*
Я хочу поведать одно удивительное событие, которое случилось с Павлом Ивановичем. Вообще-то на Павла Ивановича он ещё не тянет. Приятели называют его Пашкой.

*
По окончании МАИ Пашка никак не мог найти подходящую работу, и затусовался. Целыми днями сидел в известном кафе на Петровке, пил кофе и беседовал на отвлеченные темы. Периодически работа подворачивалась, но все более разовая, как бы случайная. Пока не появился Митрич и не увлек Павла Ивановича в книжную торговлю.

*
В то время книжники зарабатывали неплохо. Да и жизнь на лотке была не жалкая: даровых денег хватало и на горячий сэндвич с кофе, и на сигареты. Хотя Павел Иванович не курил. Торговать он скоро выучился. По словам знакомого художника, у него отрос орган торгуй.

Самым непостижимым и сложным в работе книготорговца оказался для Павла Ивановича выбор книг. То есть, как можно собрать в одну кучу столько и всего. Пестрые, огромные альбомы и цветные детские книги соседствовали с классической литературой и чтивом домохозяек, которое книгами-то назвать не получается. Детективы перемежались с медицинской литературой и народными лечебниками. Словом, у Павла Ивановича, человека весьма требовательного, голова пошла кругом.

*
Последствия этого не замедлили сказаться. Началось с того, что на продажу привезли, по сто двадцать рублей за книгу (по тем временам неплохие деньги!), энциклопедию какого-то англичанина «Тайные общества ХХ века». Или что-то в этом духе. Павел Иванович, как это принято у хороших продавцов, перелистал книжку. Книжка была в мягкой обложке, не прошитая, словом, из дешевых поделок. Не зная сам, почему, Павел долго думал о том, что прочитал. Идея огромной организации, управляющей миром людей, казалась сокрушительной. Книжку он припрятал и дочитал дома.

*
Теперь жизнь его, ранее наполненная только заботами о том, как бы благоустроить родную однокомнатную квартирку, подаренную ему родителями, исполнилась тайн и загадок. Павел Иванович не подозревал в себе столько женской наблюдательности. Теперь он читал проходящих перед ним людей как географические карты. И улавливал в любых происшествиях дня связь. Однако желания его не находили отклика ни в книгах, которые он искал или покупал, ни в занятиях (о них расскажу несколько позже). Он надеялся, что его заметят посвященные. Хотя бы первой степени. Для того, чтобы привлечь их, он даже выбрал особенный свитер. Зеленого цвета. С некоторых пор этот цвет вызывал в нем трепет. Нацепил значок с треугольником и глазом внутри треугольника. Такой значок можно было купить в любой рокнролльной лавке. Павел Иванович ждал.

На лоток он выходил исправно, дня три-четыре в неделю. Хотя и по шестнадцать часов. Место у него было постоянное, прикормленное, выручка неплохая. В общем, нареканий на него со стороны конторского начальства не случалось. Другое дело, что чем дальше, тем более стала проявляться странность его поведения.

Поначалу Павел Иванович, увлеченный ходом тайных мыслей, задевал и покупателей, проводя с ними подозрительные беседы. Иногда. Потом прекратил — о чем говорить с непосвященными? А посвященные все не приходили.

*
Тогда Павел Иванович решил сам найти их. Но для этого необходимы были некоторые усилия над собой. В рабочий день (а работал он теперь дней пять-шесть в неделю) вставать приходилось весьма рано. Благо, до работы дороги — полчаса троллейбусом. Возвращался Павел домой около одиннадцати вечера. Все необходимые дела делались в течение рабочего дня. За неделей работы следовала неделя отдыха.


*
И вот что он, Павел Иванович, придумал. Посвященные собираются непременно ночью. Именно в это время, если ходить по городу, возможно вычислить место их собрания. Каким образом — Павел Иванович пока не додумался. Он был просто уверен, что у него получится найти посвящённых.

