НА РУССКИХ ПУТЯХ

Текст был только один, но менялись названья.
Я любил одну женщину в разных изданьях
и впотьмах золотую искал середину
между хлебом единым и небом единым.
      На руссих путях неторных
      я пробовал все идеи —
      без крайностей, ибо не был
      ни гением, ни злодеем.
      На русских путях к пoдошвам
      налипли дерьмо да глина.
      Я только писал, я не был
      ни гвельфом, ни гибеллином.
Не для ветренных дев, ни для славы и хлеба
я корпел, отвернувшись от низкого неба.
Это был мой единственный способ продлиться,
Это был мой единственный способ молиться
на русских путях.




***
И днём меня терзают, и снятся до зари
полуночных окраин немые пустыри,
в которых воплотилась бессонница Творца,
чьё творчество на диво правдиво до конца.

канавы и рытвины
созданья без имён
колючая проволока
бог весть каких времён
мельчайший из дождичков
кончается, длясь
собаки заходятся,
да чавкает грязь




***
Я её как свечу задую.
Взгляд погаснет, погаснут волосы...
Словно в песне про жизнь впустую,
с хрипотцой, до потери голоса.

Всякий болен своею болью.
С Богом. Все долги прощены.
Не хочу ничего более:
сна, молчания, тишины...




ВЫПАВШИЙ ИЗ ЛЕТОПИСИ

к старой псковской стене-простыне
прижался во сне наконец
гонец
под рубахою мирный договор за плечами иноземцев трупы
фейерверки зловещих комет
стучись
город пуст за стеной никого уже нет
блеск озёрных мечей и текла хороша эта кровь
горяча как пожар
а под стягами новгородскими ухмылялись пьяные лучники
сколько честных ударов отдано
сколько смертных даров получено
я загнал коня чтоб увидеть восход над крепостью
я спешил спешил спешил
и выпал из летописи
меж трудами воплями веча ратным борением

я спешил спешил спешил
и выпал из времени
не стучись гонец в пеустоту ворота откроются
поспешай сквозь темень веков сквозь стены Троицы
княжью грамоту мир детей ещё не рождавшихся
да цветы уста псковитнки тебя не дождавшейся




ВЕЧЕРНИЕ ПАУЗЫ

...и вечер стелющийся, мягкий,
прикрыл рукой глаза домов.

...и дети тихо засыпали,
и говор улицы умолк.

...и об ушедших и умерших
шептались клёны до утра.

...и ночь, как странник, наклонилась
над душной сказкой тёплых трав.




РОМАНС О КРИВОМ ЗЕРКАЛЕ

Чья-то жизнь закончена, время продолжается,
и художник видит: за стеклом
люди отражаются, любят и сражаются
в зеркале трагедии кривом.

Нищие и глупые, мы умрём в безвестности,
в поле, на дорогах, за столом.
Выдумки для избранных, мы болеем честностью
в зеркале трагедии кривом.

Смерти и предательства длительно кружение,
нам же время думать о живом.
Вместе с пылью начисто стёрто отражение
в зеркале трагедии кривом.




Из цикла
«РОЗОВЫЙ КОНЦЛАГЕРЬ. СТИХИ О ЛЮБВИ»

6
Впрочем, логика быта для нас не указ.
Ждём рассвета, ненастье пасём...
Всё кончается вдруг. Без пятнадцати час,
и осталось две ночи на всё,
и плывёт синтетический запах духов,
и сгущаются тени у глаз...

Очень долго? До смерти? Во веки веков?
Это всё, милый друг, не для нас.

Ты успеешь подкраситься, я — пожевать.
На вокзалах ждут толпы у касс.
Вместе век коротать или жизнь доживать —
это всё, милый друг, не для нас.

А женщина спать не хочет,
и бодрствуют заодно
две ночи моих, две ночи
в черёмухе за окном.




***
Не называли имя всуе, не молили о спасенье,
в душах не было ни злобы, ни вины.
И когда они явились, чтоб сказать о воскресенье,
их слова нам были больше не нужны.

Вьётся пыль, ревёт ослица, по ночам собаки лают,
то во сне, то наяву журчит вода,
и взлетели в небо птицы, а куда им, чёрт их знает,
очень даже вероятно, в никуда.

И ушло сознанье веры, как ведро на дно колодца,
как в канаву — отражение луны,
и когда они сказали, что Иисус ещё вернётся,
их слова нам стали больше не нужны.




***
Всё течёт, не меняясь. Бредово клубится ненастье,
прижимая к земле благовонный Отечества дым.
Для нормальных людей тут родиться — большое несчастье,
и поэт не умён, если он не убит молодым.

Он грешит беспробудно. Покаяться не удаётся.
Зябко дышит вода, не спеша умирают цветы,
в стёкла ломятся ливни, и Бог над глупцом посмеётся,
и ему никогда не избавиться от тошноты.

Переменчивой осени терпкая горечь и сладость
обжигает гортань, и пора, как учили скопцы,
стать бесстрастным, пора позабыть эту грусть, эту радость
и спокойно жевать шашлычок из заблудшей овцы.

Полюбив по-иному обряд, аромат расставанья,
на другой стороне, где уже ничего не болит,
спи. Любовь умерла. Ты почтил её память вставаньем
и очистил родник, что житейскою грязью забит.




***
За оградой кучи глины,
тени вязов,
пентаграммы георгинов.
Воздух вязок.

Мир, просторный и свободный.
Вермут, осы,
слёзы, крик гусей холодный,
омут — осень.




***
Я — изгнанник страны, где сбываются сны,
где просторно гулять одноглазому Лиху.
В той стране всякий вход одновременно — выход,
жажда странствий — сильнее влечений иных.
Мне свои только те, кто сырой матерьял,
мудрецы лабиринта, хранители храма,
те, кто умер на подступах к двери сезама,
те, кто выиграв качество, темп потерял.
Мне б — вернуться туда, где беда не беда,
где апрельское небо светло и бездонно,
где у каждого — дом, только совесть бездомна.
Мне всё громче стучат по ночам поезда.
Там, как здесь, остаётся дурак в дураках
в синяках, но душою он много красивей:
после всх кабаков, распродаж и насилий
он качает любовь на ненужных руках.




***
Как бы ни было, а продолжается жизнь.
Мы прощаем, прощаемся, пьём за разлуку,
И нагая селёдка на блюде дрожит
В рыжем золоте масла и кружеве лука.

Посошок на дорожку. Глотай и катись.
Всё оплачено, даром ничто не даётся...

А сады продолжают осенний стриптиз,
И меж рамами блёклая бабочка бьётся.




***
Чёрной свечкой сгорает моё поколение.
Как водa, утекают года.
Тело садом пропахло, в росе по колени я,
и во мгле застывает звезда.

Миражи безвозвратно иссякшего времени,
что оставлено мной в дураках...
Навалились туманы иным измерением,
и сентябрь заметался в зрачках.

Это — дао посёлков, тоска невесомая,
пониманье до самого дна.
Но мерцвет по-старому Сороть бессонная,
и, как флейта, она холодна.




СПИ СО МНОЙ

Вот в отсыревшей вечности, иконописно строен,
бдит на пороге времени, окутан облаками,
хранитель равновесия, святой Георгий-воин —
одна ладонь над овцами, другая — над волками.
Ложись со мной средь осени непокаянно-пьяной.
Мы можем спать. Космически надёжна наша стража.
Дрожит Весов созвездие в ознобе фортепьянном.
Стучит по подоконникам дождь, вкрапленный в пейзажи.
Чернеют обречённые, оставленные гнёзда.
Пьют водку, стыло звякая стеклянным за стеною.
Плывут в реке сентябрьской простуженные звёзды.
Мгновенье равновесия. Мы дома. Спи со мною.




***
Смотреть, как тают журавли
в пустой безрадостной дали —
забитый в тучу клин...
И прекратить считать нули,
и пить за линии Дали,
за лилии долин...




***
Назначен срок, его не выбирать.
Небезупречно (как и всё в природе)
придётся жить, придётся умирать,
чтоб вновь шагнуть к божественной свободе.

Простившись с телом, буду неспеша
смотреть в окно последнего вагона,
где вслед помашет мне твоя душа,
и дождь слизнёт осенние перроны.




ПОЗВОНИ МНЕ ИЗ РАЯ

1
Позвони мне из рая. Контакт оголён,
и по комнатам воют от боли обои.
Причастившись портвейном, грехом опалён,
я в прокуренном городе брежу тобою.
Смотрит в небо астролог. А звёзд, а планет!...
Улыбаясь, кивает: вывозит кривая!
Жаль, что нас очень мало. Нас, может быть, нет.
Лишь дурак дурака дураком обзывает.



2
Нету в кассах билетов, а в поезде мест.
Нас уже не дождутся Париж и Израиль.
Лишь в безумную темень заблёванных бездн
снег тихонько летит. Позвони мне из рая.
Нету в кассах билетов. Я — в городе сна —
Без креста на груди в эти игры играю.
Хоть большая дорога верней, чем жена,
ты мне снишься ещё. Позвони мне из рая.
Позвони мне. Позвони мне из рая.




***
Он грозно обещан Заветом,
он — пламя над миром во лжи,
конец — или Тьмы, или Света.
Секира при древе лежит.

Усталый вращается шарик,
декабрь встаёт на дыбы,
и ветер под юбками шарит,
и мечется вьюга судьбы...

И смертная вьюга метёт,
и голос звенит над снегами:
— Твой путь — у тебя под ногами.
Увидишь, когда рассветёт.




В РАЮ ДЛЯ СЛАБОУМНЫХ

В раю для слабоумных мы покуда.
Промежду: ни во тьме, ни на свету.
В раю для слабоумных все сосуды
изящно облекают пустоту,
цветут сады, вода фонтаном льётся,
охранник-ангел бродит по стене,
и падающий вниз не разобьётся —;
невысоко, ведь рай на самом дне.
Лежат в траве плодов большие кучи,
шуршит небесной манны шелуха,
перебирает скомканные тучи
сквозняк вечерний. Но трава суха.
И твари слову Божьему внимают,
и лист подсохший падает в купель...
Ни плоть, ни дух себя не понимают,
и тем они блаженней чем глупей.




***
Прошлое уже необратимо.
О поблажках Бога не молю.
Я люблю теперь огонь без дыма,
и цветы без запаха люблю.
Ангел влажной тяпкою стирает
стены нарисованной тюрьмы.
Вечер, словно Троя, догорает,
и слова являются из тьмы.




СВИДЕТЕЛЬ

Сошедшего с креста
увидев, он ослеп,
и стала жизнь проста
как зрелище и хлеб.

И падал, словно тень
к дырявым сапогам,
опустошённый день
под судороги гамм.

Узревший не умрёт.
В скрещении дорог
посыпан солью лёд.
Не поскользнётся Бог.




***
Пылает небо, губы иссуша,
и каплями на лбу и на виске
измерен путь. Усталая душа
трепещет, как свеча на сквозняке.
Все зрительские заняты места,
и брошен столб на землю, наконец.
Предательство — тень всякого креста.
Кровь пастыря обрызгала овец.




***

1
Вот сентябрь. На закате заплачет стекло,
и в тазах запыхтит золотое варенье.
Все фигуры расставлены, время пошло,
время сбора плодов, время дыма и тленья.
В тёмных омутах луж закружило уже
шелуху золочёную. Вы замечали:
не хватает смиренья осенней душе,
как весной красоте не хватает печали.



2
О сестра моя, тёмен и холоден кров,
по углам паутинным сгущаются тени,
мокнут серые травы, и летняя кровь
остывает в системе людей и растений.
Никогда не забыть эту долгую дрожь,
но, когда перестанем казаться телами,
назову твоим именем город и дождь,
ибо в сердце твоём — снов осенее пламя.
Нам, в одеждах из кожи, сожжённых до дыр,
опаляя сердца, подниматься упорно
по пылающим лестницам в огненный мир,
где не будет различий меж формой и формой.




***
День похож на вопрос, и захочется лечь, заболев наповал.
Над холодной рекой сны деревьев и чёрные птицы.
Видишь — осень кружит Саломеею в танце семи покрывал?
Что продлится ещё? Что уже никому не приснится?
Ночь — почти что ответ. Безымянным потомком волочит тела
к завершенью судеб. В этом опыте свет познаётся.
Разблокируй свой мозг и столкни свой стакан со стола.
Ты увидишь сама, что вино из него не прольётся.




ФЛЕЙТА
(сонет окраины)

Она глядит во тьму. Там — стены Эльсинора.
Там был её театр. А здесь, в зрачках огромных — карнизы, чердаки, провалы окон тёмных,
подъезды, тупики, контейнеры, заборы,
цемент, песок, вода, строительного сора
немые груды, дух желаний потаённых...
Чернеют шрамы швов меж боков неподъёмных.
Всегда — тупой повтор, пустые разговоры.
Огромные глаза, и чувственные губы,
и гамлетовский вид... Дымят котельных трубы.
Она играла роль, и свечи задувала,
и чьи-то письма жгла — но на ином этапе...
Окраина. Флейтист в своей дурацкой шляпе
играет ей «Сурка» в дыму полуподвала.




***
Март сосем ненадёжен, и руки воздеты в мольбе.
Тот, кто ищет покоя, не лезет под юбку судьбе.
В чайной чашке желтеет лимон или ломтик луны,
но недорого стоит цветение ранней весны.




ОДИН В ПОЛЕ

Чуть дрогнет состав, пробуждаясь под снежным круженьем.
Затрёпанной куклой в проёме замрёт проводница —
и лязгнет вагонная дверь, обозначив границу
как будто покоя с таким же условным движеньем.

Предвидя крушенье, от чётких расчётов шалея,
строку телетекста гоняя от точки до точки,
компьютер, молясь, повторяется, просит отсрочки,
и буквы программы читает арханел с дисплея.

Меж тем программист, просчитавший огонь и разруху,
уходит в пустыню, в леса, словно новый Мессия.
Вот дао: окольной дорогой, по краю России,
в снегу по колена, глухими просёлками духа.




***
К полудню растает.
А вечером, под сквозняками,
стекло зарастает
морозными сорняками.
Ты вместе со мною,
на грани меж матом и шахом.
Мы кормим больное
Отечество собственным страхом.
Лишь небо над нами,
и звякают звёзды, как льдинки.
Касаюсь губами
весеннего лона гвоздики.
Дрожит переулок,
и в лужу вмерзает нечётко
набухший окурок.
Весна холоднее, чем водка.




В ПРОСТОРНОЙ КОМНАТЕ

Краплёной картою багряно-рыжей масти
заходят сбоку и морочат игрока.
Закат мучителен, как судорога страсти,
в просторной комнате без стен и потолка.
Я забываю адреса, огни, вокзалы,
не успеваю, прикурив от уголька,
о смысле странствий с русским ветром побазарить
в просторной комнате без стен и потолка.
И всадник солнечный натягивает вожжи,
стучат часы и смерть, как женщина, близка,
но с каждым годом мы становимся моложе
в просторной комнате без стен и потолка.
Потом, снаружи, станет лучше или хуже,
но здесь привычней. Мы валяем дурака,
и созерцают Бога серенькие лужи
в просторной комнате...




***
Горят века, обряды и жилища.
Пылает купиной неопалимой
земля моя — огромное кладбище...
И нет конца истории сожжений.
В сраженье очевидного с незримым
незримое не знает поражений.

Восплачем о распятых и убитых,
послушаем, как звякают куранты
и падают усталые гиганты
поверх дорог, заросших и забытых.





алфавитный список авторов.
станция: новости
Поэты Пскова
многоточие
на середине мира
новое столетие
город золотой