на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
ЕЛЕНА ГЕНЕРОЗОВА
Про себя сложно писать, т.к. большинство вещей, происходящих со мной в жизни, не имеет никакого отношения к поэзии.
Приходиться очень много работать — я закончила биофак, но занимаюсь другими вещами, работая офисе, хотя жаль.
У меня две относительно взрослые дочери, одна из которых пишет стихи, поэтому я за нее беспокоюсь.
Со стихами началось серьезно, когда мне было уже 35 — поняла, что болезнь неизлечима и рада этому до сих пор —
и всегда буду радоваться такому трудному подарку.
Не могу понять, как люди способны писать не в рифму, занимаясь прозой или драматургией — если не стихи, то не чувствую задачи и быстро сдаюсь.
Мне никогда не бывает скучно, потому что, кроме занятий стихами, могу много делать качественной работы руками — шить, готовить, лепить из глины горшки и миски, вязать, копать картошку, варить варенье, рисовать, водить машину и всякое другое. Хотя мама очень ругала меня в детстве за лень, потому что я только читала книжки и писала в тетрадках.
Не могу понять, как люди способны писать не в рифму, занимаясь прозой или драматургией — если не стихи, то не чувствую задачи и быстро сдаюсь.
Мне никогда не бывает скучно, потому что, кроме занятий стихами, могу много делать качественной работы руками — шить, готовить, лепить из глины горшки и миски, вязать, копать картошку, варить варенье, рисовать, водить машину и всякое другое. Хотя мама очень ругала меня в детстве за лень, потому что я только читала книжки и писала в тетрадках.
СТИХИ
***
Этот мартовский ветер, звенящий в ночных проводах,
Переулкам сырым разносящий молву о простуде,
Вдоль перрона мешая со снегом невидимый прах,
На «попутный» меняет названье, и сниться не будет
На границу былого когда-то задвинутый град,
Разрастаясь печально внутри материнского лона,
Комсомольская площадь, огни — возвращаться назад,
оставаться стоять посреди твоего Вавилона —
Небольшая наука, но что-то толкает на край
Посмотреть, как бывает, и как бы ни выпало плохо,
понимать, что всегда и везде, на любое «прощай»
Остается рубец в середине, на уровне вдоха,
Что же делать тебе, проездной человек-инвалид?
Стало быть ничего, погоди, отойдет постепенно,
Но вдохни глубоко, и почувствуй, как это болит,
Перемену ветров сопрягая с другой переменой.
АВСТРАЛИЯ
Ключ повернуть в замке, защелку вниз.
Когда мне снился этот коридор —
Свет редких ламп и хоровод теней,
И дверь в конце — я знала, что за ней
Австралия, неведомый простор.
Как будто выходя из-за кулис
На сцену в яркий свет со всех сторон,
Не видишь ничего, и много раз
Все снилось так, а почему опять
Австралия — мне в жизни не понять
(Как будто ключик попадал не в паз),
Но было очевидным, как закон.
Что за порогом? Покажи, открой!
И лишь глаза открыть, где недосып
Звенел внутри оставшимся взамен —
Всё плыть на свет, вдыхая сырость стен,
Припоминая свойства древних рыб —
Спинным пространство ощущать, рекой
Воспринимая долгие пути…
С тех пор прошло немало. Выходя
В соленый сумрак, нА берег, в загон,
В тираж, на волю, на пустой перрон,
В сад яблоневый, горький от дождя,
Я точно знаю: то, что впереди —
АВСТРАЛИЯ
Гене Каневскому
Джаз на Тверской. Сухо. Покоя нет.
Трое в раю — саксы и тамбурин,
Город играет, он опять говорит
Зеркало-зеркало, дай поскорей ответ
Плеском витрин,
Блеском летящих в небо, как некий знак
Звуков больших, мама, скажи, может, и нам пора?
Вдоль да по Питерской вновь временной сквозняк
Где еще во вчера
Гнутой трубой дергал нервы горнист,
Черные муки зву, затяжной хорал,
Музыку выдыхал, всех замумукал вдрызг,
Вроде как умирал,
Бил барабан больно, был берег бел,
Пел о тебе, пепел стучал в ребро,
Плачьте, Утехи, птенчик наш заболел,
(Переводить старо),
Мама, цветной ветер, покоя нет!