Павел Иванович приобрел астрологические эфемериды и засел за их изучение. Наконец, он определил день собрания. Планеты расположились в нужном порядке, именно так, как благоприятно для тайной встречи мистической общины. Такая расстановка планет, как он читал, встречается редко. Однако, гороскопа дня недостаточно. Он составил свой собственный гороскоп и сопоставил его с гороскопом дня. Получилось весьма странное наложение. Юпитер определенно высказался за неудачу предприятия.

Павел Иванович встревожился. Он вспомнил, что у него есть институтский друг, до страсти увлеченный астрономией, а у друга есть телескоп. Покопавшись в тщательно сохраняемых записных книжках, Павел Иванович отыскал его телефон. Друг оказался дома и воспринял его вопрос как должное. Забыв о том, что они разговаривают по телефону, оба углубились в изучение причин странного поведения планеты. Приятель изредка ронял восклицательные знаки. Сердце Павла Ивановича колотилось так, как никогда. Возможно, что и от большого количества выпитого кофе. Хотя нет. Ради очищения души и тела перед ответственной встречей бедный книжник вот уже неделю не ел животного, даже молока, и не пил крепкого чая и кофе.

Наконец, приятель выдал резюме:

— До двух часов ночи такого-то числа красное пятно будет наползать, а после двух, возможно, проявится белое. Хотя сейчас большая облачность, точно сказать не могу.

Такое-то число и было тем самым днем, в который Павел Иванович надеялся встретить посвященных. Белое пятно подало ему некоторую надежду: видимо, неудача ждет его только до двух часов ночи. Что они, эти астрономы, знают?

Для подтверждения Павел Иванович выложил карты таро по особой системе. Карты он рисовал сам, и сам же проводил над ними надлежащие манипуляции. Для заряжения их мистической силой. Однако, и таро выдали ту же информацию: Владыка высказывался против. В положительном варианте должен присутствовать папа, или великий иерофант. Но его и в помине не было. Однако Владыка своей властной рукой отметал любую возможность проникновения Павла Ивановича в таинственные структуры.

Что делать? Отказаться было уже невозможно. Павел Иванович самому себе напоминал паровоз, в топку которого накидали чересчур много угля. Он словно бы куда-то летел с захватывающей скоростью, все быстрее и быстрее.

*
Наконец, роковой день настал. Павел Иванович не спал уже третьи сутки. Он забыл, когда последний раз нормально ел. Чтение не привлекало его — настолько все силы его существа сосредоточились на предстоящем. Когда ему становилось невмоготу, он выходил на улицу и ходил по городу до изнеможения.

Улицы поворачивали, открывая бока, присыпанные снегом, и это несколько облегчало состояние ожидающего. Дом смотрел свысока на телефонную будку с выбитым стеклом у подъезда. Искусственное дерево, воткнутое в коричневый горшок, отмечало местоположение школы фотомоделей. И так далее. Словом, город оставался прежним.

*
Сам не понимая как, он заснул, часов в восемь вечера, сидя за пустым столом на кухне. Тщательно вымытая посуда покоилась на сушилке, продукты в холодильнике дожидались своего часа. Странно, однако у Пашки было детское желание, что, когда все совершится, он съест мороженое. Ради этого Павел Иванович припрятал в морозилке шоколадный стаканчик. На кухне из мебели имелись: стол-тумба, обеденный стол небольшого размера, но раскладной, и два старых-престарых стула. С потолка сиротливо свисала лампочка без абажура. Павел Иванович давно хотел купить абажур, но все не находил подходящего. Абажур ему хотелось зеленого цвета.

Проснулся Павел Иванович часов в одиннадцать. Окно таращилось на него черной поверхностью, продырявленной электрическими искрами, брызнувшими из окон дома напротив. Павел Иванович наскоро оделся и почти выбежал из дома, однако, проверив, запер ли квартиру. С некоторых пор он стал особенно уделять внимание значительным мелочам: дверному замку, ключам, перчатками и записной книжке, а так же проездному на все виды транспорта и квитанциям об оплате коммунальных услуг. Книги, собранные у него в доме, в полупустой комнатке, казались контрабандным грузом. Павел Иванович чувствовал себя как закононарушитель.

