ПИСЬМА ИЗ ЗАГРАНИЦЫ

№2: Вечер памяти Алексея Парщикова в студии Павла Лемберского на Манхэттене

Говорят, случайностей не бывает, и, видимо, есть некий смысл в том, что в нынешнем 2011 году два вечера памяти Алексея Парщикова — в Нью-Йорке и Москве — состоялись 26 мая, с оговоркой организаторов, что надо бы — 24-го, в день его рождения, но… так сложилось.

Вечер в студии Павла Лемберского на Манхэттене прошел как один из «Вечеров Русского Гулливера в Нью-Йорке», соответственно ведущим его был глава этого проекта Вадим Месяц. После весьма краткого вводного слова он начал читать стихи Парщикова, безошибочно выбрав для этого знаменитую поэму «Нефть». Именно там стоят слова «отвязанная реальность» — та, на которую «уставился» поэт, воспроизводящий ее в своем тексте. «Отвязанная», то есть освобожденная от навязывания ей каких-либо схем представления о ней, что дает ей возможность представать перед человеком в своей непостижимой для него полноте. Там же говорится и о «крутящей» поэта «сердцевине Земли» — как о могучем потоке, «вышедшем на волю» из неведомых глубин. На этом, фактически, зиждется поэтическое направление, получившее название метареализм (по Михаилу Эпштейну) или метаметафоризм (по Константину Кедрову), «ключевой фигурой» которого, как написано в справочных изданиях, стал Алексей Парщиков. Или, по словам Дмитрия Бавильского, «смысловым центром» которого он «был и остается», будучи «наиболее точным и четким выразителем невыразимого» отсюда.

«Нефть» — так названа русско-немецкая книга Парщикова (поэмы и стихотворения на русском языке и в переводах Хендрика Джексона), вышедшая к двухлетию со дня его смерти в берлинском издательстве «Kookbooks» и презентованная 26 мая в московском клубе «Билингва». Поэтов круга этого издательства знал и ценил Парщиков, и в Германии он прожил намного дольше, чем в Америке, там же он умер и похоронен, и там же осталась его семья. Но начальная необходимость, как он сам, уже живя в Германии, сформулировал в интервью корреспонденту «Русского журнала» «вырваться из тогдашней московской обстановки, переместиться в другой мир, подкачаться какими-то иными знаниями и представлениями» была осуществлена в Америке — во время учебы в Стэнфордском университете. И в Америке также живут близкие ему по духу, которых ценил он и которые помнят и ценят его. Именно в Америке — в Стэнфордском университете — в начале прошлого года, меньше, чем через год после его смерти, прошли первые посвященные Парщикову мемориальные вечера русских и американских поэтов.

В интервью «Русскому журналу» Парщиков сказал, что у него «не было идеи эмиграции», все получилось «стихийно», тем более, что «исчезло само понятие эмиграции» и сформировалась «новая генерация людей, ведущих челночный образ жизни». Неуклонный рост этой генерации стал одной из примет нашего времени, и общие законы того, что происходит при взаимодействии в этих условиях родной культуры с другими, еще предстоит выявить. Парщикову же выпала судьба, став легендарной фигурой русской поэзии, одновременно стать «своеобразным мостом между отечественной культурой и западной: его имя примиряет и объединяет поэтов самых различных направлений и эстетических платформ» — так сказано о нем в новостной ленте Openspace, сообщающей о 2-х Международных Парщиковских чтениях.

Кураторами этих прошедших минувшей осенью в России чтений были Вадим Месяц и американская славистка из Стэнфорда Дарлин Реддауэй, автор идеи чтений. Она также была участницей вечера в мастерской Павла Лемберского — благодаря скайпу, и это был единственный участник этого вечера, для которого русский язык не был родным. Все остальные были сотоварищами Парщикова по стране рождения, а большинство — собратьями по литературному цеху: Павел Лемберский, Вадим Месяц Евгений Осташевский, Владимир Друк, Рафаэль Левчин (также участвующий в вечере благодаря скайпу — из Чикаго), Григорий Стариковский, Владимир Эфроимсон и другие.

Выступления шли по обычному сценарию: воспоминания и чтение стихов Парщикова. Чувствовалось, что читаемые тексты тщательно отбирались и относятся к числу любимых. Кроме поэмы «Нефть» звучали строки из поэмы «Я жил на поле Полтавской битвы» и небольшие тексты, например, «Борцы». Чем же еще, как не таким панорамным, на разные голоса и манеры воспроизведения, чтением текстов поэта можно почтить его память, отдать дань его гению? В сущности, этим было сказано главное. На чтение стихов органично накладывались воспоминания, временами дополняющие друг друга и зачастую буквально воспроизводящие эпизоды жизни выступающих, в которых участвовал Алексей Парщиков.

В этих воспоминаниях просматривались основные вехи его жизненного пути: Киев и группа «апокалиптики»; Москва и Литературный институт, студия Кирилла Ковальджи, утверждение термина метареализм, первая публикация, первая книга и растущее публичное признание — аспирантура Стенфордского университета и далее — то, что он назвал «челночным образом жизни», стержнем которого была русскоязычная поэзия.

Пожалуй, наиболее поэтично и образно говорил о своем знакомстве с Парщиковым Владимир Друк, знавший его, как он выразился, «еще до Ковальджи» и живший с ним в Москве по соседству. Воспроизводя обстановку московского литературного неофициоза и выхода из него, он интересно рассказал о совещании молодых писателей, состоявшемся «вскоре после смерти Брежнева» — о том, как его участники, в том числе он и Парщиков, оказались в Азербайджане, на берегу Каспия, который в том месте был им по пояс. Друку удалось хорошо передать, что любой, казалось бы банальный эпизод, освещаясь тем, что исходило от Парщикова, приобретал метафизическую окраску, давая возможность иного восприятия окружающей реальности.

«Это было какое-то шампанское — с ним дружить» — эти слова Друка тем или иным образом звучали в рассказе всех, кто знал Парщикова. Все дружно говорили о том, как много дало им общение с Парщиковым и его поэзией, которая ошеломляла при первом знакомстве, вслед за чем следовала мысль: вот она, действительно современная поэзия. Павел Лемберский, не знавший Парщикова лично, рассказал, что он узнал о нем, случайно взяв книгу его стихов с полки в гостях у своего друга Михаила Шишкина в Цюрихе — и перед ним буквально распахнулся новый мир.

Последним выступил дуэт Вадим Месяц и Павел Лемберский: стихи Парщикова, читаемые Лемберским, звучали в музыкальном сопровождении Месяца. Закрывая вечер, Месяц прочел собственные стихи, посвященные Алексею Парщикову, и сказал, что отдавая дань его памяти, мы лучше постигаем то, что он сделал, открывая новое — то, чего до него в русской поэзии не было, и, базируясь на этом, надо идти дальше. На этой оптимистичной ноте закончился нью-йоркский вечер «Русского Гулливера», посвященный Алексею Парщикову.

Вполне возможно, что именно судьба и творчество Алексея Парщикова сделали широко известным и, возможно, обессмертили, термин «метареализм/метаметафоризм», хотя, как известно, великий поэт всегда шире любых рамок, в том числе поэтических направлений. В отношении же этого направления можно заметить, что тогдашний, так называемый исторический «метареализм», который, как считается, боролся за значимость с концептуализмом, конечно же, стал достоянием истории. Но то, что было и есть его сутью, его духом, — восприятие реальности как единого континуума бесконечного множества соотнесенных между собой реальностей, базирующееся в своем воспроизведении на сложной метафоре, получившей название «метаметафора», — живет и развивается в русской поэзии. Равно как и то главное, что привнес в нее концептуализм. И кому теперь, кроме соответствующих специалистов, особенно интересно, как они боролись когда-то друг с другом? Базируясь на достигнутом, русская поэзия идет дальше. Как сказал еще в 2002 году Рафаэль Левчин во время своего выступления в Нью-Йорке о «метареалистах и других»,: «кто сегодня на трезвую голову поверит, что когда-то Вознесенского читали в самиздате?!!»