Праздники предстоят городу слез,
Клумбы цветут, кружится голова, у них все время обед,
В командировке босс,
Врут у них отражения — стал седым.
Льют через МКАД музыкой, силясь в строй,
Русла медленных трасс, превращаясь в дым.
Тронешь — а он живой.
***
Не люблю воды — она всегда ненадежна.
И поля, и холмы вдоль дороги привычней, право —
Для ступни человека и для копыта мула
Не сыскать отрадней опоры, чем твердь земная.
Неужели кто есть в моряках-то по доброй воле?
И резвы челны, да быстрей судьбе попадешься.
Океан велик, много тайн и иных диковин
Прячет в темной глуши, зеркалами волны вращая:
Веретёна тугих дельфинов, сирен и чудищ
Золотые стада — для чего? — я боюсь, ей-богу
Зыбких этих границ, колыбельных горьких
Для уходящих во тьму, никогда — обратно.
Но случается (редко, а с каждым может случиться),
Что отправишься по делам, подцепишь заразу —
Лихорадка или другое — в землях торговых
Чужеземцев полным-полно, от них и болезни.
Успокоится местный лекарь, тебя увидев
(Потому что покой и к тебе постучался в двери),
Повезут через торговую площадь, где смрад и песни,
И не хочется умирать, а надо. Придётся.
Eсли ты не успел ничего, что важно —
Не узрел царей золотые троны, не всех красавиц
Приласкал влажной ладонью под звуки бубна,
Не вдохнул аромата трав на холме в июле —
Прикажи рабам остановить повозку,
Приоткрой глаза, если сможешь — конечно, сможешь! —
Повернись к морю и берегу перед смертью —
Все, что лучшего есть в этом мире, возьмешь с собою.
***
Lay your sleeping head, my love,
Human on my faithless arm
W.H.Auden.
Human on my faithless arm
W.H.Auden.
Мое уснувшее сердце, моя любовь,
Пока не пора и рожок путевой далёко,
Я снова смотрю, как спишь, продолжая вновь
Дыханье земли и, плывущий в ночи к востоку,
Соленой, резной звезды оловянный звон,
И музыку — там, вдали, а потом молчанье.
Ты спи, я попробую выплыть сквозь этот сон,
Всю жизнь ощущая тепло твоего дыханья,
И тяжесть руки — не забыть бы — в ночи вольней
Летит кружевная ласка к горячей коже,
Как было впервые, не видно за дымом дней —
Мы были тогда печальнее и моложе,
Но что мне столетья за вычетом немоты?
Сквозь сон проступают предутренние аллеи,
Где лает щенок, а синицы полощут рты
Холодной водой и сырое завтра бледнеет,
Дрожит на свету, продуваемое сквозным,
Невольно ступив за пределы второго круга…
Когда мы уснем надолго, расскажем им,
Как жили на этой земле и любили друг друга.
***
Покудова не пора — спи, тебе не еще.
По чаркам дней разливать рассвет не пора,
Мария влюбилась. Вроде не горячо —
Что были здесь, не пустились прочь со двора,
Не след по синему снегу, не все цвета
Теперь поменяло небо, сто лет подряд
Спи-почивай, отчетливей лишь беда —
Мария влюбилась сызнова, говорят.
Содеялось, что и править, когда сама
Мария влюбилась — не верится, не с руки,
Не истончился наст на склоне холма,
Не просыпайся, время прибереги
На пару часов до Утра, на два шага
До окончанья снов, как водится, клином клин,
Еще спозаранку не выбила cвысока
Тетушка Марта снег из белых перин,
Пока ты спишь, не шум надоевший зов
Колокола воловьего — спи веселей —
Не ветер в ивах, клинописью следов
Не разузорил ворон холсты полей,
Спи налегке, покуда рекам вода
Не вскрыла вены, синие ото сна,
Пока ты спишь и снишься мне иногда,
Пока влюблена Мария, пока весна.
***
Такую осень видела во сне.
Мне мало лета, мне немало лет,
В вагонном переменчивом окне
Уже преобладает желтый цвет,
И, неотступно следуя родству,
Еще немного — отцветем и мы.
Я — дерево, отдавшее листву,
Которому далёко до зимы.
***
Это море волнуется раз, и другой, и третий,
Это вдруг замереть на месте, на волны глядя,
Вот и свиделись мы с тобою на этом свете,
Невзначай проплывая мимо по водной глади.
Навсегда налегке — ни крыла за спиной, ни груза,
Это минуло двадцать лет, словно две недели,
Я по-прежнему невеличка, задом кургуза,
Ты по-прежнему тертый перец, и постарели
Нет, не мы, но, считай, основы этого мира —
Золотые столпы, на каких города и страны,
Где замри и умри на пороге чужой квартиры,
Где воскресни, обратно, время. Полны карманы
Прошлогоднего снега и ветер сквозит за ворот.
Вот и дожили мы с тобой до того момента,
Как в дорогу к вечернему чаю тронулся город,
И поплыл в глубину увядшего континента,
И всего ничего оценить ширину простора,
Где морская твоя фигура и ветер влажный,
И смолистые сваи, какие терзает море,
Средиземное ли, другое — уже не важно.
ОНА ПОЁТ
I
Протяни руку уставшему в это утро,
Вставшему не с ноги, а с хрустящих крыльев —
Пой и проснись, ветер с холмов, поезд…
Взять эту ноту также свежо и мудро,
Словно бы нас ни разу и не любили,
Вряд ли случится. Твой улетает голос —
Вот он сверкнул вновь невозможной гранью —
Птицы бегут на юг, заживает глина —
И никаких долгов, никаких сомнений,
Что тебе снится, крейсер, в час расставанья?
Что ты стоишь, качаясь, моя рябина?
Пересекая плато песен и сновидений
Местность прощупывать, двигаясь, как в реале —
Рытвины сердца, швы берегов нервных…
Утром приду будить по сырой привычке:
Ну, просыпайся, помнишь, как мы вставали
Под Пионерскую Зорьку в ярких, индейских перьях?
Постарайся допеть, пока идет электричка.
II
Свежие, свежие дни, от которых цыпки,
От которых мурашки по коже (зерна простуды),
От которых свет клином и дальше, к небу,
Ветер, качнув вниз облака-зыбки,
С влажной горсти звуков чужих в блюдо
Мелочью кинет, всякому на потребу:
Лес шевельнет кроной, внутри пернатой,
Свистнет печаль паровозиком недалеким,
Говор костра выдохнется к приливу —
Ах, у самой голоса маловато,
Всем не усвоить эти твои уроки,
Вот и прошу, золотая, пока мы живы,
Протяни горлом нитку черничной речи,
Вяжущей кружева на пустом перроне
Про нелюбовь и смерть, замыкая дали
Книгами горизонта, ой да не вечер,
Ой да не ветер ветку к земле клонит —
Это твои птенцы на крыло встали.
***
И первое. И белая земля.
И бег секунд, начавшихся с нуля —
Как стук колес на перегоне длинном —
Все явственней. И елка у дверей
Вдруг режет зренье зеленью ветвей
С намокшим разноцветным серпантином.
Светает наконец и вышел срок,
И здесь, на перепутье трех дорог
Иду неспешно по дороге скользкой,
Где ветер убегая, уходя,
Проносит нити блёклого дождя
По площади румяной, Комсомольской.
А добрая и пьяная Москва
Как в те года, когда броня крепка
Была и танки наши быстры,
Выходит из подъездов поплясать,
И хитрые правители опять
Так смешивают праздничные числа,
Что встретиться — сомнительно весьма,
Когда друзей по жизни разбросало.
Тепло ли тебе, девица — зима
Стоять у Ленинградского вокзала,
Вдыхая запах чая, балыка,
Плохого спирта, хлеба, табака,
Приправленного паровозным паром?
И, может, это вовсе не вагон,
Раскрывший обе двери на перрон,
А Дед Мороз, дохнувший перегаром.
