на середине мира
алфавит
станция
дневник: главная



АПРЕЛЬ — МАЙ — ИЮНЬ 2020







без числа


О пост-иронии с нежностью. О восприятии художественного произведения на примере. После чтения комментариев к сериям "Жизнь Клима Самгина", сериал 1983 - 1988 гг. Чем интересны комменты и почему именно я их читаю. Выражают восприятие так сказать потребителя прекрасного (я не иронизирую). Три особенно четко. Первый показал, что зритель хотел точной передачи характеров, как в романе (и забыл что смотрит кино). Второй - более адекватный, посетовал на слабость музыкального оформления и видеоэффектов (в восьмидесятых у нас). Третий сообщил, что актеры переигрывают. Все вполне выражают восприятие человека-21. Видит детали (и не совсем точно), не видит основного. Это как видеть последствия без причин. Переигрывание - конечно, потому что в кино работали театральные актеры, потому что перед зрителем люди конца 19 и начала 20 века, потому что фильм все же и режиссерская работа. Несоответствие роману (а был и коммент, что фильм адекватен роману) - по причине, что это другой жанр, даже не художественная картина, а киноэпопея. Музыка и видео конечно бюджетные, так как снимать кино вообще дорого. Так что все три претензии можно свети к тому, что картину просто недофинансировали (что соответствует действительности). Но впечатление очень сильное, и это Горький, и это Самгин, мечта русской интеллигенции об идеальном женихе.

Со стихотворением то же. Сейчас даже поэты тянутся к деталям, не видя общей картины. Такая ситуация уже давно, мне лично она знакома с середины девяностых, а судя по стихам поэтов восьмидесятых, уже и тогда цвела. Но почему-то Вознесенский справлялся и с деталью, не упуская из виду общей картины. Без общей картинки стихи не так интересны.





Последние мои лучшие стихотворения написаны расслабленным пятистопником - "Бетховен" ("Новый Мир", 6/2020), недавние "Зяблик" и "Летнее окно", написанная в апреле "Вересковая пустошь". Этот шекспироидный (так он видится в нашей культуре) пятистопник очень близок к элементарной речи,почти детской. Но это не примитив. Все же на сознании моего ровесника и соотечественника слишком много пломб, чтобы сомневаться в ценности этой речи. Болезнь и утомление могут снять некоторые пломбы. Порой согласна с мнением, что сознание - только узкий луч света в человеке. Мысль вполне религиозная.





На прошлой неделе написанное


СКВОЗНЯКИ

По дому ночью ходят сквозняки. Как выглядят они, не видно.
Каков язык их, неизвестной группы и семьи,
и есть ли
семья у сквозняков,
неведомо.
Старинное и узенькое слово, как устье слово есть,
тогда все сквозняки садятся в круг и слушают, и даже отвечают.

Как выглядят они; скорее, что гладкие.
Как сквозняку лохматым быть,
он в щель не просочится.

Язык у них древнейший, а не просто древний.
Возможно крысы, в гневе на мышей, на языке похожем
жалуются сквознякам.
Возможно, домашние кошачьи видят и их и с ними говорят.

Но где сквозняк — там тайна, и она прозрачна.
И лица их, и лица сквозняков.
Кого уж нет, кого я так любила,
и звук шагов скользящих, звук шагов.

Но где сквозняк — там тайна навсегда.



На следующей неделе вероятно начну новую страницу дневника здесь. Приятного чтения, кто читает.





А. ушел в июне, с 22 на 23. Моррисон - 3 июля. Лето, духота, лунное время, часто дождливое. Брайан Джонс ушел тоже летом. И попробуй объяснить, что я не фанат, просто я их знаю. Некогда было чувство внезапно разогнувшегося неба и деревьев, стволы которые высотой сто метров, хотя это были только тополя на местном перекрестке. Возможно, это снова появится при прохождении точки солнцестояния. Но лето так и осталось самым сладким и самым трудным временем в жизни. Совершенно бесполезным временем, до самого августа. Но я изменилась. В этом году я не так жду августа. Хотя помню строчки, свои, написанные много лет назад: "В месяце августе - девяносто два дня. Я живу, хотя не помнят меня.". Остаюсь наедине с летом. Никого не хочу видеть и ни с кем не хочу разговаривать. Эта очень странная - апостольская, потому что апостольский пост - пауза позволяет всему существу отдохнуть от ежедневного истязания общением. Но следы истязаний ноют, общение все равно возникает, как под анестезией. Говорю много, говорить приходится о том, что для меня не важно. "Жизнь Клима Самгина" Виктора Титова, режиссера "Здравствуйте, я ваша тетя!" как сериал великолепен. "Открытая книга" менее удачный, но в нем есть взлохмаченная красота. Как в лучших захаровских фильмах.





