на середине мира алфавитный список город золотой СПб Москва новое столетие ЕВГЕНИЯ ВЕЖЛЯН
Родилась в 1973 году в Москве, где с тех пор и живу. Стихи начала писать лет с девяти или восьми.
Серьезно озаботилась своим литературным будущим — с четырнадцати, вдохновленная, с одной стороны, потоком «возвращенной» поэзии,
а с другой — Ждановым, Парщиковым, Еременко, и — отдельно, но очень сильно — Бродским. Потом училась в МГПИ им. Ленина (он теперь МПГУ).
Там в это время можно было встретить многих небезызвестных теперь гуманитариев и литераторов. Потом, уже учась аспирантуре РГГУ,
я сблизилась с группой «Междуречье», которая собиралась в домашнем салоне Алексея Корецкого. Это и была моя подлинная инициация в литературу.
Тогда же начала печататься как поэт (мои подборки — в альманахе «Окрестности», журналах «Арион»,
«Черновик», «Крещатик», «Новый мир»), несколько позже — как критик.
Стихи, представленные в этой подборке, написаны с разбросом в 10 лет. То есть уже в XXI веке.
Многие из них до сего времени так и не были нигде опубликованы, так и не стали никому известны. Просто потому, что я не пыталась ничего сделать для этого,
а ещё потому, что читатель для поэта — фигура, скорее, трансцендентная, созидаемая подобием веры. Даром он не даётся. Его нужно придумать и — оживить.
У меня — не получается.
Надеюсь, что, несмотря на залежалость, эти стихи еще дышат. Но многие из них я — увы! — уже не могу почувствовать своими. ПОСМЕРТНЫЙ КИСЛОРОД
РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ НА СВАЛКЕ холодно... темно... ..........отвратительна боремся за расширение частного общее побеждает со счетом от 0 до бесконечности мертвые начинают и выигрывают живые расходятся по домам разум спит время идет на этом рукопись обрывается * * * Чтенье есть путешествие глаз по крючкам, закорючкам и палочкам... Вышла затемно. Надорвалась. Речь моя, спотыкалочка... ГОВОРИТЬ тёмная составлена кое-как собственных согласных кусая мякоть речь моя родная без языка и прописки сердце моё царапать продолжает согласно кому-чему только вот не пойму моему уму не даются карты её истоков значит и не добраться черпнув рукой не поцокать от счастья разок-другой будто лампа накаливанья дугой попирая цоколь. * * * А правда, в общем, в том заключена, Что я — частично Лотова жена, Которой сны, как пряничные черти, Напоминают о внезапной смерти… Которой соль как вечность настаёт. Ей самое себя не достает. И алчет жить И грезит убежать Но нечем пить И зренья не разжать…. МЕДУЗА И никто не видел: как на манер Птицы, в небе распластанной, цепенел Голый голос, чье мокрое «горячо» Отдавалось в мое плечо... И никто не слышал: как он дышал, Когда у него в горле огненный шар Перекатывался с клекотом, и беда, Словно поршень, ходила туда-сюда... И никто не помнит: как, вот она — Студенистая трескалась глубина На песке от солнца. И как над ней Становилось дышать больней. Выйдет утром с сеточкой за едой. Тень помашет веточкой голубой. И посмертный нюхая кислород. Никогда уже не помрёт. * * *
…а может быть все мы превращаемся в ту хреновину которую показывали по телеку вроде безобразного насекомого только медленно вот... поэтому по утрам зеркало натурально плюется... и не дает проснуться пока всплывет из глубины как младенец со дна колодца наша душа... и подступает к глазам... опознаешь себя по скорлупкам взгляда... живородящая рыбка попробуй сам сам оказаться внутри тумана облака снегопада мысли соседа по комнате мысли о том что тебе не хватает покушать места и разогнаться времени ничего выдался день сделанный из такого теста слоеного теста… 2002 КОРОБКА Одна мне коробка от прошлого века В наследство досталась, да два — человека. В коробке — скелеты столовых приборов. Их известью чистил старик кистепёрый, Ко мне выползая на берег. И сети, Которые память грядущих столетий Сплетала себе и ему — из корысти, Трещали, не выдержав тяжести кисти. А после — балконного моря болтанка: Пейзаж был расстелен внизу как изнанка Его телогрейки, и стёршейся ткани Я дыры латала своими руками. А два человека на мягкой фланели Коробки — озябшие пальчики грели Меж тонких ворсинок, мечтая на вырост, Чтоб я появилась. И я — появилась. * * * Вертится чья-то на кончике карандаша, В