столбе бесплотной пыли,
В облаке, расплывшемся от слёз,
В зеркале, которое разбили,
А оно очнулось и срослось.
В комнате, как в солнечном осколке
Озера, сверкающего сквозь
Листья и ослепшие иголки,
Пляшут пряди солнечных волос;
Рыбаки спускаются по склону
По траве, блестящей от росы;
Папа говорит по телефону,
Обречённо глядя на часы.
Даже в зимней обморочной давке,
В стёклах между варежек и шуб
Тонкие секунды, как булавки,
Падают, не разжимая губ;
Но не зря в серебряном конверте
Нас бесстрашно держат на весу —
Как от ветра, спрятавшись от смерти,
Одуванчик светится в лесу.
1994
* * *
Е.Л.Ш.
Сделай себе пару очков, которые
называются «очками смерти», и через
эти «очки смерти» смотри на всё.
Савонарола
Сделай себе пару очков, которые
называются «очками смерти», и через
эти «очки смерти» смотри на всё.
Савонарола
1
Есть мир и Бог; мир, человек и Бог;
Открытость миру и открытость Богу;
Есть камень у развилки трёх дорог
И путник, выбирающий дорогу.
..Погибли все — и тот, кто захотел
Разбогатеть и поскакал направо,
И кто свернул туда, где власть и слава...
Лишь тот, кто выбрал смерть, остался цел.
2
Есть лес и снег, пустыня и вода,
Круг Зодиака, воздух, время года,
Земля и небо, слава и свобода,
Отчаянье и память, «нет» и «да».
Есть ад и рай с его рукой-лучом,
Пророки, маги, звёзды, птицы, листья,
Художник, гравирующий мечом,
Боец-монах, сражающийся кистью:
Зелёный север, жёлтый юг, восток
Белее снега, красный запад, синий
Слепящий Центр; молитва, пепел, иней
И человек, который одинок.
3
Я полюбил тебя, бессонный человечек.
Огромный коридор наполнен тишиной.
В окне стоит зима, и чёрно-белый вечер
Похож на зеркало основой ледяной.
В колодце темноты скользят смешные люди.
Прижавшись лбом к стеклу, не разжимая век,
Тот мальчик видит всё, что было, есть и будет.
Над эллипсом катка порхает редкий снег.
Есть только то, что есть; он встанет на колени,
И двор под окнами, каток, асфальт, подъезд
Окажутся на дне почти прозрачной тени
Пространства-времени, похожего на крест.
Есть только то, чего как будто нет.
Внутри другой зимы я выбегу из школы,
И он подарит мне очки Савонаролы,
Чтоб я смотрел сквозь них на разноцветный свет.
1997
* * *
Слова стоят, как стулья на песке.
В просветах между ними видно море,
И тишина висит на волоске
На волосок от гибели, в зазоре
Зари, в пробеле воздуха, в пустом
Приделе на потрескавшемся фото,
На небе, перечёркнутом крестом
Пушистыми следами самолета
И наведённой радуги; прилив
Шуршит волной, серебряной с изнанки,
И мальчик в туго стянутой ушанке
Сквозь снегопад у дома на Таганке,
Не отрываясь, смотрит в объектив,
Как в форточку в пространство пустоты,
Где прыгают бессолнечные спицы,
Как в зеркало, где — против всех традиций
Магического знанья — если ты
Не призрак, — ни пропасть, ни отразиться.
1998
ВСТРЕЧА
Это просто слова, немота перевёрнутых слов,
Неподвижное зеркало озера в мятом овраге
Негустой темноты, в окруженье чернильных стволов,
Тут — расплывшихся в кляксы, там — вырезанных из бумаги.
За кинотеатром «Зарядье», на пасмурно-белом холме,
С наступлением сумерек в комнатах с видом на горе,
Мы тонули, темнея, в просторной, как небо, зиме
Между светом и снегом на брейгелевском косогоре.
От предчувствия встречи слова начинают летать,
Как жонглерские мячики, мир превращается в птицу
Между снегом и светом, где, чтобы родиться опять,
Недостаточно права, достаточно просто родиться.
1999
ANGELICA SYLVESTRIS
Я падаю, как падают во сне —
Стеклянный гул, железная дорога —
В тёмно-зелёном воздухе к луне,
У входа в лес разбившейся на много
Седых, как лунь, молочных лун, седым,
Нанизанным на столбики тумана
Июльским днём — как будто слишком рано
Зажгли фонарь, и свет похож на дым
И луноликих ангелов, когда
Они плывут вдоль рельс в режиме чуда —
Откуда ты важнее, чем куда,
Пока куда важнее, чем откуда —
Белея на границе темноты;
Вагоны делят пустоту на слоги:
Ты-то-во-что ты был влюблён в дороге,
Ты-там-где-те кого не предал ты.
1999
* * *
Сияла ночь...
Фет
Фет
Сияла ночь; бред вспыхивал, как воздух,
В твоих зрачках и был непобедим.
Стеклянный куб террасы, небо в звёздах,
Трава и дым.
В отчаянье сплошных несовпадений,
Сквозь сон и свет
Беспомощно среди ночных растений
Рыдать, как Фет.
Стать маленьким, похожим на японца,
Непрочным, как стекло;
Открыть глаза, чтобы увидеть солнце,
А солнце не взошло.
2001
* * *
Двадцать лет уже — ни много ни мало —
Пахнет сыростью на том повороте,
Где слова твои растут как попало,
Мрея дымчато, как лес на болоте.
Право слово, так сказать, слово право,
Поднимаясь к облакам из карьера,
По утрам, как муравей, темно-ржаво,
Как комар, по вечерам бледно-серо.