Теперь недавние стихотворения буду размещать здесь, а не в социальных сетях. Сознательное урезание контактов для меня - реакция на инфантильность общения, которой в последние годы у меня было в избытке, к которой я не привыкла и не хочу привыкать. Разместить фото, чтобы другие порадовались - это не для меня. Возможно я аутсайдер, какими они и должны быть. Реакция на это заявление может быть только одна - пройти мимо. Сравнительно частые публикации, вкупе с отсутствием меня в премиальных играх, есть точный показатель моего минус-участия в общем процессе. Я ничего не потеряю, если публикаций не будет, и ничего не приобрету, если будет еще несколько. Деньги хороший стимул, но рецензии это шпильки и булавки, по большому счету, а не деньги. Важнее диалог с текстом, часто неудовлетворительным для меня, но все же интересным.

О красивеньком. Картинка складывается у меня такая. Стихам для того, чтобы рассеяться по миру, нужно быть миленькими. Не слишком тяжелыми, не слишком сложными, не мучительными, но создавать видимость мучительности. Им нужно ловить основные импульсы человека и угождать ему. Даже в стратах, ориентированных на так называемую элитную поэзию, где читают Нельдихена, Одарченко, Ксению Некрасову и Нину Искренко. В творчестве этих поэтов ничего элитарного не вижу, но это мне самой интересно читать, хотя и без придыханий. А вот девачковость старшеклассницы стихам для того, чтобы их читали, очень нужна. Там любопытная рифма, там этакий завиток смыселка, и еще искренние ножки. Фраза ироничная, но не настолько, чтобы сделать вывод, что не люблю стихов в рифму. Просто иногда кроме внешней картинки в стишках ничего нет, а это скучно. Мои коллеги в основном так и пишут. И даже иногда со стилистическим надрывом - надрывком, уменьшительно.

С середины мая не отпускает пение Окуджавы. Я не слушаю его песен сейчас, но как-то само идет и вот что выпелось. Очень не люблю, когда Окуджаву исполняют другие. Особенно женским голосом. Особенно с драматичной эмоцией. Если взять лишь тексты песен Окуджавы, ничего там особенного нет. Но в целом этот уводящий и кажется лишенный эмоций голос, приглушенная ровная светлая тоска, которую можно описать, но которая всегда впереди, робкая и всегда как бы неумелая гитара, худое лицо и руки, - все это и есть поэт с его поэзией. Это какой-то театр теней. Слушатель видит тени, а все остальное за экраном. Но в данном случае театр-то не в том, как ловко двигаются по экрану тени! Я слишком любопытна к таким вещам, и меня несколько раз пускали внутрь. У меня есть материал для сравнения. И мне важна единственность. Блок о ней знал много.

Написаны четыре лирические сонатины. Но вальс еще не готов. Странный будет вальс.





