БЕГУЩИЕ ВОЛНЫ — ЕВГЕНИЙ НИКИТИН — В «НЕВИДИМОЙ ЛИНЗЕ»

на середине мира
станция: новости
алфавитный список авторов

В невидимой линзе
стихи из книги

Дом в снегу
cтихи

ЕВГЕНИЙ НИКИТИН

В «НЕВИДИМОЙ ЛИНЗЕ»
стихи из книги.

но не спрашивай, как вещи возникают,
почему они друг с другом говорят...

* * *
торопыжка, подожди, поговорим-ка,
покумекаем о том или о сём:
я такой же осторожный невидимка,
только заглянул за окоём.
но не спрашивай, как вещи возникают,
почему они друг с другом говорят,
почему они внезапно замолкают,
в темноту ныряют и горят.
отвернёшься, и уже установилась
между ними переменчивая связь:
если стрелка на часах засуетилась —
белка из ореха родилась.

* * *
Можно с вами, тонкими, поплыву,
будто бы я рядышком, наяву?
Осень в нашем городе, господа,
(у мотива длинная борода).
Сквозь чертополох и древесный сор
струнный не доносится перебор,
только переулками голоса —
колобку нашёптывает лиса.
Если с ними рядышком поплывёшь,
не спугни случайно, не потревожь
их случайных душ — поминальных свеч:
им своим путём суждено истечь.
Застилает дерево небеса,
не листва — червлёные паруса.
Рыбий царь по крышам побрёл на юг,
и ему на юге придёт каюк.
Не губи болезных. Клади, холоп,
белый лёд на белый солёный лоб.
Душ непотревоженных череда
заполняет мёртвые города.
Трын-травой их выкорми на убой,
беленою, лебедью-лабудой.
Их сердец глаголами не разжечь.
Не умеешь вылечить — не калечь.
Переулков пасмурных переплёт,
заплутает в сумраке пешеход.
Можно с вами, тихими, поплыву
к золотому ясеня рукаву?
Осень в нашем городе, господа.
Осень в вашем городе, господа.
Слышите, вы слышите — голоса?..
Мы не слышим более голоса.

СКОБКИ

Я начал замечать: мой добрый друг
становится печальней и прозрачней.
Просвечивают шляпа и сюртук,
и как бы автор ни был близорук,
а в лёгких ясно виден дым табачный.
Не прячет воровато друг лица:
сквозь стенки черепной его коробки
я наблюдаю ветку и птенца,
рекламный щит, прилавок, продавца;
я мысленно беру всё это в скобки.
Он понемножку таял с детских лет,
но — оболочкой, а не сердцевиной.
Вот поистёрлись кожа и скелет,
стопа уже не оставляет след,
но тайна в том, что сердце, сердце видно!
А я, напротив, становлюсь плотней —
булыжник в череде других камней.

* * *
Следи, мой друг, следи за тем, как профиль твой
становится точней и правильней, и строже.
Как нос похож на клюв, а, может быть, башмак
из кожи бычьей или медную подкову.
Вот это упрощение всех черт
и есть примета приближенья к совершенству.
Ещё совсем чуть-чуть, и станешь ты точь в точь,
как оттиски богов и доблестных вождей
с монет старинных — финикийских, римских.
Тогда придёт пора, похожая на сон,
и зеркала завесят чёрной тканью.

* * *
Кто видит наперёд — не раскрывает створок,
и боязно: в саду повис холодный морок.
Все бабки, мамки спят, и пьют опекуны.
Смотри (твои глаза уже отворены),
как тетивой звеним и как ведём весло мы,
как золото кладём в морщины и разломы,
чтоб проступила вязь на сполохах листвы,
на стенах — письмена,
по ткани смерти — швы.
Вращаешься и ты в осенней круговерти,
как тайна, что живёт в сухом её конверте:
касается она центральных, боковых
прожилок лучевых — помалкивай о них.

for Stella

Всем хороша игра фигурок деревянных:
и музыка, и смерть, и зимняя пора
в угрюмом танце их. Из тополя сухого,
из липы и сосны, ореха или вишни
мерцающие головы и торсы,
похожие на свечи в полутьме.
А где же мастера? Ушли и не вернутся.
И дымкой золотой подёрнут мир вокруг.
Краснодеревщик, часовщик, фонарщик
возникли на пороге, но их лица —
мираж, и вот они исчезли торопливо,
как будто кто-то их убрал с доски.