*
Пушистый снег ложился щедро и густо, как бывает только в новогодней сказке. Павел Иванович неожиданно заплутал. Он метался от одного двора к другому, но — о ужас! — в темноте они все были похожи. На какое-то короткое время он даже забыл, зачем вообще вышел на улицу. Потом вспомнил и побежал, словно бы точно зная, куда.

*
Он оказался в той части города, где происходила массовая реконструкция жилых зданий. Некоторые дома представляли собой только стены, внутри которых возвышались груды строительного мусора. Он вышел на набережную. Черная река, словно нефтяная, жидко мерцала где-то далеко внизу, и, вместе с тем, близко, так, что только опусти руку.

Он постоял на мосту, наслаждаясь прелестями зимнего вечера. И пошел дальше. Теперь он не торопился. Он как будто точно знал, где и кого искать. Он дошел до поворота и вышел на центральную улицу. Возле ресторана длинные барышни смеялись с толстым мужичком в сером костюме. Костюм из дорогих, заметил Павел Иванович. После он очутился на площади, возле памятника, и сделал круг. Теперь он был уверен, что окончательно запутал следы.

*
Так он сделал круг и снова вернулся на набережную, к пустым домам. Он остановился возле одного из них, красного кирпича, с невообразимой надстройкой непонятно какого времени. Все входные отверстия были закрыты ржавыми листами и исписаны полустертыми уже надписями. Каждое следующее мгновение человеческой жизни было скрыто за стенами и припорошено снегом. Дом казался воплощением Неизвестности. Но Павел Иванович точно знал, что собрание состоится именно в этом доме, и что он туда сейчас войдет. Он постоял немного, как перед прыжком в воду с высоты, и шмыгнул во двор.

Он оказался прав. Один железный лист отодвигался, но был замаскирован. Павел Иванович не мог знать, как отодвигается этот железный лист, но все-таки отодвинул его. Легко, без усилий. И вышел на лестницу черного хода.

*
Лестница оказалась довольно чистой, не занятой испражнениями людей и животных, а так же следами разрушительных работ. Ни свечи, ни фонаря ему не было нужно — он шел наверняка. Он шел неторопливо, сознавая важность момента. Собрание еще не началось, Павел Иванович знал. Поднявшись на третий этаж, вошел в коридор и сразу повернул направо. Там оказалась закрытая дверь, которую он открыл. Место почудилось ему до боли знакомым, словно он когда-то жил здесь.

За дверью оказался обрыв. Там, внизу виднелось что-то вроде огромного зала. Это была часть здания, лишенная перекрытий. Остатки их виднелись на головокружительной высоте. Но вниз вела предусмотрительно подставленная железная лестница-стремянка. Павел Иванович посмотрел на часы. Циферблат высвечивал почти полночь. Итак, в запасе у него еще два часа. Он еще сумеет ознакомиться с обстановкой.

*
Пространство представляло собой груды строительного мусора, расположенные как бы нишами. Множество ходов и переходов соединяли их. Никаких предметов, указывающих на назначение этого пространства, заметно не было. Но так и должно быть. Пахло пылью и той особенной горечью, которая поселяется в подобных местах.

Павел Иванович почувствовал внезапную слабость, как бывает, когда нервное напряжение спадет. Он совсем ослабел и едва добрался до какой-то ниши, где лежали почти окаменевшие пальто. И заснул.

*
Проснулся и первым делом взглянул на часы. Время: без пяти час. По дому кто-то осторожно ходил. Павел набросил на себя пальто, на которых спал, и замер в ожидании. Почему он так сделал, он не смог бы объяснить, даже если от этого зависела бы его жизнь.

Шаги оказались рядом скорее, чем он мог ожидать. Вошли двое — мужчина и женщина. В темноте их совсем не было видно. Узнавались только голоса: низкий, как бы прокуренный, осипший — женский, и мужской — глумливый, гогочущий. По-видимому, они обменивались впечатлениями.

