на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
ЕВГЕНИЙ ВСЕВОЛОДОВИЧ ГОЛОВИН
1938 — 2010
Учёный, литератор, идеолог культуры, переводчик и культуролог.
Самая заметная фигура москвской неофициальной литературной жизни 60-х и 70-х. Впоследствии — крупнейший специалист
по русской и зарубежной поэзии. Его переводы Рене Генона, Гуго Фридриха и других зарубежных авторов стали платформой
наиболее живой части филологии и культурологии русской современности. На Середине Мира представлена книга его стихов.
ТУМАНЫ ЧЁРНЫХ ЛИЛИЙ
Избранные стихотворения60-x — 70-x
Москва, Эннеагон Пресс, 2007, 94 с.
АХ-МАНИФЕСТ
…qu’importe
Baudelaire. Voyage
Baudelaire. Voyage
твое перо плывёт по волнам Ахерона.
Орфей и Эвридика.
в декомпозиции морального закона
сверкает молодая зелень крика.
нам подозрительны смешливые фонтаны
и буйный прециоз плешивой проститутки.
ах! если бы в старательных стихах
слова слились в размеренное ах!
и распадался бы мятежный стих
в стерильной интонации an sich.
ах! если б флажолет ползучей скрипки
сверкал в ее зубах пленительной коронкой
и нудные аккорды фортепиано
вдруг превратились бы в купюру на асфальте.
мы полюбили б музыку и танец
и как зверей мы приручали пьяниц
шуршанием рублей в кармане
лениво наблюдая жизнь и размышляя:
все создано с таинственною целью
о чем по радио сказал оратор
зачем осатанело роет землю
в костюме Евы бледный экскаватор?
зачем без даже беглого вопроса
рожает женщина и стонет
и водопад грудей округло бьется
в стереотипный жест мужских ладоней?
зачем линчуют добродушных негров
и поливают черствый хлеб слезами
раскрашивая губы октаэдров
помадой эффективных предсказаний?
поэты поступайте на заводы
не бойтесь смазочного масла ах не бойтесь
выплевывайте розовые звезды
в туманы чернобровых безработиц!
как трогательны ресницы гвоздя
и как печален взгляд холодной девы.
рифмуйте: я моя гряфины фирмы
чтоб лодка под названием «любовь»
на неизбежном рифе рифмы
свой нос разбила в кровь.
когда вас спросят, кто такой Жюльен
Сорель по ком звонят колокола
скажите что как сладостный рентген
на холмах Грузии лежит ночная мгла.
отдайте розам предпочтенье пред крапивой
воскликните: береза хороша!
и расскажите пламенно любимой
что зад у ней роскошней чем душа.
в стаккато — ритме пьяного каприза
рисуйте: да поможет вам аллах!
и на пленительной канве трюизма
вам расцветет божественное ах!
ах! в дебрях восклицательного знака
пора создать загадочную смесь
из литании горбатого рака
из манго «ха ха ха» и еще бог весть.
твое перо плывет по волнам Ахерона
и звезды жадные тяжелые как манго.
***
о Розалинда в ночи этого города
я беру тебя за руку и достаю
из своего сна
садись
и разломи этот кусок хлеба холодный как тюльпан
и пусть твоя улыбка
золотистым взрывом
превратит воду в вино
и пусть
в перламутровом озере твоих ногтей
отражаются бледно-розовые фламинго
твоих рук
и пусть
каравелла твоих губ
опускается в отраженное созвездие твоего жеста
и потом
когда придет рассвет
твои три когтя в седых лохмах
пусть
разорвут мою грудь для твоих зубов
желтых
как старинный фолиант.
ТРЕХСТОПНЫЙ АНАПЕСТ
в сумасшедшей медлительной тени
ламинарии выглядят круто
розоватые иглы актиний
убивают агрессию спрута
и подводные жители гротов
хищной цивилизации рады
объясняя порыв патриотов
совершенством парижской помады
успокойтесь прически не трогать
нежелательна дамская злость
пусть пурпуровый плавает ноготь
по воде белокурых волос
неожиданно-резким ударом
вы нарушите розовый бант
трансформируя сложный аквариум
в деликатный простой водопад.