общем, довольно бессмысленная, душа. Клянчит, канючит, всплывая с глазного дна: «Что это значит — Я все одна да одна… Вспомни меня, отомкни подвечную клеть, Дай мне снаружи глаза твои рассмотреть. Те, на кого они смотрят, В конце концов, Тоже ведь носят внутренних мертвецов, Слушая песни, жидкий глотая свет…» Я отвечаю: «Нет». * * * День обнажил свое ржавое дно. Природа во все глаза — Зверей, насекомых и птиц — за мной Подглядывает из-за Себя же самой. Из своих щелей, Дыр и шунтов сквозных. Миру во мне умирать веселей, Чем вне меня. И глазных Яблок поймает густая сеть Все, что на донце дня Бог не позволил мне рассмотреть, Спрятав внутри меня. * * *
Девочка N была глупая платьице в пятнышках супа... девочка N сиротка — ходила в грязных колготках... Девочка N выходила голодной из-за стола девочку N побили портфелем из-за угла... девочка N стала бабой.... девочку родила девочка N свою дочку в дом ребенка сдала... она говорит там няньки она говорит уход а я вспоминаю санки и семьдесят пятый год холод воронье утро ветер и гололед девочку N на санках мама в детсад везет... 2001 * * * ...Где дышит, всё в жабрах, сырое лицо Жильца номер ноль из породы жильцов, Который выходит из ванной От холода весь деревянный. ...Где смерть измеряет его рамена И чресла, насколько линейка длинна, И глаз её смотрит из слива Блестящий и мягкий как слива. Она — по хозяйству, а он — просто так, По жизни. А жизни сквозь медный пятак Не видно ни решки, ни тушки, Покуда соседи в орлянку играть Садятся, чтоб вычесть, кому умирать На шаткой её раскладушке. * * * Заткнулся и умер в себя самого. Снаружи не видно, любил ли кого... Но ангелы топчутся с краю... Чтоб выдавил окостеневший язык — Ещё к заскорузлым словам не привык — Тяжелое «я умираю».... И больше не значат внутри темноты, Телесной и мокрой, шмели и цветы, Но атомы речи Солёное мясо покинув своё Небесное вдруг обретают жильё Становятся легче... * * * Я уже дошёл до ручки. Мне б теперь дойти до точки. Почерк сеет закорючки, Будто мелкие цветочки. Прочерк кажется просветом Между веками, откуда Кто-то смотрит человеком неопределенный вот паскуда не поймать его не выгнать в колбе слёз дугой не выгнуть не увидеть изнутри! Глаз закрой и мир сотри... * * * I Во мне растёт дыра. В меня — глядят. В просвет дыры люминисцентный яд Просачивается, и чётче зренью — До рези вплоть — на мелкое глядеть. Моя телескопическая клеть Не дастся тленью. В ней предлежит зато — как некий плод И даже видно как оно растёт — Немое, новорожденное слово. Созревшее, исчедие ума, Не для произнесенья и письма. II А как же листики? А полуфабрикаты пластмассовых цветов? А тыквенные семечки маршруток? А горький воздух метрополитена? Куда всё это денется, пока Художник слова, чуть согнув колена, Налёт счищает с языка, И рожу полотенцем вытирает, И чай горячий залпом выпивает И выбегает, глядя на дисплей мобильника И в опустевшем месте Его житья, Как на степном погосте — Ничто не тикает, А только пыль да боль. III Я спрашиваю: нет, на самом деле, Прочистив горло и надев очки, Зачем н здесь, в своей сырой постели Играет с мирозданьем в поддавки? Зачем перед светящимся экраном Он молится, не видный никому? Себя ощупывает жестом странным, Как будто в пальцах разминает тьму? И чьё лицо поверх бегущих знаков ему кривится? Он не узнаёт. Себе всей кожей нем и одинаков, Идёт на кухню и лекарство пьёт.... * * * Спиралью раковины пробирается речь... Выдохни глубоко, произвольно — следовательно, никого не любя... Возьми ракушку, маленький завиток, из серванта. Хлопни дверью, дребезжанием стекол разбей тишину...Чтобы костяное ушко, лежащее у тебя на ладони, перестало притворяться неживым, и стало бы розовым, нежным, как те свиные ушки, те маленькие цветы, что росли в большой комнате, так называемой большой, в доме бабушки — и которые каждое утро поливали из детской лейки — уточки, чьи пластмассовые утята стояли в ванной.... А теперь все окостенело, даже звуки... Их вместить не может ушная раковина, но зато они с легкостью просачиваются сквозь игольное ушко, но зато ракушка размачивает их на дне своего невидимого, но прибоем шумящего моря. 2000 на середине мира алфавитный список город золотой СПб Москва новое столетие |