Павел Иванович уловил какие-то знакомые звуки. Они напоминали звуки, издаваемые движениями человека, входящего к себе домой в полной темноте. Через некоторое время, как и следовало ожидать, свет прояснил обстановку. Пришедшие зажгли свечу и уселись возле нее. Электричества в доме, по-видимому, уже давно не было, но Павел Иванович счел это хорошим знаком.

Вошедших действительно было двое, мужчина и женщина. Подробно рассмотреть их было почти невозможно, зато мелкие черточки, высвечиваемые желтоватым пламенем, которого едва-едва было достаточно, чтобы все пространство снова не потонуло в темноте, впечатывались в память.

Мужчина был явно невысокого роста, впрочем, как и она. В одежде и манерах его было что-то от подвыпившего матроса. Он сидел в профиль, и видно было только подкрученные усики и вздернутый нос. Глаза, взгляд как-то выплывали из памяти, смазывались. Женщина сидела напротив огня, лицом. В одежде ее была потертая умеренность, которая свойственна пожилым, но еще бодрым пенсионеркам. Однако, когда она согрелась у огня и распахнула спортивную курточку, под ней блеснуло декольте с люрексом. Грудь у женщины оказалась необыкновенной для такого роста. На груди висел амулет. Но Павел Иванович не смог пока его рассмотреть. Но чувствовал, что ключ к загадке именно в амулете.

Мужчина и женщина продолжили разговор.

— Ну что они? — Спросила женщина, с наслаждением вытянув ноги.

— А тебе какое дело? — Вопросом на вопрос ответил мужчина.

Она вспыхнула, но смолчала. Только сейчас Павел Иванович увидел, что лицо ее в густом и резком макияже.

Мужчина наклонился и, видимо, стал копаться в сумке. Что-то похожее на военный вещмешок. Он извлек оттуда бутылку с прозрачной жидкостью и начал пить. Пламя высвечивало, как ходит кадык. Женщина попросила у него глоток, но он отвернулся и продолжал пить.

Тогда она лихо закинула ногу на ногу, вывернувшись при этом едва ли не наизнанку, и провещала:

— Стоп! Приехали. Конечная станция. Это не Москва, это Севастополь! Остров Крым! Оборона! Со мной — матрос Кошкин!

От неожиданного движения амулет на монументальном ее декольте качнулся и сверкнул в поле света. Павел Иванович едва не ослеп: это был коптский крест.

Значит, все складывалось именно так, как он ожидал. Предположения роем зажужжали в голове и груди Павла Ивановича: степени посвящения, вынужденный маскарад; они заранее узнали, что он придет именно сюда, и так далее. Чувства его от внезапного и сильного наплыва слегка помутились, и ему совсем некстати припомнился один сон, даже не сон, а пронзительное воспоминание, которое однажды привиделось ему в машине, когда его везли в контору после тяжеленного рабочего дня.

*
Он видел темные улицы города, разорванные пожарищем. Свинец капал на камни и одежды смятенной толпы. Впереди бежал босой человек с всклокоченной бородою, едва ли не до колен, завернутый в какое-то тёмное покрывало. Он бежал, словно торопясь куда-то, но в то же время торжественно возносил над головой деревянную перекладину. Вверху перекладины, высвеченный ярчайшим языком пламени, выступил коптский крест. Человек обратил в сторону наблюдателя тёмные глаза. Павел Иванович узнал себя.

Он заорал во всю мочь и проснулся.

*
— Ну что, живой он? — Спросил чей-то каркающий голос.

— Живой. — Ответил ему другой голос, тоже совершенно незнакомый.

Павел Иванович открыл глаза и осмотрелся. Он лежал на каком-то пропахшем табаком диванчике, в кухне. Плотные занавесочки на окне были тщательно закрыты и скреплены булавочкой. Посередине кухни стоял весьма приличный стол, на котором собрали едва ли не всё, что есть в доме. Возле стола стоял стул, а на стуле сидел какой-то длинноволосый, уже поседевший, человек в чистенькой рубашечке-ковбойке и штопал носки. Пахло слишком крепким чаем.

