на середине мира
алфавитный список
город золотой
озарения
на середине мира
станция
алфавит
СЕРГEЙ КРУГЛОВ
THE SPRING OF LIGHT
избранные стихотворения
на английском
перевод
РОБЕРТА И ОЛЬГИ ДЖАРМАН
The Spring of Light
The nine-year-old little girl Rimma
Has been living hard all her nine years.
There is a superstition —
If you give a boy’s name to a girl,
Like a boy name Rimma,
The girl’s life
Won’t be a bowl
Of cherries.
It is as if you make a nun of this little newborn girl,
Peasant say.
But we’re Christians
We don’t believe in goddess Tyche,
In good or bad luck.
But…
The little girl Rimma
Has a brain tumor.
Her head
Is tangible swollen
Rimma’s eyes
Kind dear eyes of an elderly sheep
Look
For this same reason
Into
Two different angles
As if
They were trying to
Keep the whole line of the horizon
Together.
They look
But they see nothing
For Rimma is
absolutely blind.
Here, in a ward of the sick children hospital,
Everybody
Loves.
Everybody – including children and nurses,
Everybody – including mums and grannies,
Burt-out, nosy-parkers,
Tired, sentimental,
Superstitious,
Alien to each other.
No, it’s not Rimma who they love —
The love
Himself
Came and abode
In this ward 8.
Her hair has been done without much care,
A second-hand-Adidas two sizes larger
Than she really needs.
Her crimson lips
Are cracked and bleeding
And her wrists
Are like those of an invisible bird,
Dark and dry and thin.
Her Mum and Dad are gypsies.
Losers-gypsies,
They have been ostracized from their poverty stricken village.
They have neither golden rings on their unwashed fingers,
No golden teeth in their mouths,
No funny coloured clothes
Neither are they cunning like nasty children
No are they swift like quicksilver.
Losers! That’s the word.
They don’t even sell drugs or low-quality vodka.
Can’t predict your fortune,
Are ashamed of pick pocketing.
Have you ever seen a humble gypsy?
Look!
They don’t accept life as it is —
They see the humble light from above
Beyond the life.
The parish priest
Who came with his visit to Rimma,
Is feeling that there’s something in his throat
He is trying to swallow and can’t do it
Listening to them.
The parish priest
Has
not found so great faith,
no,
not in Israel,
not so great…
So great faith
he
has
found
for the first time
ever.
He has been a priest
For a dozen years,
Not much, but for him
It seems that
He has been a priest for ages,
A very experienced one indeed,
Full of highly important rules
Of his own
Made and improved
Carefully.
This load has made many spiritual «Titanics» perish!
One single moment — and
all his experience of «being priest»
and self-confident answering any spiritual questions
according to this
experience
becomes
a mathematical point,
a little tiny speck of dust
flying
in the moonlight from the windows,
along the blue painted hospital walls
and in the aroma of disinfectant
of ward 8.
Repentance.
Or, in Greek,
Metanoia,
That’s
Changing the mind.
One keeps asking —
Why
Do
Children suffer?
The clever book sentences won’t be the right answer,
Worst will be the opinion of some pious parishioners
—to prevent them from doing sins»
Why then?
Why?
There is no reason.
There is no answer,
Can you see,
O priest?
Can you see —
the suffering children
play together with Christ,
work together with Him
collecting
all the filth of this filthy world.
They belong to Him.
They are friends of Him.
They are merely
With Him.
When children are ill
They think
It is a type of game.
They play together tag
On Golgotha
And you can’t tell
Who is on it.
Their toys are simple —
A drop of blood,
Two blades
Of grass,
A white stone.
Didn’t you say, o Christ,
To us —
Suffer the little children to come unto me, and forbid them not
To share
My death
With Me.
… The little girl Rimma
Told the priest
That
The Archangel Gabriel,
Exactly him, no other Angel,
Came one to visit her
And
Like a little queen —
How touching were her words —
And she meant what she said —
Asked
To bring her an icon of Gabriel.
The icon happened to be
In the priest’s pocket,
He took it out and gave it
To Rimma.
