на середине мира
алфавитный список
город золотой
ГЕННАДИЙ КАНЕВСКИЙ
Я сердечно благодарен Наталье Черных за возможность разместить несколько своих стихов «На Середине Мира».
По всей вероятности, здесь предполагаются какие-то слова о том, как автор понимает поэзию.
Честно говоря, я не вижу особой необходимости в пояснениях подобного рода. Да и поэзия ли то, что публикуется ниже
(а хронологически тут — тексты с 2005 по 2012 годы) — большой вопрос. Если читающему какой-либо
из опубликованных стихов в какой-то момент покажется, что он видит перед собой то, что для него является поэзией —
я буду рад: возможно, это и было написано в ожидании одного-двух (их не может быть много) подобных откликов.
Нет, неправильно выразился. Конечно, не в ожидании. Ожидать подобного и каким-то образом на это рассчитывать
мне кажется большой самонадеянностью. И на фоне нескончаемых громокипящих споров, что есть поэзия — земной ли она
отголосок божественной речи, производство ли новых смыслов или расширение пространства мифа, пусть тихо,
где-то в стороне от литературных битв, прозвучит голос маленького человека, раз и навсегда ужаснувшегося
конечности и невозвратимости каждого мгновения земной жизни и попытавшегося в меру сил остановить эти мгновения,
собрать их вместе, столкнуть между собой на бумажном листе и продлить, хотя бы для себя самого, их нестройный, нелепый хор.
СОСНЫ ЗА ОКНОМ
избранные стихотворения
избранные стихотворения
[***]
«Nie ustaje w napowietrznym biegu...»
Czeslaw Milosz
Czeslaw Milosz
— о чём ты бежишь, утренний бегун в парке?
о чём неслышно рушишь воздушные арки,
врата света, встающие перед тобой незримо?
о чём возвращаешься, падающие листья целуя,
о чём волочит стопу, припадая слегка на цезуре,
бегущий рядом ризеншнауцер-сучка по имени рифма?
— о тебе бегу, наблюдатель, с пятого этажа глядящий,
воздвигающий эти врата, откладывающий в долгий ящик
всё на свете, заслышав осипший тростник знакомый.
о тебе, даже и тогда не выходящий из дома,
ссылаясь на геморрой, на лень, на тёплое лоно,
когда мимо тебя пробегает твой истинный звук, настоящий.
— обо мне? не может быть. не могу поверить.
отвернусь от окна, уткнусь взглядом в картины, в двери, в засохший вереск.
мне волнения запретили терапевт и знакомый сексолог.
— отвернись. но учти — больше о тебе не пробегу ни разу.
не замедлю быстротекущее время, не дарую радость,
что ты мог бы познать, следуя ритму моих кроссовок.
[заклинания святогорского уезда]
...И если это место — край земли,
Оно не самый крайний край земли.
Мария Степанова
Оно не самый крайний край земли.
Мария Степанова
1
все залавки, запечки, задвижки,
все ухваты, горшки и угли,
ссыпки, схроны, комбеды, излишки,
тараканьих провинций углы,
первоклассники, приготовишки —
возвращайтесь, откуда пришли.
стой, как перст, посредине равнины,
непроглядной, холодной, ночной —
свиток, свернутый из мешковины,
голос ветра — свисток костяной,
как дитя на конце пуповины
перехвачен струною стальной.
2
да молчи ты. тут один вчера запел.
что осталось — и тебе не покажу.
тихий шепот пограничья на тропе.
слева — чудь. пойдешь налево — пропадешь.
это снег, но говори, что это — дождь.
у мостков на переправе не дежурь.
просто медленно разуйся — и вперед.
перевозчик нынче тугрики берет,
а обменник по субботам — до пяти.
на фонарик. доберешься — посвети.
3
между собакой и волком,
между светом и тьмой,
между зимней осенью и осенней зимой,
на окраине мира, где хлеб пекут,
наберу всей жизни на пять секунд.
когда падал — и не дали упасть.
когда засыпал — и не дали заснуть.
когда начинал — и не дали начать.
когда любил тебя.
когда не любил тебя.
на этом встану и буду стоять.
слово мое крепко как образа.
слово мое хлестко как ...твоюмать.
ей господи, когда начну умирать —
вспомни и отведи глаза.
4
лбом горячим упирался
в горы темного стекла
говорил что жизнь прошла
козлоногий арапчонок
углежог и плотогон
стих арине — «арион»
няньку вечно кликал мамой
за живот держась во сне
было много на челне
но иные напрягали
он же радостен и мал
никого не напрягал
5
на соседнем хуторе
ветер оборвал провода
а электрик запил
электрический голос
повторяет последнюю фразу
за кем угодно
лучше слушай
тихий шепот керосиновой лампы
керосина осталось на сутки
запаса лучины — на двое
звездного неба — на неделю
нравственного закона — на месяц
потом будет новая жизнь
имена и тени
придут и волки
числом девять
никто не виноват
ничего не делать
[***]
теки водой не поминай обид
круги исчезнут ветер налетит
и стихнет и тебя не потревожит
и взламывая время сургуча
прочтёшь письмо и говоришь ничья
вода не хочет а земля не может
теки водой приснись кому-нибудь
в день пасмурный как медленная ртуть
в день солнечный как разрешенье зноя
то что уже не может тут не быть
не капать не журчать не растворить
знобящее ни доброе ни злое
снимай усталость другу и врагу
пускай стоят мычат на берегу
на языке неведомого стада
не забирай оставь им это всё
глянь мельница заденешь колесо
и вот скрипит вращается как надо
пусть на мосту пролегшем над тобой
стена на стену каждый рядовой
зачинщиков мелькание и крики
пускай в тебя сливают нефть и яд
и в зеркало с высот своих глядят
два новгорода нижний и великий
[***]
небо для лётчиков, море для моряков.
ходят кругами, прикармливают войну.
а до земли, между прочим, недалеко:
шаг в глубину.
пой кирпичные своды, табачный дым.
в образцах не смешивай глины слои.
не давай на поругание свой хитин,
строки свои.
помни: ты жил полмиллиона лет,
проживёшь и ещё, раковина, трилобит,
их расхожая смерть не поёт тебе
и не болит.
воздух — для ангелов, воду взял рыбнадзор —
вон на моторке ночною летит совой.
а позвонки земли, время и мезозой —
для тебя одного.
[***]
перемешанная с числами
мандельштамовская нота
над полями да над чистыми
smoke on the water
в полдень к изваянью фаллоса
опускать монеты в кружку
помнишь саша улыбалась нам
и сосала сушку
словно фоточка нерезкая
на шоссе лежит у края
гойда жизнь замоскворецкая
рыба заливная
пахли мёдом и пачулями
сны и родинки на коже
под собой страны не чуяли
да и нынче тоже
[***]
всё забыть, и по второму кругу:
воздух горше и плотнее к югу,
вот и тьма сгустилась грозовая,
харьков, запорожье, лозовая,
здесь меня когда-то хоронили
те, со вкусом мёда и ванили,
я лежал на чистом и казённом,
наслаждаясь местным чернозёмом,
и неважно, что иного века,
что жидовской крови злая мета —
то-то под курганами веками
скифы пополам с железняками.
попрошу старинную подругу:
проезжая тулу ли, калугу,
звоном поздним, землемерной цепью
грянься оземь — и лети над степью,
как летают птицы без названья
над непрядвой, доном и назранью,
как сменил докембрий — януарий,
расскажи в последнем мемуаре,
расскажи, как мы с тобой играем,
разлетись в тетради юденфраем —
кровь во рту и привкус купоросный
маленькой войны победоносной.
[reformatio]
таборит из табора, гусь из гуситской своры
там, у гроба, плакали, ну а теперь — корят.
но зато у их красоток такие формы,
что моравия — просто жалкий протекторат.
ян из желива, старый вацлав из будеёвиц —
все твои маршалы пали, хоть волком вой,
ты один, из камня высечен, стой, наёмник
века, под плевками, на площади, как живой.
помнишь, шли с домашним пивом и ветчиною?
лишь лесные ягоды брал — детей дары.
начинали зимой, а как дело к летнему зною —
отступали по влтаве, оглядывались на костры.
ты горел в одном, открыт толпе, как на блюдце —
золотая чаинка, маленький и нагой.
а туристка просто хотела сюда вернуться,
вот и кинула, дура, щепочку в твой огонь.
[***]
что глупых клятв на склонах воробьёвых,
что нежностей в студенческих альковах,
что игр в реке, где плещутся лещи...
а между тем профессор кастанеда
нам лекции читал про кости неба,
про тонкие прозрачные хрящи.
он говорил о предопределенье.
на старческих щеках сквозило тленье,
сансары скрежетало колесо,
и с нашего огромного потока
лишь катя н. сидела одиноко
и кратко конспектировала всё.
утратив гибкость, старый и отвратный,
упёршись в слюдяной и силикатный
костяк вещей, забвения ища,
листай назад и вспомни эти клятвы,
и девичий затылок аккуратный,
и нежный вкус копчёного леща.
я тоже вспомяну. слезой умоюсь.
здесь ныл петрарка, здесь вопил камоэнс,
вон лики их таращатся со стен,
где на закате — ангельское пенье,
а на доске, меж прочих, объявленье:
«возьму списать конспекты кати н.»
[***]
полине филипповой
приходит зима, уходит зима, приходит,
вот и ездишь туда-обратно, как хоббит,
надеваешь траурный воздух мехом наружу,
думаешь «сдюжу или не сдюжу?»
впрочем, думаешь это другими совсем словами,
какими думают коми или саами.
водитель снимает перчатки, ключ вставляет, греет,
не задумываясь, как лишь человек умеет.
голубь — пешком на свалку, собака — рысью к дому.
кто сказал им, что надо так, а не по-другому?
то-то всегда пугала скульптура «скорбящий гений»:
«жизнь животных» откроешь — глядь, это «жизнь растений».
что ли переверни подушку, выверни наизнанку
куртку, полюби безответно красивую лесбиянку,
от природы скромник, дамам заглядывай в вырез
платья — и попадёшь в первый небесный выпуск:
горчаков — в министры, кюхля — в курную хибару,
я же стою на снегу, за всех один погибаю.
[покрышкин]
соседка заносила спички и соль
сосед заходил и оставил ключ
бреешься у зеркала — видишь листок
«ахтунг ахтунг покрышкин ин дер люфт
тем кто своевременно оставит меня
тополиный пух и божья роса
ну а мне соколику мать сыра земля
да высылка в двадцать четыре часа»
что ли призывай на голову мою
все свои проклятия имперская сталь
твоего покрышкина ждали в раю
только он заранее сводку прочитал
как в покровском-стрешневе наискосок
шёл я по аллее мимо дачи его
ждал откровенья или пули в висок
окрика охраны ан нет ничего
левитан до смерти слышал голоса
жуков до опалы копался в золе
тополиный пух и божья роса
всё что остаётся на этой земле
опускай шлагбаумы ступай со двора
фонарём на станции вослед посвети
передай начальнику апостола петра —
эшелон проследует по первому пути
[маресьев]
они отрезали маресьеву ногу
они посвящали маресьева богу
но бог эту жертву отверг
и вот он ползёт через кровь и блевоту
кругом гомонят отмечают субботу
ему же — великий четверг —
день хлеба и рыбы и чистого гнева
геройской звездой пробивается слева
мерцает и светит во тьму
и шепчет ползи по лесам и полянам
сигналь за тобою ползущим полякам
что хрен им а не кострому
когда он поёт о широком просторе
мы видим его через дырку в заборе
в жуках пауках и траве
без ног и без рук словно стыдное что-то
тележка его как модель самолёта
и месть у него в голове
нам взрослые дяди сказали глядите
и мы замолчали наивные дети
смотря на взметнувшийся прах
на родину эту мечту и зазнобу
на горнее небо на дольнюю злобу
на крест у неё в головах
[охотный ряд]
окорочка, подбрюшья вокруг, подглазья,
ливер, межреберье, прочие безобразья.
лёгкого зацепи, кума, с требухою —
большего я на этой земле не стою.
а мясники похаживают по ряду,
из-под полы показывают что надо,
гоголем ходят, ходят лесковым резким,
трубочками попыхивают с достоевским.
вы отрубили всё, и остались крохи.
жадные до творенья слетелись мухи.
ходят над дном туземным. роятся стаей.
обло моё. стозевно моё.
и лайяй.
[николай]
как отступят морозы
рисовать на земле и метать наоттяжку с руки
эти ножички палочки жвачки плевки
или камнем в оконное метить стекло за
неименьем реки
запасайте карбид и картечь
эта стружка аж искры летят называется магний
это скат от камаза его полагается жечь
эта русская речь
на растопку для пятого класса нужна мне
фейерверки ещё далеко
молоко
на губах не обсохло не надо
если каждому первому в рай
шаг вперед и выходит из общего ряда
чемпион николай
ни зубов ни бровей
рыжий плут он лопочет как заяц
он блатные поёт
пробуждается зависть
в пухлом сердце моём
а потом
как в начале потопа
в октябре подступают дожди убирают бельё
солят квасят и запах укропа
отплывает всё дальше европа
нам-то что до неё
белым снегом сыграем
с первой ноты начнём
духовые сначала а скрипки потом
ломанусь в грязноватый небесный проём
назовусь николаем
может быть и поверят а там разберём
[de rerum natura]
е.к.
почему-то болгары кивают в знак отрицанья,
тайцы считают до десяти, разгибая пальцы,
лемурийцы ходят, переступая с носка на пятку,
заполярные люди тают от быстрого света.
тит лукреций об этом рассказывал карлу линнею.
карл линней об этом рассказывал карлу марксу.
тот за утренним пивом поведал гитлеру с троцким.
все они уже умерли, а мы не успели родиться.
засыпай, человек, которого не существует.
спи в объятьях меня, придуманного тобою.
пусть стучат за окном и поют на гортанном хеттском
медленные таджики с пёсьими головами.
[царевич]
плотно ли, хорошо ли сидит на тебе январь?
как на тебя шили, сидит как влитой.
красные кровяные, киноварь, государь.
волоски, эпидермис, маленький мой.
три дня как народился в голубом терему,
в корпусе акушерском, рифмохват-сумарок,
а уж дрожит заранее — возле виска ему
жестяной пропеллер выполняет урок.
так всю жизнь твою будет остроклювый сапсан
с неба следить добычу — только мышью и лечь,
прижаться к земле, к скале, к эпидермису, к волоскам,
к папеньке твоему дамоклу, тебе несущему меч.
все у вас в роду воины, ты один подкачал,
некрасив, невелик ростом, нелюбим лошадьми.
папенька на всякий случай говорил с палачом,
а о чём — знают красные кровяные твои.
то-то тебе приводят каких попросишь б..дей,
моют заморские фрукты в проточной воде,
и радиостанции углича транслируют целый день
колокольную музыку по заявкам нквд.
[москва]
1
случайные ли сыпались слова
почтовые ли голуби летали
в энергонезависимое-два
из холдинга «весёлый пролетарий»
порой крылом заденет по воде
из чкаловского через подмостовый
и вскрикнет хлыщ в усах и бороде
кабацкий завсегдатай из «асторий»
тумана ли рассеет пелену
хмельная и разгульная семейка
шатаясь по бурьяну и репью
на улице полины осипенко
а то ещё зимой когда скуёт
когда в унтах с орудием подлёдным
невидимая бабочка снуёт
над фляжкою и котелком походным
сиянием высотные дома
безумцами увешанные шпили
сугробы и густая бахрома
о князе благоверном данииле
2
через воздух лёгкий и ледяной
со стороны неглинной
дождём еле-еле вначале капая
шестикрылая и шестилапая
заходит молниями сквозя
гроза
я на трубной
потом
на цветном
отступаю крошу ей за домом дом
деревом и штукатуркой шурша
грифелем карандаша
по бумаге в начало мая её
приманиваю
над асфальтовой гладью речной
тёмный зверь неручной
зависает ворочая
запятые отточия
и ты где-то вовне
в переулке малом головине
открываешь окно а там
дождь по листам
жизнь по местам
смерть по пятам
[***]
деревню смыли два дождя —
обида и вражда
остался одинокий двор
там проживает вор
едва откинулся — пришёл
лёг на скоблёный стол
скрестивши руки на груди
всем говорил «уйди»
когда оттаю по весне
тут можно жить и мне
картавый выговор скрывать
за мягким словом «б..дь»
нам с вором нечего делить
нам нечем мир пилить
над нами в небе дремлет бог
свернувшийся в клубок
[пирке]
на сосновой даче игра в лапту
сын наркома в белом стоит цвету
хочет рыженькую вон ту
теплоход плывёт по стеклянной реке
два гудка его два укола пирке
малый шрам на её руке
машинист поёт и уходит в рейс
старший мастер звонко стучит о рельс
послезавтра его арест
человек идёт вдоль проезжей любви
на закат на левый берег невы
он в тени своей головы
у собаки боли
у кошки боли
у страны моей заживи
[вертоград]
сон напоминает его игра —
вентиляторные дуют ветры.
что ты заладил: жара, жара —
это, говорю, вертоград пресветлый,
зной, перетекающий из вчера
в медленное завтра, как полк ракетный
возит на параде, под шум офсетный,
толстого железного бога ра.
это дирижабль пролетел над мостом,
на борту имея клинописный лозунг.
это всё имперское входит в дом,
длится, не кончается — потом, потом —
жжёная резина, стоячий воздух.
в глиняных костюмах, в песке речном —
та же благодать, что в виноградных лозах.
умираешь? — впрочем, ты всегда мельчил,
сочинял ненужное, кривлялся сзади.
сложными движеньями достают мечи —
лучший балетмейстер год их учил.
дай на церемонию взглянуть. не кричи.
не спугни забвение, бога ради.
[радио]
осенью раскладывали по отдельности
письма, письма, страховой полис,
и играли то, что нашлось в холодильнике —
битлз, криденс и роллинг стоунз,
а зимою надо бы на кухне за полночь
письма перечитывать, пить вино с ней,
задавать вопросы «что такое запонки? —
это для манжет, но их уже не носят».
говорят, что ходит меж пространством и временем
медленный трамвай на четверо суток.
в нём простая искра добывается трением
чтобы разогнать подступающий сумрак.
в нём ещё играет чуть слышное радио
из смешного ящика с надписью «ригонда».
в нём ещё чайковский ездил к вивальди —
так и появились времена года.
[камера]
выпивает, не утирая рот,
но ему положено быть счастливым:
вот сейчас он медленно запоёт
про грозу, прошедшую над заливом,
про слепящий никелем бензобак,
про литое солнце из пушки в полдень,
как умеют юрьев и, может, порвин —
тарантеллу пальцами на губах.
и тогда закружится возле ног
рыжеватым псом, золотистым смерчем
лютеранский враг, левантийский бог.
этот ветер с моря не даст прилечь им,
понесёт в притон, а потом — в шалман,
за ещё одной, а тогда уж — баста.
за монетой медною нагибаться.
от сухого корня сходить с ума.
так в дыму от выстрела аронзон
не упал, а будто идёт по свету,
над заливом ходит, гремит грозой,
подбирает-ловит свою монету.
на пределе счастья блестит слюда,
шелестит вода, голубеет глина.
жизнь уже наполненная корзина.
смерть ещё нелепа и молода.
[пар]
славно поют мертвецы стимпанка,
выпуская в медные трубки нагретый воздух,
укрепив оболочку на круглой раме,
поскрипывая шестернями и штуцерами,
поигрывая клапанами,
неся на носу фигуру в стальной панаме.
нас, местных жителей, эти звуки заворожили,
вот и стоим мы за гаражами,
железной стеной отгороженные от жизни.
нас позвали, а мы и не возражали.
славно встают мертвецы стимпанка
медной округлой суммой, початком голым,
в усиках-паутинках нитей и лестниц,
в громе стрекоз, большеглазых железных вестниц,
из-под земли, пропитанной солидолом.
местные жители замерли в напряженьи,
с медными лбами,
с открытыми ртами.
чудо! — как они воздух секут винтами.
чудо! — как стреляют на пораженье.
[***]
смирно! — говорят вам, штафирки,
внемля аргументам и фактам:
я служил шталмейстером в цирке,
я давал воды элефантам,
а когда печальные звери
уходили в ночь по четыре,
я стоял на стрёме у двери,
воровской фонарик притыря.
помните змею-недотрогу? —
до сих пор директор икает.
я служу зелёному богу —
ваши рядом с ним отдыхают.
цейсовские стёкла — в порядке.
голуби идут по карнизу.
маленькие львы и лошадки
поздравляют бедную лизу.
[***]
вове беляеву
отведи её в сторону — зренью мешает.
небогатый, но всё-таки вид.
в старом парке у нас есть страна небольшая.
и она говорит.
не воюя, не рея
на ветру, не кичась синевой, белизной.
и сигналы — неточное время —
да пребудут со мной.
там чубушник и жимолость, горы покаты,
невысоки дома муравьёв.
кулебяки её — дериваты её, предикаты,
смыслы в девять слоёв.
полустанки забыты.
полу-танки рокочут в траве.
нет, не в лондоне.
нет, не в москве.
[***]
любой, но чтобы сосны за окном.
пускай дощатый, карточный — но сосны.
пусть будет лишь одно названье — «дом»,
но будет отблеск на закате красный.
и пред тобой, негодным к строевой —
вечерний строй, к морской вовеки годный.
закончен день, сурдиночный и злой,
их музыкою, медленной и медной.
протри, потом поставь свою иглу
из воздуха, и никогда не мимо,
из солнечных квадратов на полу,
из голосов (их называют «гамма»),
все — в очереди, за одним » другой,
и — до реки, до моря, через море,
а там уже столетний лес секвой:
как вы, такой и вам отмерят мерой.
а в воздухе — эфирные тела,
и искры, и горячие светила,
и медленная музыка плыла,
пока на сердце жгло и рассветало.
то закрывал, то открывал глаза,
всё проверял — на месте, не исчезли,
прозрачные, янтарные леса,
как были до, как будут после жизни.
на середине мира
станция
алфавитный список авторов
гостиная
кухня
корни и ветви
город золотой
новое столетие
озарения
дневник
станция
алфавитный список авторов
гостиная
кухня
корни и ветви
город золотой
новое столетие
озарения
дневник