Возле плиты стоял другой человек, он постоянно курил. Не докурив, он гасил папиросу и начинал новую. Курил, судя по терпкому запаху, "Беломорканал". Время от времени этот другой начинал расхаживать по кухне, втянув в голову в плечи, весь какой-то смуглый и блестящий, похожий на чрезмерно вытянутого грача. Грач, увидев, что Павел Иванович открыл глаза, подошел к нему и наклонился.

— Живой ты?
— Да, — едва смог выдавить из себя Павел Иванович.
— Ромыч, у тебя чифирь выкипит, — предупредил грача человек, штопающий носки.
— Без тебя знаю, Бакалавр! — Каркнул Ромыч. И заспешил к плите.
— Ромыч у нас творческая личность. Правда-правда. Член Союза писателей.

Бакалавр приветливо посмотрел на Павла Ивановича и снова погрузился в штопанье носков. Однако, вскорости снова заговорил, предупреждая вопросы:

— Нашла тебя Фрау. Здесь, недалеко. Ты лежал в снегу и улыбался. Совсем без чувств. Тебе, видимо, когда-то приключилось очень хорошо.
— Кто такая Фрау? — Спросил Павел Иванович. Издавать звуки ему было трудновато.
— Ты её еще увидишь. А сейчас постарайся много не говорить. Отдыхай. Вообще-то тебе нужно выпить бульону, да у нас из еды ничего нет. Фрау ходила аскать, но у неё не получилось, и вот, нашла тебя.

Смутная догадка шевельнулась в мозгу Павла Ивановича.

— Какой это район?
— Южная.

Павлу Ивановичу едва снова не стало плохо. Он потерял связь между событиями. Как он мог очутиться на Южной? Словно бы уловив направление потока его мыслей, Бакалавр кивнул головой:

— Это бывает.

Павел Иванович ощущал во всём теле непреодолимую слабость, словно бы его парализовало. Силы возвращались к нему медленно, вспышками, а мысли кружились.

— Сердце у тебя ничего? — Спросил Бакалавр.
— Не жалуюсь.
— Тогда чифирни.

В почерневшей эмалированной кружке, поднесенной к самым губам Павла Ивановича, действительно, оказался чифирь. Глотнув, гость приободрился. Он захотел даже сесть, но Бакалавр предупредил его:

— Не торопись.

Теперь Павел Иванович повнимательней присмотрелся к обстановке. За стенкой раздавались голоса: мужской и женский, но не давешние, а другие, и болтал телевизор. Ромыч топтался возле плиты, а Бакалавр продолжал штопанье носка. Уже другого. Неожиданно звуки за стенкой взметнулись, зашлепали шаги, и в кухне появился юноша, чем-то глубоко изумлённый. Он едва выговорил:

— По телевизору Любашину фотку показали! Она теперь во всесоюзном розыске.

Не успел юноша докончить фразы, как в дверном проеме появилась девица.

— Поняли? Это мои предки. Вон докуда дошли! — Выпалила она.
— Не нервничай, Фрау, не всё так мрачно. — Заметил Бакалавр.

Девица растянула рот в струнку, что должно было изобразить благоприличное молчание. По всей видимости, лет ей было немного, но выглядела она матеро. Ей можно было дать и все сорок. Огромная, сутулая, с оплывшим лицом. Павел Иванович помнил одну пассию в этом роде, по студенческим пьянкам. Поморщился.

Юноша, наоборот, отличался миловидностью. Белокурый, в кудряшках и модных очках. Давно нестиранные свитер и джинсики лишь подчеркивали врожденные манеры и походку. Он походил на виолончелиста из консерватории. Впоследствии выяснилось, что он действительно музыкант. Только играет на скрипке.

С появлением Фрау в кухне сразу же обнаружился дефицит места. Ромыч со своей кружкой сел, ногу на ногу, на стул и свернулся, как осенний лист. Он не смотрел на вошедших. Бакалавр попросил:

— Любаша, принеси кота.