***
Я могла бы петь, если б совсем припёрло,
Хоть для кого — дроздом, снегирем в неволе,
Но довелось, выводя наверх переливы,
Петь серебром во все мое птичье горло,
В фартуке грязном — там, на краю поля,
Петь и не думать, красиво ли, некрасиво.
Я могла бы идти на свет, собирая камни,
Собирая бонусы, стёкла, пуговицы, лекала,
Чтоб накопить мишуры себе на яркую старость,
Но прохудилась котомка за делом давним,
Все, что мне выпало, я по пути растеряла,
И ничего накопленного не осталось,
Кроме того, что ко мне приварено прочно:
Имя твое — всплеск, за-щекою-сладость,
Слабое зренье, слух, слюдяное сердце,
Чтобы болеть о тебе, днем ли, ночью,
Слышать тебя, моя печаль, моя радость,
Чтобы смотреть на тебя — не насмотреться..
СЕНТЯБРЬ
В тот дом, где яблоки до земли,
Где тишина и еле достанет взгляда
До стеклянных врат высоты,
В тот мир, где сквозняки замели
Листьями сад, и в сумерках перед прохладой
Незаметны высохшие цветы,
В те времена, где беглый ветер знакомый
Запоет в кронах про постаревшее лето —
Только не навсегда,
Ждет и меня не печаль, но дорога к дому
Через поля, и, подобна дороге этой,
Ясных дней долгая череда.
***
Стесину
Когда вернешься, переведи
Часы на ваше большое время,
Не останавливая в пути
Смешные стрелки. Младое племя
(Ну, здравствуй) — нет, не умеет ждать,
Хотя и требуется, по сути,
Взгрустнув, припомнив чужую мать,
Притормозить на одной минуте:
Ты помнишь? — света, как от свечи
(И память этим теплом согрета),
Как мы болтались тогда в ночи
По Чистопрудному или где там,
Не задевая других плечом,
Как в первый раз тишины отведав...
Ты будешь впахивать там врачом,
А я — сейлзом у веселых шведов
Без всякой скидки на «русский сплин»,
На рейсы утром, на расстоянья,
И мысль о том, что ты не один,
Не задевая крылом сознанья,
Пускай живет далеко внутри,
За гранью вымышленных ландшафтов,
Неизъяснимой до той поры,
Когда настанет пора прощаться.
Пройдем ли этот неровный строй
Для писем с фронта, любви подкожно,
Для букв кириллицы золотой,
Для царской осени? Невозможно
Пройти без горечи, но вольны,
Сквозь эту жизнь, если хватит силы,
Не задевая больной струны
В воспоминаньях о том, что было.
***
Вот-вот оно появится. Рука
Еще дрожит пока отходят воды.
Отдельное, но часть твоей природы,
И вряд ли, между прочим, на века —
Урезывает степени свободы
Часов и дней бегущая строка,
И корчит в белизне черновика
Ребенка слов, пустившегося в роды,
Но утру разожми кулак и птиц
Всех выпусти в моря, а рыб — на ветер,
Так напиши, как веришь. Вне границ
Цветут цветы и вырастают дети.
Не жизни ровный шум, но шум страниц —
Единственное «но» на этом свете.
***
Часы на выцветших обоях, их бой и утро за окном.
Когда в уборной шум прибоя будил оцепенелый дом,
Ты пряталась под одеяло, натягивая душный щит,
Но мама плакать запрещала, вот и теперь не разрешит.
Там, повзрослев, как будто сразу, наутро прикрывая дверь,
Теряя девственность и разум (чего не жалко и теперь),
Увидишь ли при свете блеклом от фонаря? — глядит в окно
Она сквозь вымытые стекла: «Надолго ли? А то темно».
Ты залетишь довольно скоро, считай, придется нелегко.
Вращая этот мир, в который, теряя кровь и молоко,
Вплывешь по кругу мимо крика — туда, к началу всех начал,
Играй, играй, моя музыка, сейчас, сейчас, зову врача…
…На этом медленном, на оном, очнуться через сотню лет
В чужом пространстве предоконном, где рама есть, а мамы нет,
Где дочь целуется в парадном, стучат часы, метут снега,
Твои полки бредут обратно, дорога торная долга,
И дней на горсть в сухом остатке, и роль отыграна сполна,
«Я скоро, мама, все в порядке», и к вечной вахте у окна
Поставят новую на стрёме, в том смысле, что идет кино
Любви и смерти в этом доме, и не кончается оно.