Е
дорога белых птиц от стен Каракорума
уходит за хребты уходит за Коринф
дорога белых птиц уходит в черный юмор
где плавает в ночи голубоглазый взрыв
пространство нависает словно обрывистый берег
и в пальцах губ настойчивое тссс
в стеклянном бешенстве в раскиданности перьев
невидимо звeнит дорога белых птиц
где многоликая и пенистая снежность
еще не веер но уже не аромат
где формула цветка утрачивая сложность
и свежесть падает в щербины колоннад
и ледяной укол в растаявшее сердце
и бледных прелестей сентиментальный ад
удар крыла о сталактит инерций
замедленно хрустит поет кричит как водопад
и вся во власти жадного глагола
хрипит гортань — кровавая дыра
ты рьяно молодеешь год от года
хватаешь камень и кричишь «ура»
и на пейзажах внутреннего смога
пьянеет радугой паучье стекло
свистит в хрустальной паутине мозга
воображаемо подбитое крыло
и в ледяную ночь стремительно вмерзает
гигантское крыло и бьется как нарыв
и плачет и блестит в секундах замирая
и плавает в ночи голубоглазый взрыв
блевота пена пух пуанта кокаина
находит может быть пугливую мишень
шуршит и тает целлофановое кино
сгорает книга про буддизмы и женьшень
Каракорум глоток спасительный стакана
скелет властительный фарфарово горит
и конские хвосты — штандарты Чингисхана
уходят за хребты уходят за Коринф
и можно спутать все координаты
и повторять: монголы птице-конь
и повторять святое слово «надо»
и за него идти естественно… в огонь
и отгорев смотреть обугленные руки
и на костер где сучий ливень льет
и вопрошать: сей аргумент довольно хрупкий
что где-то есть любовь и где-то есть полет
и в зеркало смотреть и в стриптизе металла
когда зрачки фиксировано злеют
вокруг зловеще незаконченного тела
пунктиром белым женский силуэт
увидеть. посреди плащей и сумок
висит ее пальто. и есть на свете бог.
так почему она вбегает в сумрак
где бэби спит слюнявый как бульдог
все кончено. тебе не отвертеться.
сексоидный удар. зеркальное стекло.
несчастье. или это… режет сердце
кривою саблей белое крыло
где шелк преодолев томление испуга
до кровомщенья ненавидит ворс
фосфоресценция кораллового пуха
взлетает как седой павлиний хвост
и на ее глаза и ласковое слово
и на ее… кудри цвета льна
обрушился удар сверкающего клюва
и белых перьев накипевшая волна
седой как борода седой как брови барда
триумф который ждался столько лет
и в хлопьях мокрого ночного снегопада
на звезды воет одинокий интеллект
свистящий выплеск полного стакана
трескучий скрежет влажного стекла
прищур раскосых глаз… штандарты Чингисхана
уходят на Коринф без хохота и зла
полет о неподвижности наверно
ироничен. пресловутый парадиз
безмолвствует. в гранитное инферно
вцепилась как сосна дорога белых птиц
и наша грусть по сути лунно-лисья
бери свой инструмент и песенку наярь
на белой плесени оранжевые листья
весна окончена. и навсегда январь
ВОСПОМИНАНИЕ О КАВАЛЕРЕ МАРИНО
девочка раздевает куклу
порцеллановые прелести куклы смутно светятся
в ласковых прикосновениях живой эпидермы
хрустальные змеи мыслей содрогаются в раздавленной
сирени а ногти мадам стискивают жемчужное ожерелье
словно айсберги колибри
мадам в капризном ручье вашего голоса я ищу
золотой песок вашего «да»
и в хищной пустыне вашей груди караван моих
рук бредет в поисках ложного солнца
и девочка засыпает прижимая куклу к себе и сонные
пальцы девочки вырывают нейлоновые ресницы из глаз куклы
мадам в черной вазе вашего взгляда умирает
гортензия моего сладострастия
и в леопардовой пене ваших слов прихотливо скользят
лиловые кораллы иронии и мы и мы
закрыв глаза читаем ирреальную телеграмму о воображаемой
смерти вашей придуманной дочери
и оторванная голова куклы лежит между нами
ПЕСНЯ О ЛЕТУЧЕМ ГОЛЛАНДЦЕ
Fly Dutchman играет Шопена.