Просьбу восприняли как должное. Фрау невольно поморщилась, коротко и задорно вздохнула, однако, отправилась за котом. Молодой человек присел на край дивана.

— Вам уже лучше?
— Да.
— Знакомьтесь: Сева. — Сказал Бакалавр. Но имя юноши Павлу Ивановичу его местонахождения не объяснило.

— Куда я попал?
— К моему другу. — Угрюмо ответил Ромыч. — Козулин уехал в Австрию, на неделю, а мне оставил ключи от квартиры и разрешил пожить. Вот, мы все тут и живём.

Про друга и все остальное было как раз понятно. Непонятно, как Павел Иванович попал на Южную.

— Вас нашел Веня, школьник с седьмого этажа. — Заговорил Сева, — Вы лежали в кустах, под снегом. Видимо, вы легли под кусты до снегопада, так как вас сильно засыпало. Видите ли, у нас есть кот, который, случается, вываливается в форточку. Так случилось и на этот раз. А Веня хорошо знает хозяина этой квартиры Козулина. Знает и про кота. В тот день, когда вы легли под кусты, Веня получил двойку и долго не решался пойти домой. И вдруг увидел кота. Кот сидел возле кустов. А в кустах лежали вы. Фрау возвращалась домой в это же время. Веня показал ей свои находки: кота и вас. Мы вдвоем с Бакалавром перенесли вас сюда.

Мысли в голове Павла Ивановича встали дыбом.

— Когда выпал снег?
— Ночью! — Каркнул Ромыч. — Часа в два.

Откуда-то из глубины квартиры раздался хриплый вопль.

— Что это?

— Любаша вляпалась в мою картину. — Оживился Бакалавр. — Я пишу картины и вешаю их в ванной на прищепках. Это придает особенный эффект живописи. Бедная!

Любаша вломилась в кухню. Левая сторона ее шевелюры слиплась от яркой краски.

— Английское масло, — посочувствовал Бакалавр.

Любаша постояла мгновение, выпятив нижнюю челюсть и наморщив переносицу, а потом рявкнула:

— Кот выпал в форточку.

Все замерли на местах.

Первым очнулся Сева:

— Милиции не миновать. Они уже приходили позавчера. Мы сделали вид, что никого нет дома. Придется уходить.

Все молча согласились. Видимо, у каждого были причины не встречаться с милицией. Среди общего оцепенения Бакалавр прошептал, склонившись:

— Господи, помилосердствуй.

И снова в квартире водворилась горестное безмолвие; никто почти не дышал.
В полнейшей тишине вдруг раздался робкий звонок в дверь.
Бакалавр приободрился:

— Можете открывать. Это Веня.

Ромыч встал и пошел в прихожую. Щелкнул замок, впустив детский голос:
— Дядя Федя дома? Мне бы...

Дверь вскорости хлопнула снова, а Ромыч вернулся, неся на руках великолепного чёрного кота. Кот довольно урчал. Если верить рассказам Севы и Бакалавра, именно этот кот и нашёл Павла Ивановича.

— Уходить будем завтра утром, очень рано, — решительно объявил Бакалавр. — А сейчас — всем спать.

Обитатели странной квартиры разошлись, оставив Павла Ивановича одного. Впечатлений было настолько много, а сил так мало, что он тут же уснул. Но это был странный сон. Павел Иванович словно бы и не спал. Неразрешенный вопрос по-прежнему мучил его, бился, подобно пульсу, в каждой мысли. Покуда, наконец, силы не оставили его совсем, и он не забылся на короткое время.

Однако кто-то буквально над самым ухом сказал:

— Тамплиеры.

Павел Иванович вскочил. И обнаружил себя в полной готовности к действиям. Тело его ныло от долгой дороги, в глазах еще плавало сонное облако.

*
Он вышел на улицу. Его окружила пыльная жара. Послышалось протяжное икание мула и торопливый гомон караванщиков. Арапы суетились возле повозок и тюков, наемники караулили их, надеясь улучить добычу. Процессия имела вид самый мирный.