***
Начинается заполночь, форточку отворя,
И по комнате кружевом кружит, необъясним,
Ветер верный, попутный вставать ни свет, ни заря,
Чтобы ехать, волнуясь, перед свиданьем с ним.
Этой ранью в ране канала водичка вечно бежит,
Круговоротом времени, влаги заворожен навсегда
Это Питер, город, который умер, но млечно жив
В берестяном тумане весеннем, который тоже вода,
И перед словом «люблю» — стоять, не смотреть в часы,
Перед словом «здравствуй» — видеть, как из под льдин
Подплывает дементором бледным, влача за собой власы
Вод и проспектов, за триста вылинявших до седин.
Перевернем песочные, все же, все же начнем с нуля:
Слышу тоже: там из окна в Европу вроде сквозняк —
Спохватившись в дорогу: Бог ты мой, конец февраля! —
До любовной дрожи, тело мое ветер, дело табак.
Дело-то к югу — так говорят, к небольшой весне,
И вот когда подплывет ближе, в небесах белых, в ризах, в цвету,
Суженым, мертвецом балладным — «иди ко мне» —
Скажет так издалёка — и я пойду.
***
В большой туман обернутые дни.
И побережье дальше километра
Плывет в молочный дым, сырые недра
Меняют местность. Взглядом протяни —
Другое все вокруг: прибоя цедра,
Плеск волн, вдали — сигнальные огни:
Все измененья чудесам сродни.
И размышлять, поворотясь от ветра,
Что жизнь — всегда усилие, одна
Любовь плывет (и чудеса за ней),
Не ведая о правилах и сроках,
И отмывает нас ее волна
От чешуи и листьев прежних дней,
Преображая мир в своих потоках.
***
Снег на краю берега, звон реки.
Если придет волчок, говори, что спишь,
Ни при каких не выдай, побереги
Сон твой-не-сон, или ветер поет у крыш,
Детка, не бойся, волк не ждет у моста,
Нет ничего — призрачен водоем,
Кровь на снегу — сказка, она пуста,
Скоро мы все по времени уплывем.
Возле дворцовых окон скрипит фонарь,
Ветром перетираемый до зари
(Красное сердце в белый, густой январь,
В синем морозном воздухе снегири),
Так и стоять у выцветших колоннад,
Обозревая окрестности, как в кино,
…Снится, что ранний вечер и зимний сад,
Вьется белесой вьюги веретено,
И у ступеней стынет, не свой, не гость —
Мертвый привратник, мраморный белый лев,
Мерзнет у дальней проруби Волчий Хвост,
Зрит Аполлон голый во тьму дерев,
И, оттолкнув в сон, золотую блажь,
Лодку от берега — до берегов иных —
Спрятать будильник и развернуть пейзаж
Зимних аллей Павловска ледяных.
***
Когда мы разминемся в тишине
Лет через двадцать — старше ты — и мне
Повременить придется со свободой
До срока, до какой-нибудь весны,
Тогда понять, что мы сотворены
Из этой, назовем пустой породой,
Завороженных медленной игрой,
И окончанье призрачного пира
Предчувствовать... Покуда ты со мной
в продутых ветром коридорах мира,
Пока живу — не будешь одинок.
На торную дорогу горстка строк —
Что и жалеть, пускаясь в путь неблизкий?
Что краткий миг с тобою, и перо
Обрежет смерть, меняя на зеро
Две цифры на дешевом обелиске.
***
Я умерла от красоты, зачем я умерла?
Скорей несите гроб с ключом, чтоб отворять его,
Играет туш, цветут цветы, свершилось естество,
И гости сумрачной толпой встают из-за стола.
Я умирала от любви, и от стыда, и от
Болезней, что в краю родном я подцепить могла,
Но умерла от красоты, где голова была,
Там птица стриж свила гнездо и песенку поет.
