СЕРГЕЙ ЗАВЬЯЛОВ О СЕБЕ

Я родился в 1958 году в Царском Селе, которое тогда называлось город Пушкин Ленинградской области. Кажется, все в моем детстве было символично: и название города, произошедшее из сервильного переиначивания ингерманландского Саарикюля, и Пушкин, воплощение посмертного умерщвления государством и его горячим союзником, массовым человеком, поэта как такового и поэзии как таковой, и сама Ингерманландия, в которой он расположен, дотла уничтоженная русской колонизацией страна, напоминающая о другой, тоже финноязычной и тоже искалеченной стране, Мордовии, откуда происходят мои предки.

Чудовищный контраст между "садами Лицея" с бюстами греческих героев и мудрецов и портретами членов Политбюро ЦК КПСС на прилегающих к ним улицах, носивших названия Коминтерна, Пролеткульта, Комсомола, между игрой на скрипке (музыкальная школа располагалась непосредственно в Екатерининском дворце) и тюремными нравами, царившими в общеобразовательной школе этого спального района при Ижорском заводе, судя по моей дальнейшей жизни, видимо бесповоротно травмировал меня.

В 1980-е годы я избрал для себя самую "несоветскую" из специальностей: классическую филологию, а в 1990-е самую "нерыночную" деятельность: поэзию. В 2004 году я перебрался жить в Финляндию.

Примерно с той же закономерностью я, впрочем, работал и в поэзии: сначала (до 1991 года) я писал стихи, представляя себя наследником Серебряного века, как если бы он, этот век, не был оборван советским катаклизмом: я даже использовал дореволюционную орфографию. Но затем я постепенно всё более стал осознавать глубочайшую вторичность и русского Серебряного века и вообще большей части русской культуры.

Я наивно думал, что Серебряный век естественным образом пришёл бы к Высокому модерну с его освобождением от рифмы в стихе, потоком сознания в прозе, атонализмом в музыке, нефигуративной экспрессии в живописи, то есть ко всему тому, что мне было так дорого в ХХ веке. Мне было тяжко осознать (а революция 1991-1993 годов в этом весьма поспособствовала), что в своих эстетических симпатиях я скорее нашёл бы союзников среди большевиков троцкистско-бухаринского склада, чем среди адептов Русской идеи и воинов Белой гвардии.

Новый век вывел на сцену новых врагов: здесь, в Европе, они рельефнее, так как с них счищена мешающая разглядеть суть посторонняя грязь. С ними я сейчас и воюю.

Я издал три книги стихов: в 1994 году (Оды и эподы: она соответствует Первой книге некоего авторского замысла), в 1998 году (Мелика, которая стала с этого времени общим, как бы жанровым названием. Соответствует Второй книге) и в 2003 году (снова под названием Мелика, включающая всё написанное с 1984 по 2003 год: она делится на это самые Три книги).

То, что написано позднее (цикл "Риторические фигуры" и поэмы "Пороги на Ванте" и "Сквозь зубы") уже, видимо, Меликой называться не будет.

Мои стихи переведены на 9 языков (по порядку появления: литовский, английский, французский, польский, финский, итальянский, эстонский, шведский, удмуртский).

Я сам переводил с древнегреческого (Сапфо), латыни (Гораций), литовского (Алишанка), польского (Энгелькинг), удмуртского (Шибанов), французского (Миньо), финского (более десятка современных авторов).

В журналах "Новое литературное обозрение", "Неприкосновенный запас", "Новая русская книга" опубликовано с два десятка моих статей о современной русской и античной поэзии, а также о культуре фосточно-финских народов (Мордовия, Мари, Удмуртия, Коми).

Здесь отобрано 17 стихотворений из трех книг Мелики и статья, опубликованная в журнале Toronto Slavic Annual. # 1 2003. (электронная версия: Toronto Slavic Quoterly # 8 2004), вызвавшая закономерное неприятие большинства моих друзей.