Но вдруг ворота заскрежетали, пропустив всадника в сопровождении еще двух всадников, почти безоружных, и снова захлопнулись. Всадники остановились у конюшни, едва не сбив Павла Ивановича с ног. Старший был одет в восточные ткани. Обувь на нем тоже была восточного покроя. Высокий и чернобородый, он казался важным господином. Именно у него и следовало получить все необходимые указания.

Всадники остановились. Двое молодых спрыгнули с коней и помогли сойти старшему, хотя он в этом не нуждался. Да и сейчас, видимо, он лишь поддерживал правила этикета. Павел Иванович ринулся к нему, но величественный всадник легко прошел мимо, как бы не заметив его, лишь бросив на ходу:

— Не торопись, Максен!

*
Великий Магистр сильно поседел за последнее время. Он стал совсем белый. Но лицо не изменило спокойного, приветливого выражения. Сквозь чешуйчатое окно падали разноцветные лучики, и от этого иссохший облик пожилого человека казался совсем молодым. Это был облик солдата. Он даже одевался, как если бы не был самым богатым человеком во Франции. Но выбирал всегда черное.

— Невеста, не ставшая женой, должна носить траур по жениху, — ответил Магистр на вопрос короля, почему он одевается так мрачно.

О Магистре говорили много худого, слишком много, чтобы король мог поверить всем этим рассказам. Замечали странное сходство внешностей короля и Великого Магистра. Они были одно роста; один — седой, другой — белокурый. Оба — мощного сложения, но не грузные. Однако, Магистр в свои годы обладал необыкновенно легкой для старого вояки походкой и более живыми движениями, нежели король, который был значительно моложе Магистра. Великий Магистр был богат, а королю всегда не хватало денег.

Гроссмейстер сидел в кресле и смотрел на улицу. Чернобородый всадник стоял справа от него. Оба молчали. Наконец, чернобородый решил нарушить тишину.

— Господин мой, не будет ли еще каких повелений?

Гроссмейстер нехотя повернул голову. Солнце плескалось, так что глаз почти не было видно. Только сверкали седые волосы в солнечных лучах. Но чернобородый уловил, как скользнула по этому светлому лицу тень жуткой усталости. Помолчав немного, Великий Магистр ответил:

— Пожалуй, нет. Можете идти. Прошу вас, проследите за тем, чтобы все прошло достойным образом. Ваши ошибки — мои ошибки. Помните об этом. Вы ничего не можете сделать неправильно, это я могу дать неверное повеление. Если допустит Господь.

Чернобородый склонился в почтительнейшем поклоне. Вдруг, словно бы вспомнив что-то, Гроссмейстер восклонился и встал с кресла. Он сделал даже несколько шагов навстречу чернобородому, который тут же бросился ему в ноги. Гроссмейстер поднял рыцаря с колен и взял за руки. Они взглянули в лицо друг другу. И чернобородый увидел глаза Мастера. В них билась непередаваемая боль и мука.

— Умоляю вас всем, что для вас дорого, сохраните чеки. Пожалуйста, сохраните чеки. Это ваша миссия, если хотите, ваше предназначение.

Чернобородый отвел глаза от невыносимого взора Мастера.

— Господин мой, вы точно не поедете с нами?
— Я не сеньор вам, и потому не могу вам повелевать.

Гроссмейстер вновь заговорил привычным, отстраненным тоном. Ни в голосе, ни в выражении лица не было ни складки.

— Я уже отдал вам все необходимые распоряжения. Постарайтесь в точности их исполнить. Все остальное — на ваше усмотрение. Я — такой же человек, как и вы, и над нами обоими есть Судья, которого нельзя купить даже за все деньги мира. Постарайтесь установить прочные отношения с Ним. Все остальные отношения, как видите, рано или поздно приходят к логическому завершению.
Чернобородый едва слышно возразил:

— Кроме власти, которую имеет Гроссмейстер.