Я умерла от красоты на много лет подряд,
Где было сердце — дерева темны и высоки,
Где были руки в рукавах, там рукава реки,
Сама не вижу, но вокруг так люди говорят —
Ну, те, которые идут издалека (как ты),
До тех, которые для тех, что после, но не суть,
На свете столько красоты, но столько красоты,
Что умереть совсем легко, как будто бы уснуть.
Снуют небесные полки, поют казенный дом,
Короткой жизни на земле дают карманный рай,
Чтобы увидеть красоту и закричать «прощай»
Всем тем, кто умерли до нас, но никогда потом.
ДОМОЙ
Конечно, я еще вернусь
Сюда по памяти. Порядок.
Вдохнуть, почувствовать на вкус,
Как воздух предосенний сладок,
Как дым, плывущий сквозь листву,
Горчит. Ржавеющее средство
Припарковать, ступить в траву,
И посмотреть, но наконец-то
Вверх! И бывалая джинса
Едва ли защитит от ветра.
Твои льняные небеса,
Наматывая километры
На солнца круг, издалека
Плывут, и вдоль дороги длинной
И стаи птиц, и облака —
Бегом над ветреной равниной.
***
С небесного на земной
Переведут стрелки часов и слова долгой зимы,
Ремесло топора нынче в почете — мрут.
Двери закрой, избежавшим верной тюрьмы
По барабану душный уют
Стершихся кресел, склянок, котов, плащей,
Вверх отлетел — смотри — словно табачный дым
Ангел двух самых важных твоих вещей —
Моря в окне и того, что лежит за ним.
С мертвого на живой, смотри — старого неба вкруг
От колокольни над головами прибрежный гул,
К холодам скорым повернувшись на юг
Звуки и лепестки ветер в щели задул
С той стороны двери. Теперь она заперта.
Вдребезги колокол твой, затекла на лоб
Фраза «я был, как все» — красными изо рта.
Врач поставит печать, дровосек вытешет гроб.
Если встретимся там, в невероятных мирах —
Высыплется песок, лопнет тонкая нить —
Что-нибудь мне скажи, на тех, двух языках
(На одном молчу, на другом — учусь говорить),
Чтобы услышать важное, осознавая едва —
В царстве тени твоей и всех остальных теней
Ничего, кроме памяти, и ветреные слова
Жизни вдогонку спешат, напоминая о ней.
***
Колокола и птицы, ну, потише!
Часы на башне срежут полминуты,
Очнется ветер, разгребая груды
Ненужных звуков — и тебя услышу,
Покорно принимая, будто свыше
Всю мощь любви, всю дрожь моей простуды
Почуяв кожей, удивляясь чуду,
Не сдерживая сорванную крышу…
Моя любовь слепа, но не глуха —
Поверишь ли, читая эти строки? —
Дождя веселье, листьев чепуха,
Строптивых рек звучащие пороги,
Хоры церквей и музыка стиха
Мне не милей, чем голос твой глубокий.
***
Где полчища листвы, где зверь сова,
Где флот синичий прочь из рукава,
А из другого — проливные реки
Дождей до неба — темного окна,
Откуда наша местность не видна,
Как будто бы закрытая навеки,
Там, там — скорей смотри, где спят цветы,
Зажмурившие глаз от темноты,
И птица-дудка ноет о рассвете,
На фазы лун летит небесный сор,
И тот, с ключом, метущий звездный двор,
Всю лисью шапку истрепал о ветер —
Там, далеко, где ночью иногда
Вспорхнет сизарь и вынырнет звезда
Сквозь кружево дубов, где глушь и тишь,
Где скрип дверей и чей-то желтый зрак,
Там, в глубине, где шорохи, где мрак,
Ты разглядишь ли… нет, не разглядишь.
ПОЛЕНОВО
Средь этой осени глубокой,
Что дразнит слух и тешит око
Я для себя приберегу:
Траву и небо, ветер вольный,
Печальные холмы и волны,
И ржавый челн на берегу.
Что вдруг велит ступить в дорогу,
Какую стелют понемногу
Дерев угасшие костры?
