на середине мира
станция: новости
алфавитный список авторов
МАКСИМ ВОЛЧКЕВИЧ
Родился в Москве в 1970 году. Один из центральных персонажей
литературной группы "Междуречье". Редактор и составитель сборников "Окрестности".
Несоклько публикаций в периодике, в частности — журнал "Новый мир".
СТИХИ
СРЕДНЕРУССКОЕ ПОЛОТНО
Посмотри: один, без подмастерьев
Русский лес смеркается зимой.
Чудный снег идет между деревьев
Непроглядной серой пеленой.
День стоит скупой и покаянный,
Как ледок непрочный на воде, —
Вот картина в раме деревянной,
На одном висящая гвозде.
Больше не оставлено объема
Для земли, и неба, и плетня.
Погоди, не выходи из дома,
Руку дай, не зажигай огня.
То не грязь дорожная и глина
Под окном — я цвет не изменю -
Грубая пространства мешковина
Проступает сквозь эту мазню.
Здесь и там одной суровой ниткой
Мир прошит без швов и без прорех.
За тоской дорожной и кибиткой
Снег ложится и прощает всех.
Поумнеешь, почитаешь книжки,
А вернешься на исходе лет
Все к тому, «откудова дровишки»,
Ведь известен, в общем-то, ответ.
То зима своей верховной властью
У застав меняет лошадей.
Сыпет снег одной трефовой мастью,
Не имея прочих козырей.
Не слыхав гармоний образцовых,
Дует ветер да свистит в кулак,
Для простых печей иль изразцовых
Все не сложит музыки никак.
Снег идет, и начинай по кругу:
Степь да степь, ведь есть еще места.
Не проглянет сквозь его дерюгу
В поле полосатая верста.
Что же делать с этой палитрой?
Холст марать и не сойти с ума…
Птице с хлебом, мужику с поллитрой —
Впереди огромная зима.
* * *
Мир полон подобий,
оставленных Богом улик —
как перстень в сугробе,
как в хлебе печном золотник.
Как шорох в подвалах мышиных
таинственной ночью, когда
в исламских кувшинах
становится слаще вода.
С рождения самого — в детстве,
до первых шагов и речей
нам чувство дано соответствий,
как опыт единства вещей.
В созвездиях общий порядок
и в трещинах на стене
мы видим — и сладок
осадок на глиняном дне.
Кто ждет справедливости лучшей
за праведность или за грех,
тот истину ищет — но случай
один выпадает на всех.
И словно потерянный бродит
меж нас он, покорный судьбе, —
и то, что находит,
не может присвоит себе.
ДВЕ ДЕВОЧКИ
1.
Это девочка на склоне
Ночи, темный колорит -
Свет проходит сквозь ладони,
Лампа в комнате горит.
Ужас тихий мирозданья
Ты прочтешь в ее глазах,
И как будто от сиянья
Обруч виден в волосах.
Ложку вечности, микстуру
Выпьет детство — и уснет.
Мотылек по абажуру
Освещенному ползет.
2.
Спать пора, земля сырая;
Здравствуй, девочка больная,
Одинокая внутри —
Помнишь маму? Говори.
Ты меня не понимаешь —
С куклой вечною играешь,
Палец собственный сосешь;
Ничего ты не поймешь.
Детский ужас не проходит —
Он в глаза твои уходит
И в прозрачной глубине
Там покоится, на дне.
ДОМ НА КРАЮ СВЕТА
Дом на краю света;
вдалеке от всего,
что можно прочесть в газетах,
не поняв ничего, — выпив чашечку кофе,
поговорив о том,
чего не бывает в принципе
за бугром.
Дом на краю света:
на запад и на восток
пересеченная местность,
дальше — сплошной песок,
чистая перспектива,
голубизна, простор;
дом на краю света,
что стоит до сих пор.
Дом на краю света
дальше от городов
и населенных пунктов,
чем от красивых слов,
выброшенных на ветер,
во всю ширину экрана —
волною, переворачивающей
страницу чистую океана.
Дом на краю света;
образно говоря,
это конец апреля
или же ноября,
несколько сломаных стульев,
фотография на стене,
постель, что еще не убрана,
песчинка на простыне.
Впрочем, подобные вещи
бысто сводят на нет
нехитрую метафизику юности,
словно включают свет
в сумерках — и на лампочку
мошки летят в окно.
Дом на краю света,
за которым темно.
* * *
Ты запомнишь травинку заката
между шпал почерневших, где зной
пахнет углем, и щебнем — лопата,
и не движется воздух земной.
Впереди огонек светофора
задрожит на свободном пути;
и до станции будет не скоро —
все равно до утра не дойти.
Солнце сядет — и с насыпи пыльной,
где вьюнок под ногами цветет,
ты увидишь, как месяц старинный
над притихшею степью встает,
как трава над обрывом, услышишь,
неподвижно звенит от цикад;
и поймешь — ничего не попишешь -
где кончается этот закат.
Это будет дорожка на склоне
или, может, вершина холма,
но ее не касаются кони
в темноте, — они сходят с ума;
это будет окрашенный светом
безымянный участок степной,
где становится каждый поэтом —
но обходят его стороной.
И тогда это самое место,
на котором кончалась земля,
вдруг уйдет, как вершина оркестра
или тонущего корабля...