Ноктюрнов кровавая пена
Течет с фиолетовых пальцев
Fly Dutchman играет Шопена.
Глазницы восторженно пялит
Оскаленный череп матроса.
Густеет в стеклянном рояле
Недвижный полет альбатроса
Мажорным пульсирует ритмом
Зловещей звезды нагота.
И плавают в банке со спиртом
Пронзенные руки Христа.
И статую белой Фемиды
Сечет ослепительный ливень,
И хриплый кошмар Антарктиды
Терзает голодный форштевень.
И бьются в свинцовые скалы
Зеркальные молнии гроз.
Бурун, опьяненный и шалый,
Пригнулся, взлетел и замерз.
И хищный, костлявый корабль
В нагом силуэте невроза
Прорвал леденелую даль,
Где ртутью сползается проза,
Где знаки проклятых вопросов,
Как змеи… свистят и поют,
Где белые кости торосов
Ломает неистовый Зюйд.
И вот дерзновенным ударом
Он поле разбил голубое,
Где вздыбилась белым кентавром
Фантазия Эдгара Поэ.
Он рвет ледяные оковы
И в тягости жадной… взлетел
Туда, где последнее Слово
Распято на Южном Кресте.
Мгновение. Звезды. Матросы
Разбили ненужный компас,
Серебряно светятся слезы
В провалах обугленных глаз…
Как мало приходит со смертью…
Вновь детство. И гипсовый эльф.
И труп мой коралловой ветвью
Колышется в пене my self.
Fly Dutchman играет Шопена.
Fly Dutchman играет Шопена.
О боже!
Fly Dutchman играет Шопена
C-moll.
ВОЛКИ
Ночные улицы. Глухие переулки.
В мясных лохмотьях ежится скелет.
Свеча плывет. Искатели науки
Вдыхают пенистый, тягучий след.
Известно им, что лечит от недуга
Химическая боль улыбки саламандр,
Что квадратура солнечного круга,
Взрываясь, возродит искомый диамант.
И надо вырвать нож из виноградных гроздий
И в середине перерезать ноль.
Туман. Луны искусанные груди
Лимонной кровью отравляют ночь.
И напряженные округлости асфальта
Косматых пальцев оплетает жгут.
И молча в клейкой паутине факта,
Инвестигаторы, склонив колени, ждут:
Когда из пропасти, которую профаны
Зовут «иллюзией», поднимется Эрос,
Когда его огонь — кудрявый и хрустальный —
Забьется в бледной эпидерме грез…
Когда с вонючим треском голой тезы
Сгорит червивая эклектика ума,
Когда среди сиреневых гортензий
Взойдет незнанья повелительная тьма.
О, внешний мир… гнилая мякоть плода.
Его грызет толпа седых калек.
Костры на площади. Неотвратимо, твердо
Жестокая игла пронзает интеллект.
Ритмично, как неутомимый поезд,
Среди раскрашенных, обледенелых тел
Идет сутулый и мохнатый антропоид,
Зажав ногтями взвинченную цель…
Идет… и вампирическая Форма,
Вжимаясь, сладостно высасывает мозг,
И в позвоночнике стерильная истома
Белесой радугой перегибает торс…
Молчание. Голубовато зреет Вега.
Паноптикум искривленных пространств
И тонкий хруст: переломилась ветка,
И кто-то вкрадчиво ступил на нежный наст.
Худой башмак. Следы. помет коровий.
На мостовой желтеют два клыка.
Измазанная алой, сочной кровью,
Предсмертно корчится мохнатая рука.
Квадратные дома. В засаленных постелях
Трясутся жабы женской наготы.
Ночь надвигается. И на прозрачных стеблях
Горят зеленые и жадные цветы.
О, внешний мир! Зачем? Куда? Откуда?
Скорее вспять… По собственным следам…
Плывет по венам раскаленная секунда
И восприятие горит, как Нотр-Дам.
В разорванных сетях усталого каприза
Сверкает злобный смех горбатой чешуей,
И по холодным улицам Парижа
Пронзительно петляет волчий вой.
Уверенно ступает волчья лапа,
В тумане снежном плачет кадрильон.
Опасливо, сквозь признак Кадиллака
Крадется жулик — Франсуа Вийон.