Здесь лес и дол бледны, как прежде,
И каждый куст рояль содержит,
Молчанья полный до поры.
В те дни, во времени беспечном
Все были живы. И, конечно,
Был каждый выпить не дурак,
Из тех, что на порог ступали,
И в час веселья в этом зале
Звенел фарфор, горел очаг,
Но дерева склонили выи,
Где, говорю, снега былые? —
Все пусто. Лишь туман окрест
Маячит сыростью морозной.
Ты, дух лукавый и серьезный,
Бессменный стражник этих мест,
Храни печаль, храни отраду —
Пусть лес щебечет за оградой,
Пусть будет речь Оки слышна —
Я здесь останусь. Разреши мне
Смотреть на стынь полей предзимних
Из веницейского окна.
ОХОТНИКИ НА СНЕГУ
И к костру обернуться — пригород, а не град,
Ветхих домов вереница, птица, словно во сне,
С ветки снялась и вправо. Остальные сидят,
В звонком воздухе слышно, как просыпался снег.
В звонком воздухе чудится словно движение, штрих
Кисти? Крылом ли пО небу? Четко, но не весьма
Видимо. Не озябла ли свора твоих борзых?
Дай отдохнуть собакам, не спускайся с холма:
Там, внизу, оживление и всякий резвый снует,
Словно стрекозы крыльями вертикально, и се —
Белым — снег (снова ветрено), тусклым — небо и лед,
Воды, давно уснувшие в мельничьем колесе,
Там, внизу, в этом времени от столиц и досель —
До горизонта серого, зрение переберет:
Глянь, Мария в Египет, герцог Альба в Брюссель,
У берегов Франции мерзнет парусный флот,
Там, внизу, очертания материка проросли
Льдами в хмурое, плещущее, где-то подле него
Мерзнут стрельцы и гончие, что такое вдали
С той стороны — холста ли? Плоской, как блин, земли?
Слышишь, если ты спустишься, то не увидишь всего
Этого, где в движении — псам ли замедлить бег?
Сойкам полет убыстрить? — Передохни, повезло
Видеть с уровня птичьего: русла замерших рек,
Веер деревьев сизых, ветрено и светло.
***
Когда могила свежий след возьмет,
Что я оставлю здесь, на этом свете?
Осеннюю траву, дорогу, ветер,
Потом холмы, деревья, небосвод…
Уйти недоуменно, словно дети,
Заглядывая смерти в жадный рот.
Когда-нибудь разведка донесет,
Что и тебя не стало на планете.
Что я тогда? В невыносимый час?
При жизни умереть, тюрьму обретши?
В пустыне без тебя, где свет погас,
В пространстве ледяном латая бреши,
Не сдержит время черных слез из глаз,
И ветер заорет, как сумасшедший.
***
Соскучились глаза по белому,
Чтоб остудить зрачок натруженный.
Еще не холодно, но ветрено
И темень, схваченная ветками,
Дождем и осенью простужена.
Когда же мы наденем варежки?
Над головами небо ватно —
Не здесь, не здесь, а там на краешке
Дороги, длящейся обратно,
Где небеса к лесному берегу
Пришиты атмосферным фронтом.
Как растворят снежинки белые
Тугую нитку горизонта
Хочу смотреть, но ветер волнами
И нету никакого проку
Подняв лицо, глядеть на облако,
Румяное с другого боку:
Здесь тишина сегодня вечером,
И, ставшие почти седыми,
Стоят на повороте к северу
Деревья в сумерках и дыме.
***
Черная курица зернышко уронила,
Крыльями затмевая луну и звезды.
Спите спокойно, буйные и дебилы,
Переселенцы области коматозной,
Здешним вливаньем теплым, крылом Морфея,
Вовремя утешают ветра и штормы,
Сильно штормит ли? — Рифму ищу на шею,
Но на уколах лучше, почти до нормы.