«O yes, it’s him!» — smiled she, touching the cheap paper icon, —
«thank you so much!»
The priest wonders — how
Can she tell —
She is absolutely blind?
A vision of an Archangel…
How?
May be, it was a trick of Satan?
Here
Comes the thought
That
Like lightning
Has made
The first one
To ashes.
It is
The Spring of Light.
The Month of Nissan.
The God is touching the ground,
Is touching
Adam’s hand,
Adams fingers…
The old is dead.
All the new
Is coming to life.
«O, what a happiness!»
Keeps repeating
The small ridiculous priest
Wearing
His fish green cassock.
7.03.2007
*
Девочке Римме — девять.
Тяжело ей дались все эти девять
(В простонародье подмечено: девочкам,
При крещенье мужскими именами нареченным,
Жизнь достается не из простых, нечто вроде
Монашеского пострига. Правда,
Мы знаем, что вера в судьбу сродни суеверью,
Но все же) — у девочки Риммы опухоль мозга,
Голова видимо раздута,
Ласковые и пожилые овечкины глаза Риммы.
От этого в разные стороны — словно
Широким углом зрения весь окоем глядят —
Глядят, но ничего не видят:
Римма практически слепая.
Здесь, в детской соматике, все — дети, медсестры,
Посетители — Риммy любят. Обычные суетные дети,
Обычнее и медсестры, матери, бабки —
Злые, скаредные, задерганные жизнью,
Суеверные, сентиментальные, друг другу чужие, —
Не то чтоб это они любят Римму: скорее любовь
Сама здесь поселилась, в восьмой палате.
Стрижена кое-как, клочками,
Ношеный подростковый Адидас на вырост,
В трещинах вишневые губы,
Руки — цыпки, темные запястья —
Оберегают невидимую птицу.
Такова же и семья Риммы: цыгане,
Неудачники из вымирающей деревни, изгои
Среди своих: ни золота на немытых пальцах,
Ни крашеной норки, ни пуховых шалей,
Ни инфантильной хитрости, ни живости ртутной,
Беднее бедного — не торгуют
Ни анашой, ни паленой водкой,
Гадать не научены, воровать стыдятся,
Излучают то, чего в цыганах увидишь редко, —
Тихое смиренье
Не то чтобы с жизнью, а с тем, что им светит
Сквозь жизнь, поверх, по касательной к жизни.
Приходской священник, пришедший навестить Римму,
Слушает их, молча кивает, сглатывает
И не может сглотнуть: священник
Во всем Израиле не встречал такой веры.
Другую встречал, но именно такую &mdash впервые.
За свою небольшую, лет с десяток,
Практику служенья —
А ему-то уже мнящуюся заматерелыми веками,
Неотменяемо ценным грузом
Абсолютных, им усокровиществованных, истин!..
Этакие-то сокровища сколько титаников вглубь утянули! —
Впервые. Весь этот опыт служенья,
Раздавшийся массив нажитых ответов на вечные вопросы,
Моментально сжимается в прах, в точку,
Летает пылинкой
В лунах света из окон, в голубой масляной краске, и хлорке
Восьмой палаты: переоценка ценностей, покаянье.
Вот, к примеру, один из вечных таких вопросов:
За что страдают невинные дети?
(В голове — фраза из умной книжки:
«Мы — знаем о Боге, дети — знают Бога».
То, да не то, — ответ неверный.
Невернее — и гаже — разве что
Обывательская сентенция: чтобы
Поменьше грешили) — так за что?
Ни за что. Нет вообще, как видишь, такого вопроса.
Разве что очевидно: страдающие невинно дети —
Сорбент этого мира, они собирают
В себе всю его грязь, и в этом
Соработают-соиграют Христу.
Они у Него — свои. Их место
Игры — ведь, в сущности, дети только и думают, болея,
Плача, обвиняя, терпя, взывая, умирая, что играют —
На Голгофе. Вот их игрушки:
Две былинки, камешек, воронья
Косточка, капелька крови — это,
Пожалуй, все. Обрати вниманье:
Нет у них того, кто голит, в этих прятках,
Нет того, кто метит, но только те, кого выжигают, в этом выжигале —
Ведь Сам Ты, Христе, у нас попросил когда-то:
«Не запрещайте приходить ко Мне детям,
Чтоб они Мою смерть со Мной разделили».