Кишинёв. Пушкина, 15

Вот мы идём, витрина за витриной,
в дырявую фантомную метель
по кишинёвской улице старинной,
бесформенной, как смятая постель.
Во внешнем беспорядке узнаваем
и контур тела, и его объем.
Наш скомканный квартал необитаем.
Когда-то нас тут видели вдвоём.
Но как бы мы себя не одевали
в следы и складки неба и земли,
в изодранном метельном одеяле
родного дома нет: его снесли.
Где были раньше лестница, веранда —
лишь поверни направо — там сейчас,
как будто горло ржавого гидранта,
провал пространства прорастает в нас.
Мы видим сквозь внезапную воронку
прошедших лет кривые лоскуты,
мы что-то узнаём, бежим вдогонку,
но там одно гуденье темноты.
Вот первый звук, и сон уже расстался
со спящими. Пригрезился чердак?
Да, был чердак. Потом он потерялся.
И я боюсь, что с нами тоже так.

* * *
Всё уже, ребята, решено.
Вот и тусклых окон решето,
переулок, пахнущий мочою,
над дворами пепел голубой.
Старый пес поводит головой,
словно электрической свечою.
Снег-обманка, вороватый свет,
твоего прикосновенья след —
совершилось или показалось?
Очевидно, снега и огня
не было, как не было меня,
да и ты ко мне не прикасалась.
Всё уже, ребята, решено.
Выпито дешёвое вино,
сняли и начало, и концовку,
белый пёс на фоне темноты
вставлен в кадры там, где я и ты
что-нибудь бормочем под диктовку.
Это небо — пиксельный раствор.
Высушил, рассыпал и растёр
по холсту ночного монитора.
Эта жизнь — пиратское кино.
То ли по цветам искажено,
то ли дефицит люминофора.

* * *
Мой парк заброшен, и ему пора
беседовать с водой и мертвецами.
Здесь их дома. Укрыла их пола
пальто с его листвою и цветами.
Цветами и листвою золотой,
зелёной или черной, словно лужа,
порой - сугробов ранних берестой,
когда мотив подхватывает стужа.
Они молчат под жилистой землей
о том, как воздух нам не будет пухом,
о том, как тихо и легко зимой,
но я, бывает, слышу сном и духом,
что отзвук этой фуги хоровой
крадётся между парковых развалин,
что островок с его кривой травой
к воде как будто намертво приварен.
Краснеет окоёма полоса,
и туча туче поправляет фижмы.
Он рад уплыть — подводят паруса,
он рад уйти, а корни неподвижны.

* * *
На судёнышке утлом,
если вам повезло,
вы увидите утром,
как в метро рассвело.
На граните и стали
не урина — роса.
Вот плакат — Малдер, Скалли.
Телеса, небеса.
Ах, секретные эти
переходы, ходы,
тут пещерного йети
вдоль по шпалам следы.
На ветвях не русалки,
на цепях не коты.
Огонёк зажигалки.
Воровство простоты.
Дети, дяди и дамы
смотрят прямо в глаза,
на иконы реклам и
на зеркал образа.
Я живу на афишке,
как двухмерник иной,
франкенштейн фотовспышки
с типографской душой.
Сквозь подземные воды
возвращайтесь назад.
Надвигаются своды,
наступает закат.

* * *

Музыка погасла наверху. Это неожиданно случилось. Словно меломану-лопуху что-то недоступное открылось. Он на полуслове оборвал пёстрых нот невидимую ересь и с тех пор уже не горевал, и остепенился, словно через тонкий слой загадок и ключей, следствий потаённых паутину он увидел в хаосе вещей смыслом осененную картину. В этом состояньи не поют, прячутся, пытаясь всё запомнить: этот недоверчивый уют, холод опустелых белых комнат, шёпот стёкол — что-то о своём, танец запылённого фарфора, стол, обжитый всяческим хламьём, очертанья странного прибора. Музыка ушла сквозь череду дней, сменилась сном и тишиною; если я по лестнице иду, кажется: она ещё со мною — помню, раньше каждого жильца провожала — нянька и привратник — и пустые, чёрствые сердца оплетала, словно виноградник.

ЕВГЕНИЙ НИКИТИН
На Середине Мира

В невидимой линзе
стихи из книги

Дом в снегу
cтихи

на середине мира: главная

бегущие волны

междуречье

гостиная

кухня

корни и ветви

город золотой

новое столетие