Я немного изменила форму записи в дневнике. Теперь дата "без числа" стоит в начале, однажды. Видимо, пришло время централизации (какой?). В 2009 - 2010 написала "Из писем заложника". Возможно (и наверняка) так отразилось переживание очередной волны войн на Кавказе (Грузия, Осетия, Абхазия). В 2012 вышла книга в "Воздухе", а в 2014 началась новая война, которая больше соответствовала описанному в "Письмах". В конце 2018 написала "Невостребованных", поймав импульсы новой (и совершенно другой) тревоги. В конце 2019 началась пандемия с последующими экономическими изменениями. Не могу сказать, что довольна своими свойствами, скорее это тревожит и заставляет балансировать при делании выводов для себя, чтобы не упасть на ровном месте обычной интуиции (!) (которой у меня много, и которую умею отключать, когда нужно). Если бы мне было необходимо, я создала бы хайповый (спекулятивный) проект на основе своих способностей, как когда-то подрабатывала составлением гороскопов. Но мне не нужно. Даже не то, что не интересно, а не нужно. Возможно, мне все равно, насколько я известна или нет, возможно, я обижаюсь на недооцененность (мне кажется, что да), но это что-то второстепенное. Меня ведет азарт, который не всегда несет положительные эмоции. Однако если процесс удачный, это радость, превосходящая все, мне известное. Отчасти напоминает великий пост, ведь в религиозной жизни много азарта, если ее любить. Оглядываясь на себя, вижу небольшое существо с чистым восприятием, которому почти все в мире интересно и которое вполне может сосредоточиться сразу на нескольких вещах одновременно. Но это было давно. Юркая девочка, устраивавшая театральные представления с подругами в песочнице, сначала превратилась в зашуганную болезнями школьницу, так, что не смогла сыграть роль при постановке любимой пьесы (дело было в санаторной школе), а затем в молодую женщину, которой по большому счету в мире ничего было интересно. Но был он, А. И был этот странный дар. Сейчас ко мне вернулся долгий раскатистый, рождественский по настроению, ритм, которого очень давно не слышала. Внутренняя музыка близка к тому, что возможно слышал Шостакович (и не без Кримзо у меня). Но это очень, очень лирические сонатины с вальсом, неумолимо прорастающее ретро. И надо бы его записать. И - да - я никогда ничего не придумываю. Я вижу. И прежде, чем зафиксировать (фактом речи) или сделать какое-то действие по отношению к увиденному, я пытаюсь наладить контакт, поговорить. И это лучшие моменты творчества.





Строчки капают, как из неисправного крана, записывать есть смысл, но пока рано. Нужно дождаться осадка и чистоты памяти. Возможно эти строчки видоизменятся. А пока идея такая: агония. Три года агонии не метафорически, а подлинной, распределенной с каким-то нечеловеческим смыслом, и потом... поехали обратно. Да, из комы вышла, но потом жизнь стала какая-то не такая. Я много писала об этом, и понимаю, что все это танцы вокруг шеста. Но если есть тема, то она бесконечна. Четверть века прожить после того, как эта агония, нечто лоскутное, нелепое, неумелое, даже фото тех лет не осталось - затихла... Это трудно, физически трудно. Это как в лагере, вставай работать жизнь. После этого услышать фразу, с успокоительной интонацией, о том, что "мир несовершенен, чего же ты хочешь" - все равно что быть избитой. А кто сказал, что человеку, пережившему агонию, что-то нужно от мира, что он вообще думает о том, что нечто должно быть так или так? У меня система координат очень простая: было - теперь нет; есть - скоро не будет. Очень помогает стихи писать, честно.





Поэтическое. Обнаружила, что довольно сложно читать чужие стихи, и вот почему. Увлекает интонация, пресловутый артистизм, а в сильных стихах он вредит. Нужен, и очень, в артистическом выступлении; а с ним еще нужно и работать, тогда на текст времени намного меньше, так что выбор должен быть: текст или представление, а текст под представление. Я слово артистизм не люблю, но предложить другое в частной записки, и чтобы заработало сразу, не могу, так что пользуюсь инструментом-определением артистизм. В глэм-роке, да и вообще в альтернативной и полукоммерческой музыке семидесятых, в основном, в Британии, родине бритиш-попа, на котором сидит и наше все Билли Айлиш, эффективно и остроумно справлялись с проблемой артистизма: доводили до абсурда. Форсированные голоса и так называемый драматический вокал, вызывающе винтажные костюмы даже вне сцены, кодовые словечки, напоминающие о кокни; наконец, свет и декорации на сцене, да и весь антураж выступления позволяли пройти сквозь стену артистизма к непосредственности и глубине. Непосредственность и глубина не самоцель (никогда ей не были и в принципе не могут), тем более стихах, а не в коротких музыкальных композициях, но без них будет артефакт, а не что-то больше (последнее намного интереснее). Впрочем, кому хорошо с артефактами, тому хорошо. Фейсбук сейчас очень хорошо делает поэтические артефакты руками милейших талантливых авторов и авторок.