Девочка Римма священнику рассказала,
Что к ней приходил Архангел
Гавриил (именно он, никто другой), и велела
(Откуда эта царственная повелительность!
О, как она драгоценна, как уместна!)
Принести ей с Гавриилом иконку.
Священник вынул из кармана и подал. Римма
Ощупала глянцевый софринский квадратик
И уверенно заулыбалась:
Да, да, это он, спасибо!
Первая мысль у священника: откуда
Она узнала? ведь она слепая?
Наверняка где-то видела раньше?
Явился — надо же! — Архангел: а ну как прелесть? —
И вторая
Мысль, молнией
Испепелившая первую.
Весна света. Месяц ниссан по календарю.
Бог касается персти — перст о перст с Адамом.
Ветхое умерло, роды всего нового.
«Какое счастье!» — повторяет священник,
Достаточно, впрочем, нелепый
В освященной традицией русского народного сарказма
Перовской своей, селедочного цвета, епитрахили.
7.03.2007
Swallow and Tomm-elise
(a bit from Andersen)
Swallow, o swallow you’re like old owl
Your eyes — what happened to your sight?
Night, everlasting blind night
Tight
Closed eyelids
There’re hardly any feathers,
Like fish scales
But worms are coming to touch you — o dearest God!
O Christ!
Why
Hast Thou
Decided to become
An underground bird,
Oh awesome and horrible sight of Thee!
Why must Thou come here?
Why must this happen to Thee? —
Go out, with us, to the freedom —
Hey, people, give some air
To our Lord,
Give him some light,
Do!
And he can hardly speak
Through
His broken beak:
You, o passer-by, don’t touch my deaf-mute tomb of cold land —
Here I AM!
A mole for moles
To save
The little girl,
This
My
Tomm-
elise
29.11.2010
*
Оченьки- очки в глинистой ночке , белес и недвижен прищур,
Перья повыпали, плесень подкрыльная в сизой цветет наготе,
Лопатою клюв, шипенье глухое и черви — чур меня, чур! —
Слепая подземная птица Христе.
Зачем же сюда ты! О чем же жива ты! О на кого ты похожа!
Эй, воздуху, свету!
— Мою земляную, глухую, льдяную могилку не тронь, прохожий:
Сделалась я кротом для кротов, чтоб спасти хотя бы дюймовочку эту.
29.11.2010
***
She was a mere student,
She used to pop into the church to light a candle.
He was a member of the church choir,
His face was full of light, serious,
He’s got the eyes of a deer —
It would be enough to take anyone’s breath away.
When he was reading the Psalms
His voice was like
an angelical sword
Shooting upwards
to destroy the enemies of faith.
He taught her the catechism
Before her baptism,
Then — educated her
In preparation for Confession and Holy Communion.
Then they had a church wedding
And left
For a distant village.
Four years.
People called her «matushka»
For the reason being that
Her husband was a priest.
(«Our priest is a kind of prophet,
A seer, you know,
being so young!»).
She had been trying to work at the village school,
To become one of them
Using some make-up.
(But she never wore jeans, though.)
She had been working hard in the garden,
Getting used to her children and illnesses.
In the fifth year
He left her
With two children
In their shanty church house,
whose walls were moaning from the wind.
«It is the last time,
My sister,
We cannot reach our salvation
In our wedlock.
Watch ye and pray».
In saying that
He put a leathern girdle about his loins
And left
For a monastery.
«Sister, you said? Sister?!
You bastard! Sister?..»
Oh, I wish I could see the truth!..
Look — can’t you see it clearly —
There is no God,
No that damned God of yours!
No! No!
Growling, agonizing,
Beating her breast with her little fists —
The clenched fingers are dead-white, sobbing…
That’s us, that’s us,
Tears, you’ve got tears now,
It will help you, it definitely will,
My sweet lassie, my little darling,
I’m with you,
We’ll make it together…
She is crying
burying her face
in my side, smeared with some scarlet stuff —
is that the lipstick or
the wound
bleeding
with water and blood.
***
Она была простой студенткой,
Заходила в храм ставить свечку.
Он пел на клиросе,
Светлый, серьёзный, головокружительно оленеглазый.
Когда он читал Шестопсалмие, его голос
Взмывал и разил, словно
Стройная рапира веры.
Он готовил ее ко крещенью,
Потом — к исповеди и Причастью.
Потом они повенчались
И уехали жить в деревню.
Четыре года
Её звали матушкой — её муж
Был священник
(«Батюшка-то — прозорливец,
Старец. Даром, что молод!» — шептались старушки).
Она работала в школе, пыталась
Стать там своей
(подводила глаза, губы, правда, брюк не носила),
Осваивала детей, огород, болезни.
На пятый
Он бросил её с двумя детьми в старом,
Стонущем всеми ветрами церковном доме
(«Время последнее.
Не спасительно теперь, сестра, семейное счастье —
Надо бдить, враг скоро...»),
Препоясал чресла поясом усменным
И ушёл в монастырь.
«Сестра»!.. сволочь, сволочь!
Да где же ты, правда?!
Да как же вы не видите — нет никакого Бога,
Нет никакого вашего проклятого Бога,
Нет, нет!!» — рычит, бьётся,
Бьёт кулачками в грудь, белы смертно сжатые пальцы,
Вырывается, — плачет,
Плачет в голос, вот затряслись плечи, — ну всё,
Всё, родная, вот уж и слёзы,
Вот и всё уже, плачь, сейчас будет легче,
Горькая ты Моя, золотая,
Всё, всё, Я с тобой! Будем терпеть вместе.
Плачет долго, всем лицом прижимаясь
К боку Моему, испятнанному алым — то ли это
Помада размазалась, то ли из раны
Сочатся, не унимаются, кровь и вода.
Raining in St Petesburg, Russia
All the fountains of the great deep are broken up
by the bells chiming
of the Church
«Our Saviour on the Stable Square» —
Lo! — There is it,
The heaven mica —
It has become the water
Shaped by the hand of a sculptor —
It is joyful, manifold and strong,
Like the Death — the male lady
On the spire
Dressed in nudity.
Like the Truth
Of the brass Judgement…
***
В.К.
Разверзлась хлябь конюшенного звона
Небес слюда
Вода работы скульптора сморгона
Отрадна многомерна и тверда
И смерть с косою женщина мужская
На шпиль воздетая одета как нагая
Как правда медного суда
9.07.2011
An Evil Spirit of Saul in the Prodigal Son
The Feast
Had been over
long ago
(Though
the fatted calf
lasted for a good month)
The youngest one
Has been trying hard
To live
At his Father’s place:
There are some results —
He has learnt
The main thing
That’s
To behave gentlemanly,
To show that he is full of grace and joy,
When Father can notice
All that.
Oh! What a hard work it was
To learn all those rules of them, domesticated ones.
«Do use your spoon, not your hands when eating —
You mustn’t fart in the presence of other people —
You mustn’t
sleep under your bed — can you hear me? — use your bed to sleep instead!
You mustn’t
Urinate into the flower pot.
You mustn’t
Avoid having a bath —
You mustn’t
Spit your phlegm
On the floor»
To pull oneself together
When tempted to put any purgatives
Into your eldest brother’s soup.
Not to leave any trace
When stealing nice food from the kitchen pots
At night.
Never ever dare you snore
When your Father is reading
Torah — even if you are asleep!
All those «must not»s
Must be thoroughly classified and,
Eventually,
Dealt with.
All those «must not»s —
As the youngest son strongly believes now —
All ‘em are the very sense of the very life at this very place,
That’s Dad’s house.
If you break ‘em you’ll be punished,
If you manage with ‘em,
You’ll get a type of prize.
«I wonder why, — he is meditating —
I can’t see any of those prizes here and now?
A tricky sort of thing! I bet the eldest has made it up!
It is unbearable.
Every day looks like another.
It is unbearable.
The soul wakes you up
In the middle of the night
By whinning, whinning, whinning
Like a doggy, a puppy
Having lost something
Or hurt herself
During the restless sleep.
And Dad, too…
Those full of silence and anxious eyes of his
As if he were going to ask you a simple question —
Then you in a hurry
Start pretending
That
You are really, really busy —
Learning the Rules, the Law.
But, cross my heart,
It’s much better,
Than living with those swines,
Where shall I go now?
Again? To the damned pigsty?
… Come on. It’s far much better here.
You’ll be okay.
You’ll do that.
The main thing here is the food.
This is the really main thing.
And it has been like this always,
Has it not? Just try and recollect! — the youngest is trying to persuade himself.
The food was the main reason you are back,
Isn’t it? Is it not like that?...
***
Праздничный пир
Давно закончен (мяса тельца, впрочем,
Хватило еще на месяц).
Младший брат пытается жить
В отчем доме.
Кое-как приспособился: главное —
Вести себя пристойно, изображать благодарную радость,
Пока отец смотрит.
Труднее всего было научиться
Правилам, которых, оказалось, множество в доме:
Не хватать со стола руками, не испускать при всех газы,
Не спать под кроватью, не мочиться в фикус,
Не избегать душа, не сморкаться на пол,
Не пытаться подсыпать старшему в суп дуста,
Не оставлять следов, когда тайком жрёшь из буфета вкусное ночью,
Не храпеть, когда засыпаешь
Под чтение отцом священной книги, —
Множество «не», — но можно
Как-то классифицировать их, приноровиться.
Все эти «не», думает младший, —
Они и есть смысл жизни в этом доме.
Нарушишь — накажут, исполнишь — награда
(Правда, наград — сейчас и сразу — что-то не видно,
Но это понятно: это вроде
«Морального кодекса строителя коммунизма»,
Только награды отодвинуты на после смерти.
Ловко придумано! Наверняка старший постарался!...)
Тошно, конечно,
Что дни один на другой похожи,
Что иногда ночью
Проснешься оттого, что душа плачет,
Скулит тихонько, будто то ли что потеряла,
То ли сама себя во сне придавила,
Да вот отец: иногда обернешься —
А он молча на тебя смотрит
Глазами, полными нежности и тревоги,
Словно хочет спросить о чем-то —
И стараешься поспешно
Сделать вид, что страшно занят
Еще более точным исполнением правил, —
Но лучше так, чем опять в свинарник,
Куда же идти-то
Дальше родительского дома !... лучше
Уж так.
Лучше уж так. Главное — здесь кормят.
Это главное. Это всегда было главным,
Разве не так? вспомни! &mdaah; убеждает себя младший,
Из-за того и вернулся.
Ведь верно же, верно?
The Exaltation of the Holy Cross
Oh, look at it! — every body has lost any motion.
Here it is —
The hang-glider of unusual unlimited shape.
Since He has jumped upwards once
The pilot’s seat is empty.
You would like to try, wouldn’t you —
You are very welcome!
The countdown.
The first second.
Everybody jerked to join.
The next second.
No one has left their place on earth.
That wind of September,
A brass monoplane
Swooping
Taking away those wooden wings
from the arthritis-crippled hands of the Patriarch,
whistling through the holes in the wood…
Look — there is a crimson aircraft petrol
Bleeding away…
***
«Ааххх!!...» — и замерло всё:
Взнесённый над толпой,
Крещатый, горней странной бесконечной формы летательный аппарат,
С которого Он когда-то сорвался ввысь,
Ныне пуст, —
Место пилота свободно, примеряй любой!
В первую секунду — восторженно ринулись было все, во вторую »
Каждый к месту прирос.
Сентябрьский медный ветер
С лазурных небес пикирует вниз,
Рвёт из артритных старческих патриаршьих перстов
Легкие деревянные крылья,
Свистит в квадратные пробоины, пропитанные рдяным,
Не перестающим сочиться, авиационным топливом.
озарения
на середине мира
станция
алфавит
Сергей Круглов
|