Ничего не останется, кроме
того краешка вечности, где
алый отблеск лежал на соломе
вместе с ночью. И верил звезде.
* * *
Средь флейт земных всегда в миноре,
Земным неведомо богам —
Ты вновь подкатываешь, море,
К моим ногам.
Твой счет у времени огромен —
Ты отступаешь налегке,
Смывая город, что построен
Был на песке.
Пусть ключ единственный потонет
К твоим симфониям, но лишь
Морская раковина помнит
Как ты шумишь.
И чайки не летят за теми,
Кто канул, не достигнув дна,
Туда, где музыка и темень
И глубина.
Но с новой силой, на рассвете
Влечешь ты парус рыбака,
Когда подует свежий ветер
С материка.
И волн свободных с облаками
Не остановишь на бегу -
Так чист простор и гладок камень
На берегу.
ЗИМНЯЯ ЧАШКА
Бывает день из мира неземного
В конце зимы — похожий на предмет
Тончайшего фарфора голубого,
Где каждый палец виден на просвет;
Он изнутри сиянием пронизан
От холода, оставшегося в ней,
Как чашка из разбитого сервиза,
Прекрасная и полная теней.
Открой буфет высокий и певучий
И этот день поставь перед собой,
И поверни, чтоб видно было лучше
Со стороны - какой он голубой;
Уже февраль. Весна не за горами:
Не долго нам осталось коченеть -
Вот так сидеть пустыми вечерами
И ложечкою чайною звенеть.
* * *
Вот человек, идущий мне навстречу:
на нем пальто без пуговицы, день
сегодня теплый — теплый и весенний.
Как хорошо: он точно обо мне
не думает — в глазах его далеких
я отражаюсь, словно облака,
деревья или птицы на деревьях.
Что означает странный этот взгляд?
работу мысли он не означает,
поскольку тот, кто мыслит, на одном
всегда состредоточится предмете.
А здесь другое: птицы, облака...
Но если так, прохожему на миг
дано себя в глазах его увидеть
и различить на яблоке глазном
весь этот мир — далекий и прекрасный.
* * *
Садовник лестницу приставил и, на куст
Взобравшись, розу ножницами срезал —
И изучал механику цветка.
А в это время за его спиной
Стояла нимфа, яблоко кусая.
На ветке дуба чижик щебетал,
Когда она смешинкой подавилась,
И, испугавшись, спряталась за ствол.
Садовник оглянулся — никого:
Трава не смята, лестница в порядке...
И не спеша затылок почесал.
Не надо удивляться ничему.
Ведь в жизни может всякое случится
С любым из нас. Тем более в одно
Прекрасное и солнечное утро.
* * *
Сегодня я гулял по лесу
и видел как стояли сосны
кирпично-красные; стрекозы
носились в воздухе нагретом
как механические эльфы, —
то на кору садились цепко,
то вдруг взлетали, превращаясь
в набор отдельных плоскостей.
Что делать! мир членистоногий
от силы солнечной зависит,
как все растительное царство -
чем ярче воздух раскаленный,
тем стебель слаще, и кислее
яд муравьиного укуса;
тем тоньше аромат цветочный
прохладным вечером, богаче
узор на крыльях драгоценных
летучих гусениц... однако,
как хорошо, что сотворен он
в миниатюре — на ладони
жук умещается рогатый,
кузнечик, мыслящий ногами,
и даже бабочка, подобно
открытой книге. Невозможно
принять гигантских насекомых -
тогда бы против нашей воли
они селились с человеком
и отвращение внушали.
Мы ненавидим тех, кто с нами
живет, кто кров и хлеб наш делит, -
мух, что на сахар белоснежный
садятся черными ногами,
и хитроумых тараканов,
от наказания бегущих... —
они нам равно неприятны.
Два мира столь различных между
собой, как наш - и насекомых -
не существуют вместе: сколько б
им не приписывали разум, -
для нас личинки и букашки
едва ль ожившие растенья.
Вот если б мысленно мы с ними
вдруг поменялись бы местами,
когда бы вместо великанов
вдруг оказались муравьями —
скорей всего..........
* * *
Следи за движением секундной стрелки, —
так ползет муравей по скатерти солнечной, так
стрекоза зависает в воздухе цифрой стеклянной,
так время идет насекомое, кем-то заведено,
и цепкостью лапок, испачканных в сладкой пыльце,
и тысячью стяжек натянуты крылья его.
Но если ты ухо наклонишь так низко, что сможешь в траве
расслышать движение жизни, скребущейся как коробок,
то ты различишь и узнаешь, как счастливы все на земле
живущие временем, — жук и личинка, и бог.
Ты станешь таким же, с дырою сквозной на спине
и воздухом в сердце, - летающим, легким, пустым,
цикадой невидимой, спящей на той стороне
на темени мира, - открыв часовой механизм.
Ты станешь таким же — на нитке спустившись туда,
по скважине ночи проникнув на тот циферблат,
где времени нет потому, что оно без труда
идет через память, бежит — и не смотрит назад
Ты станешь таким же; но ты ничего не поймешь, —
козявку и бабочку пальцем огромным не тронешь
и панцирь хитиновый сам по размеру сошьешь,
и треск слюдяной на цветущую землю уронишь.