Сейчас мое состояние несколько истощенное, чтобы не сказать больше, и не творчески. Обнаружила, что не могу слушать Кримзо, а заместительная терапия получается обычная: Алан Парсонс Проджект, Сенсейшинал Алекс Харви бэнд, Гладков, Дашкевич. Открытием в классике стало такое общее место - Седьмая Блокадная Шостаковича. Вроде обычное дело, всем все про нее музыкально известно, и в гармониях, и в их смещении, и в тихой упорной авангардности (до которой любимой моей Губайдуллиной ох как). Но тут меня просто накрыло. Вот бы такую поэму. Вот бы так писать.





Звуковые чудеса после долгого слушания музыки, да еще и в сговоре с памятью, порой дают то, что ни в каком сне не привидится. Вот сегодня: "La donna e mobile" Верди перемежается партесом (вроде как храм Всех Скорбящих) с почти отчаянным верхним женским "ля" (прекрасным) перед рефреном. Пасхально.





Строчки как связные цельные стихотворения, пасхалки. Раньше я этого слова не знала, теперь с ним ношусь. Первое: тема на целую поэму. Уже несуществующие квартиры пахнут старым медом. Второе, не связано, к записываемой сейчас "Ненависти": развидеть, забыть, но трепанации не получится. Ненависть как последняя точка опоры. Тут ничего нового. Но травмы никуда не деваются, они копятся. Похоже опять пишу крупные вещи - маленькие поэмы. Как сорокопятки. По рифмованным скучаю, а когда не. Сейчас может и хотелось бы рифмованного стихотворения, но поскольку хорошего и рифмованного много, то это будет предательство. Я не особенно честная, из рифмы культа не делаю и для меня не это не основное в стихотворении, но - она должна быть, как семья у зимней вишни.

Литературный сон-кошмар. Со времени фонтана сатаны такого не снилось. Огромный темный зал, огромный вечер с огромным количеством участников, и почти все знакомые. Организовывал кто-то толстожурнальный. Причем каждое выступление напоминает либо эстрадный, либо цирковой номер. К. пришла в супермодельном иссиня-черном платье и превратилась в сожженные страницы. Ш. с каком-то ассистентом в платье невесты делала балетные, с уклоном в гимнастику, номера. Меня вызвали неожиданно, у меня никаких титулов (все очень титулованные), одно имя. Смотрю чуть выше последнего ряда, зал вижу, читать не хочу. В последнем левом сидит С. с хитрющей мордой, понимаю, что читать нужно что-то старое. И вдруг Ч., сидящий не то в президиуме, не то в жюри, просит меня прочитать старое стихотворение, где есть строчка "это при Брежневе было". Стихотворение написано (во сне, на самом деле его нет), но читать не хочу, да и не помню целиком. Поздоровалась тепло и светло с залом, легла спать тут же на сцене.

Я не люблю стихов и картинок из снов, это довольно наивные глупые ловушки для малоталантливых. Для писания мне нужна ясная голова, а во сне ее нет. Я не придумываю сюжеты и строчки. Да, я их вижу, слышу и записываю. Но не во сне.





Наконец пасха. И много рефлексии о том, как быть поэту в четырех стенах (хотя я гуляю каждый день). Онлайн общение при всех его плюсах не то чтобы ущербно, а неубедительно. Люди там не пахнут, голос и лицо сильно изменены. Есть в этом эльфийская прелесть, на себе испытала и испытываю. Но вот что по ощущению: чем ближе к людям, тем сильней чувство недооцененности, без которого ни один творческий человек не обходится. Это как неизбежная зубная боль, свидетельство усилий. Мне очень помогло, что ушла из социальных сетей (не из всех). Я не сильно потеряла в коммуникациях, так как мало с кем фейсбучила и инстраграмила. Зато много приобрела в вещах, намного более важных. Дело не в том, что кто-то сочинил стишок (скажем, частушки про), а в том, что на это преувеличенно реагируешь. Я сейчас не читаю коллег, и мне хорошо. Я почти забыла о тех, кто меня толкал, порой, сам того не ведая. Я смотрю на деревья. Ну и смотри, и ничего не обломится, можно мне сказать. Так ведь вопрос: что обломится. Мне квартира нужна, а не сто тысяч за вычетом налогов. Они проблемы не решат. И интервью на кольте тоже никакой проблемы не решит. А вот новое кино вдохновляет. Так что фейсбучьте дальше, коллеги.






на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва