на середине мира
алфавит
станция
КЛЕМЕНТИНА ШИРШОВА
ЕЩЕ ОДНА ДВЕРЬ
Тоннель зеленый
1
разговор первый
так распускается ветвь сирени
что еще раскрыться успеет
а ты успеешь
проехать, задев рукой
синеватое облако
на велосипеде
отпустив руль
потеряв всякое управление
ах
какой аромат
ехать быстро в тоннель зеленый
без возможности остановиться
лететь
ни за что не хотеть повернуть назад
но, быть может, сирень не распустится
и ничего не случится?
2
но она распускается и вот
разговор второй
обвивает сладким цветением
боже, боже
и какое я, должно быть, растение
оказывается, так можно?
упаду, разобьюсь — и пусть
«ты повторяла чужое имя во сне»
вот чего я боюсь
3
пока еще не было третьего разговора
можно ли остановиться?
если знать, что тоннель зеленый
длится и длится
пока люди не встретятся и не расстанутся
длится и длится
друг о дружку пока не поранятся
длится и длится
пока не сотрет цепочку
пока не собьются спицы
пока не сорвет колеса
у велосипеда жизни
***
когда успевала сбежать по лестнице
то видела, как она приближается от поворота
в платьице или юбке
и зелень отбрасывает тень
на ее соломенную шляпу
посматривает хитро
а потом мы садились завтракать
блинами и кофе
она всегда была умнее меня
она была тем другом,
который приходит первым
не задумываясь, как это будет выглядеть
сколько раз первой пришла я, а сколько она
не дожидаясь особого приглашения
иногда казалось: да сколько можно
должен быть предел святому ее терпению
когда я не беру трубку
или забываю о данных ей обещаниях
но предела не было
просто одна из нас переехала
и пути разошлись
нет предела этому воспоминанию
как она приближается от поворота
хитро смотрит
оно возвращается неизменно
когда кто-нибудь близкий пропадает надолго
или забывает ответить на смс
я понимаю, что должна стать умнее
или быть другом, который приходит первым.
***
ты закрытая дверь.
та, в которую надо, стуча
до кровавых костяшек,
до мушек в заплывших глазах
и пытаться орать,
и хрипеть.
а на крайних порах,
обретя неподвижность,
сидеть оловянно впотьмах.
век живи век учись,
безотчётно желай перемен
и потратишь всю мысль
на раскрытие вещи-в-себе:
обрывание петель,
расщепление щеп.
общий плен
распахнув-разломив,
получить то, что крылось, взамен —
там закрытая дверь
за которой еще одна дверь
и еще одна дверь
и еще одна дверь
что теперь?
Встреча
не думала, что встречу её так рано
но, надо признаться, сразу же и узнала
протянула ко мне бледные-бледные руки
набросила на голову покрывало
оказаться в бледном городе очень просто,
там бледные башни как смотровые будки.
на площади сидят евреи в чёрных костюмах,
они обсуждают погоду круглые сутки.
хорошо гулять в любимой кофте и джинсах,
пришло в голову назначить кому-то встречу.
кому-то, кого вряд ли ещё увижу
и мы встретились, долго не могли наговориться,
не думая, что вот-вот очнусь под простынею бледной,
а из шеи смешно разноцветный торчит проводок.
скоро мир номер два и важно успеть наверно
попросить у сестры карандаш, но он выпал из рук.
***
заведующий хирургическим отделением
дозвонился тогда в парикмахерскую
и сказал: «у вашей дочери не бьется сердце четыре минуты
вне всякого сомнения
это большое время
и поэтому я советую вам приготовиться»
так, с фольгой и краской на голове
моя мать замерла
много позже мы сидели в кафе
и за красным вином она
наконец рассказала мне все как было:
«когда я приехала, ты уже глубоко спала
кожа из воска, будто не настоящая
будто не ты, а даже не знаю кто»
я сказала: «просто забудь
как ничего не значащее
это правда была не я
а я была далеко».
***
да пребудет на всё воля авторская твоя
милосердный во словесах
хочешь набело накажи, назвав
хочешь, разотри в прах
проходила и раньше сюжеты твои
но предчувствуя новизну
до последней выстраданной строки
персонажей твоих люблю
иногда персонажей беру — гублю
всем известны твои права
только воля авторская ничья
когда сам её даровал
***
так странно слышать правду, слышать правду
и днем, и ночью неотвязным эхом
вот-вот она найдет, достанет, надо
удрать в такое место, где прореха
межзвездная мерцает и бормочет
перекрывая верные сигналы
и хочется любви — а кто не хочет?
и потому ее осталось мало
сыграем на гобое, клавесине
чтоб музыка звучала и звучала
и в клуб пойдем, чтоб заглушило эхо
и с грохотом уйдем на глубь канала
где связь определенно надорвется
но что-то не доводит до финала
но что-то на изнанке слуха вьется
и очень страшно — слышишь?
это правда
***
прорыв трубы,
нам ржавая вода
собою полпаркета залила
и полковра.
кому-кому,
кто с грязными ногами
сидит и месит бурое пятно,
не раз не два, конечно, было
разуться ска-за-но.
хозяин далеко,
он не поможет.
здесь холодно,
да так, что невозможно.
быть сильной нужно,
вырваться нельзя.
сожитель на работе
допоздна.
решатся так и так
проблемы эти.
мысль гадкая на грани бытия:
«как хорошо, квартира не моя»,
хотя мы точно за нее в ответе.
***
вы будете смеяться,
но я люблю свои пальцы.
смотреть, как они сгибаются-разгибаются,
просто так.
люблю вертеть головой, оборачиваться,
ходить вперед и назад,
обдумывая что-то или предвосхищая
что-нибудь замечательное.
проговаривать это сегодня,
завтра — не проговаривать.
или, вообще не думая,
сидеть и смотреть так,
как смотрят коты, куда-то,
поверх всего, в никуда.
и мне хорошо, когда
можно закрыть глаза,
а потом открыть их,
предметы снова появятся
там, где твое сознание
их оставило.
нравится это правило,
что нужно дышать, набирая воздух
в грудь, глубоко-глубоко
или не глубоко.
но обязательно
выдыхая —
освобождая себя от того,
что нельзя описать словами.
на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва