на середине мира
станция: новости
алфавитный список авторов
САША ЛОНДОН
Начало мне — год 91-ый (как жаль, что не сказать — до Н.Э.), где-то на развалинах — увы,
не Рима, не Эллады — одной из республик. В Петербурге живу и чувствую лет с 5-ти.
И этот факт — моего в нем присутствия, — есть самый корень моей биографии.
<воспоминания стерты>
С Альфой (Поэзия) — познакомился в 16-ти летнем возрасте, жить — с ней же — стал с 20-ти. С тех пор все — в жертву ей. С Омегой еще не знаком. Но есть (опасения?) надежда, что отношениям с Альфой — одним сожительством исчерпать себя не суждено.
<воспоминания стерты>
С Альфой (Поэзия) — познакомился в 16-ти летнем возрасте, жить — с ней же — стал с 20-ти. С тех пор все — в жертву ей. С Омегой еще не знаком. Но есть (опасения?) надежда, что отношениям с Альфой — одним сожительством исчерпать себя не суждено.
ПАСТОРАЛЬ
Любовница
А. Зиневич
Поэзия, любовница моя,
кому с тобой я изменяю,
кого нещадно предаю
с тех самых пор,
как обменял нефрит на лавр?
Не жизнь саму? В деснице чувств:
шестое — лишнее, зане
сам — голос, как Давид — нагой,
достойный собственной руки.
Ту я — отсек! Иной — коснусь
груди твоей, и вспыхнет —
Слово.
Отец
Кому такой ты, каменный, дарован,
и, ныне, в чьей груди
лежишь ребром незыблемым, Петровым,
незыблем — ты?
Имеющий — поныне, — это право —
свое — не быть ничьим,
в десницу чью ты вкладываешь мрамор,
в ладони чьи
Когда передо мною зреет Кронверк
я — есть, и ты — еси;
четвертый век ты им, кровавым, коронован,
и я — твой сын.
Сказать, что твой — родной, балтийский, кровный, —
ответь мне, вправе я,
омыв себя твоей холодной кровью
праведной?
Для всех своих сынов неумолимо —
отец, — среди воды
стоишь, как купина — неопалима, —
не тонущ — ты.
Франческа
А.Б.
Прекрасная, несчастная Франческа
в какой из этих дней дождливых
ты вспомнишь обо мне? На берегу
огромного цианового моря
я за руку блуждаю с пустотой, и ветер
свидетель мне, сходящему с ума.
Откуда я узнал тебя не помню:
какие-то обманы... договоры...
наряды... хромоногие мужи...
Но забывается, как правило, плохое.
И вот, теперь, я здесь — на берегу,
а все, что было до как будто смыто
и плавает в открытом море. Морю
по-прежнему известно больше нас. Как странно:
в округе власть воды, но все-же тело
пылает и испытывает жажду,
а, значит, дело вовсе не в воде...
Увы,
пока я именем твоим тревожу память
на взморье, я — как вновь — не замечаю,
как шпагой на меня несется ветер,
но пустота меня собою заслоняет
и падает на каменный песок...
Франческа.
Давидов сын
А.Б.
Мне бросаться из улицы — в улицу,
все равно, что по мытарствам — удел;
на Аничковом фонари, как — виселицы,
качаются в черной воде.
Днем, я — ветхая тень фасадов,
зеница гранитных глаз,
ну, а ночью же — сын Давидов,
окаянный и грешный аз.
Утонуть, так — в молитвенной речи,
просить тебе — Благодать,
и, если надобно Отче,
свою жизнь за тебя — отдать.
Не затем прихожу я на исповедь,
чтобы грехи мне простил Господь,
не затем я — молюсь неистово,
чтобы Он оболкся во плоть,
но затем лишь, чтоб эта — жертвенность
дверьми отворила — суть,
что через любую такую брошенность
пролегает к тебе мой — путь.
Дорогая, чем порознь — по набережным,
лучше вместе — по хрупкому льду,
чем с безбожным — да лучше уж с набожным,
без оглядки, но прямо к Христу.
Нынче, сердцу моему не здоровится,
да и дух мой, увы, занемог...
не молись за меня, Богородица —
за нее помолись, за нее.
Телец
О.
И я увидел этот город, как впервые,
поверженный лучом Альдебарана:
твоими <бедность лексики> глазами,
устами, прошептавшими «вода —
повсюду», бледно-розовой ладонью
коснувшейся до мрамора.
Увы,
теперь, мне остается повторять,
очнувшись от причудливого сна:
«уехала, уехала», как поезд
до <вычеркнуто>-урга. Только тот
взаправду существует, без чьего
существования немыслимо другое,
а, значит, ты и правда существуешь,
и это был не сон.
Телец во тьме,
копытами стуча, рисует круг
и мчится к Близнецам от Овна.
Овна.
Развалины
И там, где в испарениях метана,
фонтаны хлещут в яшмовом саду,
и торф под обгорелыми ступнями
стремглав затвердевает в серый мрамор
мне хочется, однажды, стать скульптурой
с опущенною на сердце рукой.
Хотя бы камнем, мне и этого довольно.
Покамест же, в том зыбком лабиринте,
где в фосфорном сияньи тень блуждает
угрюмого бессонного царя
мне дадено судьбой иное право:
идти, минуя темные аллеи,
до стынущих развалин белой ночи,
и с колоннады старого собора,
глядеть, как город трехсотлетним василиском,
звеня вдали змеиной чешуей,
крылами поправляет диадему.
Сизиф
Сизиф, размеры камня обозримы,
бессмысленный твой труд не обозрим.
Как видишь ты, страстей земных цена была огромна.
Теперь твой лик от каменного лика
едва ли зоркий из богов способен
не выведав судьбы твоей у Мойры отличить.
Коринф забыл тебя, Сизиф.
Близка вершина
окончен будет труд, но что тогда!
Устроим пир? Начнем все сызнова? В Аиде?
На берегах Кокита? Будет же, Сизиф,
взгляни как камень рушит грезы
вздымая адовую пыль. В который раз
ты воротишься, обреченный
нести свой труд, к подножию горы, —
как никому тебе известны эти числа,
Сизиф.
Что? Вечности? Нет, эта не знакома
со временем, со счетом вообще.
Твой труд не кажется мне вечным, боги
не терпят времени, как свергнут был сам Крон,
а с ним — Эон. Но боги, эти боги!
Старалась Мнемосина ли, иль кто другой:
но камень сий лишь доля кары —
зане забыт Сизиф. Забыт богами.
Людьми забыт. Забыт и обречен
на тщетный труд.
2010
Пастораль
Когда — бесценный дар — слова, — овладевают
душой пастушьею моей,
такой адамовой, такою уязвимой, —
не кается ли в тот момент она?
Поэт — Иов — невольный пастырь слов,
кто и в Аркадии метался бы в неволе, —
достоин ли он участи иной?
А я — поэт? А — пастырь я?
Не посягаю ни на то, ни на другое,
но если так, и слову я — слуга,
то много ль мне на мытарствах
простится?
волны
на середине мира
новое столетие
город золотой
корни и ветви
литинститут
Озарения: эссе