Неоновый мираж. Энергия и мода.
Экзотике удара нет границ.
Охотничий трофей — оскаленная морда
Вплетается в прыжок шерстистых мышц.
Триумф агрессии. И головокруженье,
И гнев — как педикюр в разбросанных ногах.
Задача белизны фарфоровым решеньем
Вздымается в напудренных снегах.
И вкрадчиво сползает крышка гроба,
И гнойных роз просвечивает прелесть,
И в шелковой фактуре небоскреба
Шуршит морозной пеной волчья челюсть,
И вой кладбищенский… и в непрерывном ветре
Стеклянный хруст… Переломилась ветка.
Зеленый ободок зрачка — и центре
Голубоватый остров… стела… Вега.
***
Болеславу Лесьмяну
в твоих волосах запутаны сосновые иглы и ноги изрезаны осокой
юноша останови свой неуверенный бег
пока пауки не высосали твоих зрачков
и фиолетовая чащоба не проросла через мозг
зачем
ты оставил поляну
где цветы сладострастные и нетленные кружили тебя
водопадом своих сновидений и лукавый ручей
дразнил тебя томной иронией женских изгибов
а теперь ты разрываешь ногтями кору
и тянешь руки к сосновым шишкам словно они
Гесперидовы яблоки и перед камнем
что ржавой порос бородой ты склоняешься как перед богом
и там где пространство совпадает с тишиной
и в тишине золотыми прожилками блестят крики сильванов
лесная зеленая пена шумя отступает
образуя круг сумасшедший где пляшет секунда
юноша останови свой неуверенный бег
в болоте гниет звезда и жабы хохочут
и грязная ртуть на сиреневых травах висит
в шпажнике и желтоцветах бродит пьяная старуха
и космы седые шершавят белесые вислые груди
и в черных глазах ее плавает
иней ресниц
лови ее лови
благословенна будь ревнивая страсть к божеству
бег через лес и желание стать андрогинном
ДЕНИЗА
любовь нормальную изведав до конца
она пришла к стенам старинного дворца
в ее иронии безумие блестит
Дениза не гляди в глаза кариатид
изваянные тьмой гранитных глыб
они мечтают о судьбе летучих рыб
и ради глубины покинутых зеркал
они сорвут устои каменных начал
и с фантастической вершины идеала
они похитят ветку белого коралла
и из органных труб серебряного леса
польется тонкая сиреневая месса
в гранитной пене напряженных губ
багряной искрой пропадет твой труп
и в красноватом сумраке окалин
для скульптора возникнет новый камень
***
и дырявая автомобильная шина
и скомканный обрывок газеты
и ржавая консервная банка и
продавленный пинг-понговый шарик и
разорванная бабочка и все
что было когда-то и хранило воспоминания
о небе в пене одуванчиков
о роскошной жизни удара
о почтовом ящике
о распластанном реве мотора и все
что было когда-то и надеялось
на идеальную метаморфозу
в павлина в цистерну в дирижабль все
что сверкало и шуршало и билось и летело
и теперь
ожидая сожжения
в концлагере мусорной свалки
вспоминает потерянный пардиз своей формы
***
ужас
это слово белесой змеей выползает из накрашенного рта.
трупы и горбуны восковые фигуры и дети о двух головах
обыденны: мы встречаем их на улице и на работе
и предчувствие ужаса начинается с простых ситуаций:
бледная мадемуазель находит в любимой книге
засохшего паука:
мужчина страстно беседует с НЕЙ по телефону
и вдруг ОНА входит и садится рядом:
человек с деревянной ногой ловит бабочку
и с наслаждением ночью
выдыхает ей в глаза сигарный дым:
некто шарит в углу в поисках спрятанных денег
и находит
прядь седых волос в паутине
и предчувствие ужаса начинается с простых ситуаций
и все страстные губы и все пытливые руки
и все жаждущие лица
озарены золотой зарей ужаса
и тот кто НАХОДИТ —
ужасней чем божий гнев
в старинной книге сказано:
ужас поджидает нас
на семи пересечениях мечты и действительности
истинно так
и кровавый плевок на портрете Джоконды
и темная фигура там за шкафом
***
да здравствуют деловые люди
они болтаются на теле цивилизации как бубенчики
на шутовском колпаке — колоритный звон в нашей
монотонности
один сидит в грязном сугробе и дрожащими пальцами
пытается собрать сигареты рассыпанные перед ним
картами таро
другой вооруженный большим магнитом ходит
по магазинам и притягивает к себе часы
и другие изделия
третий вырезает на стенах общественных туалетов свои
комментарии к Кама-сутре
четвертый наклеивает фальшивую бороду чтобы
не узнать себя в зеркале
пятый упорно ловит бабочку улетевшую из его мозга
шестой поджигает медузу с высокой целью превратить ее
в черного лебедя
деловее люди уверены что жизнь есть беспрерывное дело
деловые люди бессмертны ибо смерть есть не что иное
как отсутствие всякого дела
***
наши глаза любят нас дурачить:
раздавленная роза на мостовой
это не роза
это темные круги на воде от падения нашего тела
в реальность
слух обманывает нас
это не фортепиано
это царапает когтями хищная птица
белые кости
пальцы обманывают нас
это не волосы любимой женщины
это красные кораллы в зеленой воде
сознание обманывает нас
мы не инженеры и не убийцы
мы зомби
и наши бессильные руки
не могут стряхнуть землю с наших жестов и наших забот
и здесь нет движения
а только лохматые пятна
переливаются в водопаде зеркальных осколков
и наука о нашей жизни — не философия
это зоология глава тринадцатая —
жизнь червей в восковом яблоке
***
ребенок волочит по булыжникам разболтанную деревянную лошадь
и голуби клюют пеньковый хвост
пьяный конюх хлещет по глазам бурую клячу
падает обессиленный ее слезы
в его блевоте блестят
рыжий мустанг бледно-сиреневый в своей напряженности
норовит укусить колено призрачного всадника
белокурый герой блеском своего меча оплодотворяет демоническую кобылу
очертание кентавра проплывает в золоте копыт
растворяясь в созвездии
и каким Эдгаром По сплетенным в лассо поймать
смутную линию кентавра в тлеющем звездопаде космического льда
вороной конь пляшет на остриях пьяных копий
в оранжевой воде его криков ржавеют шпоры
кузнец бросает в колодец сломанную подкову
и разболтанная деревянная лошадь валяется на свалке
исклеванная голубями
***
улыбка иногда встречается в природе
хотя человек искалеченный улыбкой опасен для общества
улыбка решает квадратуру круга если под квадратом
понимать рот а под кругом губы
корабль оцепенелый во льдах это улыбка Арктики
утопленник это улыбка реки
муха улыбается когда после долгих стараний попадает
в паутину и паук пренебрегает ею
когда раскаленным крюком вопроса «кто ты» поймать
угол рта рождается улыбка
она тлеет в зубастой очевидности смеха как
лилия в серной кислоте
когда человек ест яблоко с бритвой спрятанной в зернышках
у него есть шанс на улыбку
изобретатель улыбки пошел надо полагать на кладбище
двумя гвоздями перекосил лицо покойника хотя
улыбка иногда встречается в природе
улыбку необходимо повсеместно уничтожать
кто поможет в борьбе с улыбкой
может быть молитва
может быть танк
***
ах эта страсть ездить в метро
и целовать невидимых старух в жемчужной пене эскалатора
человек бросается под поезд и пока он летит
в фиолетовом цветке его мозга возникает
ИДЕЯ
о жареной рыбе в майонезе о симфонии в белом мажоре Готье
о докладе Брежнева на минус двадцатом съезде
кругом какая радость эх собрались советские люди
и сок их взглядов
с красного мяса лиц
течет на труп несчастного юноши
а потом крематорий шелковый как похоть молодой китаянки