Тот, кто думает, что всё уже было,
Держит удочку не той стороною.
Баба вымыла дрова, нарубила
Всю посуду и проснулась больною.
Ворох дел моих, как белая сажа,
Пух и прах, седой дымок от карбида,
Промелькнёт как бы фрагментом пейзажа,
Отраженным в стёклах заднего вида.
Суть не в минусе и даже не в плюсе,
И не в том, что всё могло быть иначе.
«Раби Зуся, был ли ты раби Зусей?» —
Спросит Бог, и раби Зуся заплачет.
2001
ОЗАРЕНИЕ САИД-БАБЫ
1
Вдруг начались серьёзные дела.
Как бы погасли солнечные пятна.
Жизнь, что была, взяла и уплыла,
Как облако, немного безвозвратно.
На яблоне сидит «павлиний глаз»,
«Лимонницы» калитку украшают,
Мерцая, «адмирал» пустился в пляс...
Но бабочки уже не утешают.
Горит отдельно эта красота,
Отдельно птицы тенькают и вьются.
Старик в пенсне кричит: «Я сирота»,
Смешно кричит, и в зале все смеются.
Однажды, сорок лет тому назад,
Я тоже был один на целом свете:
Проснулся — дом молчит, и дачный сад
Молчит, пустой, и в нём сверкает ветер;
Мир обезлюдел; никакой мудрец,
Я точно знал, не сможет снять проклятье,
Пока между деревьев наконец
Не замелькало бабушкино платье.
Приходит страх, и смысл лишают прав.
Недаром в мире пауза повисла
Как грустная неправда тех, кто прав,
И стрекоза «большое коромысло».
В огромном чёрном городе зимой
Метёт метель на площади Манежной,
И женщина, укрывшись с головой,
Лежит без сна в постели белоснежной.
Был смысл как смысл, вдруг — бац! — и вышел весь,
А в воздухе, как дым от сигареты,
Соткался знак, что дверь — не там, а здесь
В пещеру, где начертаны ответы
На все вопросы: о природе зла,
Путях добра и сокровенной цели
Всего вообще... Серьёзные дела!
Я ж говорил! А вы: «Мели, Емеля».
2
Стеклянная дверь, ночь и лес звёзд,
И просто лес, и море холмов, и просто
Море, и — меньше секунды (прост
Странный совет) нужно — не девяносто
(В том-то и дело!) лет, чтобы понять: судьба —
В буквах как звёздах-снах в небе пустыни.
«Птица, кот и собака, — крикнул Саид-Баба, —
Вы свободны отныне!
Трусость, спесь и предвзятость мешали мне видеть свет, —
Спохватился Саид, от восторга шатаясь как пьяный, —
Вот и дверь, — ахнул он, — если так, может быть — разве нет? —
Просто дверью — стеклянной».
* * *
В такой — какой? — то влажной, то сухой
Траве-листве на бледно-сером фоне
Небес, колонн, ступеней, на газоне
Стоит безносый пионер-герой.
Акива Моисеич Розенблат,
Начитанный декан второго меда,
Вообще решил, что это Андромеда,
И Анненского вспомнил невпопад.
Мол, как сказал поэт в порядке бреда,
Вон там по мне тоскует Андромеда.
‘ Гуд бай, Ильич, большой тебе привет, —
Профессор раскудахтался глумливо, —
Не умерла традиция... Акива,
Ты настоящий врач! Живи сто лет.
КАРЕЛЬСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Тридцать лет не был. Приехал — дождь.
Всё ржаво, серо.
На причале в рифму кричат: «Подождь,
Кинь спички, Серый!»
А приятель (выпил? характер — дрянь?),
На ходу вправляя в штаны рубаху,
Тоже на всю пристань пуляет: «Сань,
Пошёл ты на х..!»
Всё похоже: проза (слова), стихи
(Валуны и вереск, мошка и шхеры,
Комары и сосны, цветные мхи,
Серый).
Просто тот, кто раньше глазел на бой
Солнца с Оле-Лукойе,
Не был только и ровно собой,
Как вот этот, какой я.
ОДЕССА-63
О.Д.
На солнечном пляже...
А. Вертинский
А. Вертинский
Как добрые ложки (а ну эти злобные вилки!)
И чуткие стражи,
Пузатые бабушки чинно сидят на подстилке
На солнечном пляже.
Сверкает вода, изумрудная и золотая,
И парус, как лучик,
Пузатые бабушки смотрят, от нежности тая,
На внуков и внучек...
Недавно приятель сказал мне в одном разговоре,
Нескладном немножко,
Что время из всех, так сказать, категорий
Уж точно не ложка
И даже не вилка; пространство добрей и круглее —
Садишься в двуколку
(Ну, в поезд) — раз-два и вернулся! Вот пляж, вот аллеи...
А толку?
* * *
Жизнь конечна или бесконечна?
Мы привыкли, что рассвет — заря
И закат — заря, неправда вечна,
Что неправда, честно говоря.
* * *
Noblesse oblige. Старик совсем облез.
Чуть что — прыг-скок — и убегает в лес
Сидеть на пне, гудеть-бубнить ab ovo:
Разве мальчик в Останкине летом... И прочее...
То забывая слово,
То вспоминая...
А то летит на велике без рук,
Шурша, за кругом нарезает круг,
То забыва.., то вспоминая слово,
То бабочку раздавит, то грибы...
Эх, Брэдбери бы на него и Чжоу
Чжуана бы.
Вот возвратился б он на свой чердак,
А там не так, вернее, слишком так,
Как есть, — и всё бы вдруг распалось,
Скажу ль, с очей упала б пелена,
И забыва б уже не отличалось
От вспомина.
на середине мира
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