В комнате дня воздух не глубже метра,
Но не густой — вИдны с твоей постели
В зеркале вод — свежем, кривом от ветра —
Звезд и актиний чуткие иммортели,
Заросли трав донных, плоды Деметры,
Стаи червей и рыбин в соленой юшке…
Выбежать к берегу, клюнуть свою таблетку,
Что выдают на ужин в доброй психушке,
Зря поискать его на сыром просторе —
День ото дня красочней и чудесней
Там, в голове бедной, большой, как море,
Где проросло семя твоей болезни,
Грань между сном и вечером, днем и бредом,
Перьями заметая, последний приступ
Дурочки-жизни выбить. Прослыть поэтом.
Бросить все и вернуться на эту пристань,
Где в горизонт медленно, внутривенно,
Катится день, закрывая замки и вежды —
Прямо туда, где ветер сбивает пену,
Переживая агонию побережья.
***
Медовый полдень теплыми руками
Погладит шерсть травы, она согрета
Зеленым молоком, янтарным светом,
Но тень деревьев верными шагами
Уймет веселье. Нынче между нами
Из общего лишь небо здешним летом,
Ты без меня в огромном мире этом,
Пронизанном упругими ветрами.
Букет, шиповник дикий, шмель — блаженство
Минуты этой вновь сойдет за бред,
Печали редкой уступив главенство,
Как будто темноте сквозь яркий свет:
Чтоб не рехнулся мир от совершенства —
Вот почему тебя со мною нет.
***
памяти А.Р.
Здесь у нас теперь все по-прежнему. Суета.
Подросли дерева у дороги, который год
На оттенки лимонного к ночи сменив цвета
Драгоценные листья скорый творят полет,
Заметая окрестности, путаясь и скорбя,
Среди всей этой гаснущей, ветреной красоты.
Здесь у нас теперь все по-прежнему, только тебя
Не найти и болит мое сердце на все лады,
Не затем, чтобы пробовать разные голоса —
Чтоб, как прежде, утешиться вволю одной игрой:
Рыжий, птичий язык нашей юности, словеса,
Ты тогда понимала его, как никто другой,
Так кружась в этом чертовом, беличьем колесе,
Где другие такие же, имя которым рать,
Мы не мы, отвечают беззвучно немые все,
Нам вовек твоего наречья не разобрать,
И стоять мне до срока, Бог весть от каких щедрот,
Покоряясь безвылазно марту ли, сентябрю,
Куковать сиротливо среди пространств и широт.
Перемолвиться словом не с кем, я говорю.
***
Зеленым — дом, гудящий, как река.
Как люди вдалеке, как бы цветы
Сквозь землю проросли из темноты
Корявыми руками, где рука
Не в силах удержать свои плоды.
Медовым — воздух, сладкий и густой
От яблок в мураве, гнилья окрест,
Где лето прямиком из этих мест,
Где ливня ноль и крест бежит водой
По зыби черных луж, стремясь отвесть
Под землю влагу, грохот в небеса,
Как тень теперь стихия, перед ней
Все замираем, словно сад камней.
Другой шумит за окнами — гроза,
Она пройдет, не вспоминать о ней,
Но горизонт — там водный бой завис:
Эскадры туч, галерный черный щит,
Е2D3, ты ранен? — Я убит,
И выстрел яблок, падающих вниз,
И дробь дождя. Нож водный отсечет
От сумерек в кругу древесных стад,
От всех зеркал, всех птиц наперечет,
Ленивых мыслей вслух и диких пчел,
Звенящих у виска про старый сад.
***
Так и написано, вправо — теряешь коня,
Влево — царевна твоя, но лишишься удачи.
Что побережье тебе? Тут скачи хоть три дня —
Море от нас далеко, нипочем не доскачешь.
Верно и то, что увидеть дано между дел
(Проше сказать, отвлекаясь от важного дела):
Версия мира, какую сверчок назвенел,
Хочешь ли, нет, а она навсегда устарела,
Но начинать ли движенье к любой из границ,
Прочь от того, что все так сухопутно знакомо —
От сквозняков и словес с незабытых страниц?
Если бываешь оправдан, играющий homo,
Только тогда, когда, вот как сейчас, на мели.
То есть, когда под пятой ощущаешь, немея,
Грань драгоценную жизни или земли,
Осознавая неведомое за нею.
бегущие волны
на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