прищемили голову дверью из глаз посыпались деньги
динь динь бац бум бум пшшшш
милый мой
пока дымится твой труп позволь я лягу с тобой
позволь мне быть мягким шурупом
в твоей обугленной пятке позволь мне убить
клопа что горделиво блуждает в твоих позвонках
могильщик примеряет твои штаны
и читает про детскую болезнь левизны
это старая сказка как сказал Филипп Супо про слона
сказка о заходящем солнце
***
толпа сугубо состоит из людей
если на ее вялой плазме появится силуэт он мгновенно
распадается в шелковом звоне денег
толпу нельзя представить без денег как нельзя представить
безрукую и безногую толпу
толпа справедлива
если ее укусить за ухо она будет жестоко мстить
но если убить кого-нибудь она останется равнодушна
потому что выпадение единицы из бесконечного числа не опечалит
жирной улыбки бесконечного числа
отсутствие очереди есть некая среда где желание теряет определенность
очередь есть инструмент с помощью которого желание
обретает конкретный объект
поэтому толпа изобрела очередь
белесый дым ее внимание змеится вокруг
пышных грудей и разбитыx физиономий
появление калеки или голого человека беспокоит толпу
появление голого калеки создает коррозию в толпе
голый калека бесспорно индивидуален
любить или ненавидеть толпу
эта проблема равноценна проблеме апельсинов
по статистике апельсины любят полтора миллиарда человек
толпа сугубо состоит из людей
***
твой стакан альбатросом ускользает из скрюченных пальцев
и синие ногти пьянеют распадаясь в стакане
и углы твоих губ распиливают
мутное стекло улыбки
пей алкоголик ты васко да гама ищи в бирюзовых
морях безденежья стерильную индию
в твоей дрожи реют снежинки презрительных взглядов
и в рвоте твоих надежд горит алмазная пыль
секунды и бродячая собака лижет твое
ухо как волна утопленника
пей алкоголик ищи хрустальное тепло безумия
там все как здесь только голоса разъедают кожу
и сиренево фосфоресцируют
глаза гермафродитов
и только
остерегайся ленивым удавом выползать из джунглей
твоего сна ибо ты окоченеешь в ледяной пустыне
повседневности
***
о Nani твоя сомнительная реальность пропадает
в меандрах моей иллюзии
или ты взрыв воображаемой жемчужины
или отблеск посланный хищными зеркалами
того света
а когда-то было дрожание паутинных структур
в оранжевом уравнении листьев
а когда-то мохнатая гусеница пила воду
из впадины оставленной фавновым копытом
а когда-то на ослепительной чешуе дракона
чернел поцелуй извращенного ангела
а когда-то
о Nani моя жизнь безнадежна
и лохматая волна безумия
не залечит придуманного укуса в бархатной плоти
моих дней
и только след твоих пальцев в моем теплом снегу
и бледное нечто бьется в предвечности М
***
…Irene
в твоих глазах плавают черные лебеди
и тени твоих ресниц
надломлено отражаются в обнаженных оранжевых лесах
осень
и мы плывем
на северный полюс твоей изысканности
в бледно-зелено-коралловой неподвижности
где в волнах светится ирония
а в иронии блуждает холод
а в холоде распадается солнечный апельсин
и когда белесая медуза ночи
засосет наши мачты
капитан расскажет нам о Нарциссе
умирающей в палинодии порцеллана
и конкретная страсть
растерзает зрачки штурмана
и он будет долго долго думать и может быть скажет
что если бы ОН
назывался Актеоном
ОН предварительно накормил бы своих собак
осень осень осень
ДИАНА
…Irene
…туманы черных лилий
не могут растерзать сиянья бугенвиллий
И даже в синем трепете созвездий
мерцает хохот напряженных лезвий
холодных гладиолий. Средоточий
роскошный полумрак приемлет пустоту
и спрашивает фавн: люблю ли я мечту.
Весьма, весьма, весьма изысканный вопрос,
неясно вышитый в желтофиоле ночи.
О белизна! О ложный триумф роз!
На мулине Дамур изгибы тонких талий
напоминают смуглый сумрак далий…
Но все равно! Туманы черных лилий
не в силах оттенить расцвета бугенвилий.
И нежность бирюзы сфероидов любви
не в силах заглушить слова: увей, увей
твой тирс багряной пеной винограда…
А впрочем всё равно. И когти леопарда
раскинуты на пятый континент,
где в сладострастной схолии момента
набросан силуэт шестого континента,
напоминающий спираль двойного «нет»,
и треугольник Антарес и синий
берилл венчает теофанию богини.
И сладострастные туманы чёрных лилий
ласкают солнечную даму бугенвиллий…
на середине мира
новое столетие
город золотой
москва
