Поэт, критик, художник. Член Союза писателей России. Один из редакторов журнала поэзии «Плавучий мост» и участник «Клуба одиноких мозгов Франсуа Дюпона». Живёт в Екатеринбурге.

ЩЕБЕНЬ И ЩЕБЕТ
избранные стихотворения

* * *
Если бы жизнь моя
стала речная вода,
а не курумник,
я бы тебе ответил,
как ты красива, талантлива, молода,
что у тебя будут сильные, яркие дети.

Щебень и щебет
заполонили уста.
Для землеройки и ящерки
грот малахитом выстлан.
Остается горящего ждать куста,
чтобы сорвать себе ягоду голоса.
Или смысла.





В чебуречной

«Тёмное, пожалуйста. Любое».
Столик с видом на Восьмого марта.
Люди, обделённые любовью,
захмелев, выкладывают карты.
Улица с названием затейным
сквозь гирлянду, словно в пеньюаре.
Щука в том — «по моему хотенью»
можно только выбрать пиво в баре.

«Заказали на три дня квартиру.
Обещали не сожрать друг друга».

Я себя всё чаще дезертиром
ощущаю, за границей круга.
На полях кампании сердечной
валентинок свист, шрапнель букетов.
Ars Amandi изучал, конечно.
Ничего не упрощает это:
я забыть жену четыре года
не могу, какие тут этюды.

Сквозь диоды чешут пешеходы.
Выглядят счастливыми отсюда.





* * *


перебивали на всех языках – обнимали друг друга
здесь вам не Куба — камрады — скорее Тортуга
слово не отзовётся — а отразится
в данных пределах нет никаких позиций

жарились на рубероиде брошенных отступивших
где пробивалась трава сквозь глоток и выпад
в городе мёртвых себе отыскали нишу
и научились жить — как на суше рыбы

сколько веков между этим и этим домом
что нам считалось дном что Лондоном дымом Доном
каждый сидящий на крыше блаженную ересь фигачит
можно иначе — но мы не сумеем иначе

так у других не бывает — сплошной мельдоний
на Амальтею путь перекрыт — отстали
Родина — каждой морской в ладони
мы вчетвером заблудились в одном кристалле





* * *
Зеркало карманное, подкова,
семь тюков лежалого белья.
Всё, что остаётся, — бестолково.
Так же на полях приткнусь и я.

Что отыщет мой весёлый крестник
в крохотной квартире опосля?
Восемь книжек и ключи от бездны,
медного младенчика в яслях?

Обдирая старые обои,
разберет на белых кирпичах:
«Ежедневно говорю с тобою».
Можешь ничего не отвечать.





Четыре записи

1.
У переживших предательство
в пушистой коре головного мозга
пробуждаются стекловидные слизни.
Наблюдали их
в зале филармонии
под готическими сводами «Stabat Mater».
Вокалистка держала рот открытым,
оркестр покачивал инструментами —
и протяжённые аэростаты
поднимались друг за другом
к советской лепнине.
Мы с напарницей тоже
выпустили по одному.



2.
В подарочном гробике
из обтянутого шёлком картона
я вернула тебе твой голод
между чёрствым бисквитом
и двухтомником Роберта Грейвса
«Белая Богиня»,
«Чёрная Богиня».
Запомни меня Серой Шейкой,
Братец Лис.



3.
Провожу рядом с ней три ночи.
Боль желания выворачивает чресла.
Самообладание прожаривает мозги.
Её пальцы скользят по моим рёбрам,
каждый раз замирают на сломанном восьмом.
Толстые медленные пальцы.
Словно целующие черви.
Три смерти.
Три воскрешения поутру.
Рассвет, вырастающий из земли.
Поднимающийся, словно ртуть, до необходимой
отметки.



4.
Как я могу обнять тебя,
когда из меня о все стороны торчат
штопоры и ножницы,
спицы и циркули,
вилки и шила?
Для двух эмпатов
не важен вектор укола.





* * *
У человетерства больше трёх гендеров.
Homo suspense — не один вид.

Никто из родной стаи
не стала противолежащей.

Для особи иного вида
копуляция не обещает потомства. Только
прерывистое
сейчастье.




* * *
Нечего вскользь по ключикалам совести
острой отмычкой скрести —
всё, что дано тебе: снов решето нести,
руки над сердцем скрестить,
в позднем саду зрить опавшие яблоки
в кресле-качалке тоски
да провожать запоздавшие ялики,
словно готовиться в скит.

Нечего в цацках с волшебными знаками
строить куманских сивилл:
правда останется за нумизматами,
как бы историк ни свил
сказку горячую да центробежную,
полную слов и невзгод —
на пластилине останутся бежевом
профиль, корона и год.

Воспоминания будут отложены,
буркнут подавшимся к ним:
«С тем же успехом пейзажи Волошина
документируют Крым».
Будут стихи — не птенцы и не отпрыски,
чтоб уши радовать, чтоб…
Да по страницам разбросаны оттиски:
скулы, надбровия, лоб.





* * *

Вадиму Балабану

Внимательный и остранённый дар,
из Блоковских пометок «Мандельштамье» —
навстречу ветру вывернуть ангар:
поставить дирижабль под загар
всей грацией его гиппопотамьей.

Фантазии рождающая спесь
и бытовое хрупкое геройство:
из двух ладоней получаешь весь
крамольный мир, который нужно несть
как раздраженье либо беспокойство.

Расшатанной случайностью храним,
оптической водою перевёрнут,
вполголоса поющий аноним,
плыви на чувство холода, за ним в степное небо
прорастают зёрна.





* * *
Каждый раз, когда ты читаешь при мне стихи,
закрываю глаза и вижу ровные ряды деревьев,
снег по колено, белое небо, хвойные иероглифы,
твой голос летит сквозь них
красногрудой птицей.

Необходимо проснуться раньше,
чем ты коснешься крылом крайней ветви,
тогда тебя не окажется в комнате:
только висящая на фоне ковра книга.
Постепенно проявятся крестик, кольцо, браслет,
тяжёлые ресницы,
колени, сжимающие подбородок.

на середине мира
новое столетие
город золотой
СПб
Москва
корни и ветви