Великий Магистр, отвернувшись, сделал лёгкий жест рукой, обозначающий: а теперь уходите. Чернобородый успел уловить по движению губ Гроссмейстера:

— Помните, что и стены имеют уши.

Великому Магистру было неприятно видеть такую твердолобость в неглупом и способном, казалось бы, рыцаре.

— Это от молодости, — поморщился старый воин. — Ему едва исполнилось тридцать три года.

Всадник вышел через тот же самый хозяйственный ход, через который вошел. Наблюдатель ждал его, чтобы спросить. Но успел только взглянуть в лицо. И обмер: он словно бы смотрел в зеркало!

*
— Вставай! — Каркнул Ромыч над самым ухом Павла Ивановича. Откуда — неизвестно взялись силы. Он поднялся и скоренько оделся. В прихожей его ожидали Бакалавр, Сева и Любаша.

Бакалавр оказался одетым в приличное кожаное пальто и кожаную шапку на меху. В руках у него был новенький тубус, по всей видимости, с холстами, и щегольский кейс. Сева имел вид ничем не примечательный: нейлоновая куртка, молодежные ботинки, джинсы, плеер. Любаша путалась в какой-то широкой юбке. Сверху на ней была новенькая шубка, из которой свешивалась на грустной шее Любашина лохматая голова. Ромыч застегивал рабочий чёрный пуховик. На часах была половина шестого утра.

Ровно в шесть они вошли в метро. Около семи уже шли по Старому Арбату. В метро Павла Ивановича всё клонило в сон; он засыпал и просыпался, и снова засыпал. Но когда вышли на мороз, сон улетучился куда-то. Стало даже весело. Бакалавр бежал впереди, пытаясь увеличить расстояние между собою и остальными. Видимо, он шел туда, где примут только его одного. Любаша издавала звуки, долженствующие обозначать возмущение. Сева что-то слушал в плеере и молчал. Ромыч задумчиво сосал Беломор.

*
И вдруг все увидели радугу. Она бриллиантово выгнулась над улицей, нет, над всем городом, надо всем миром, и повисла, удивляя и веселя человеческие сердца.

Послышался грохот, как если бы по Арбату шла целая дивизия. И точно: рыцари выходили ровным строем, израненные, в белых плащах с красными крестами, некоторые босиком, смуглые, несущие с собою южную пыль. Они шли, не видимые никем и никого не видящие, но были убедительнее живых. Правая рука каждого покоилась на рукояти меча. Рукояти были самые простые, в форме креста. Правая рука каждого воина прикрывала собой Распятие.


*
Видение минуло так же, как появилось. Павел Иванович оглянулся, и обнаружил, что стоит один. Посередине Арбата. Ранний дворник недоуменно посмотрел на него и пошёл дальше своей дворнической дорогой. В Филипповском переулке зазвонили к ранней обедне, поскольку по случаю большого зимнего праздника положено было две службы.

Павел Иванович вдруг ощутил желание перекреститься. Он обернулся в сторону колокольного звона и неторопливо положил на себя крестное знамение: правильно, не махая руками понапрасну, как если бы его кто-то учил. И вдруг в полный голос пропел «Отче наш». Затем внимательно перекрестил дорогу и поехал домой. Завтра ему предстояло выходить на работу. Так что нужно было отдохнуть.

*
Он с радостью вошел в оставленную так поспешно любимую квартиру. Его первым желанием было попить чего-нибудь горячего. В холодильнике дожидался целый пакет молока. Павел Иванович открыл пакет, налил молока в ковшик, поставил посудину на огонь. Ещё раз взглянул в окно: свет радуги ещё не совсем улетучился, и разноцветно играл на богатых снегах.

Павел Иванович сел за стол — подождать, пока согреется молоко. И заснул. Крепко-крепко. Совсем забыв, что так и не попил горяченького.

Очнулся он внезапно, оттого, что кто-то встал напротив него. Он не мог объяснить, как он это почувствовал, но не испытывал ни страха, ни недовольства. Наоборот.

— Вот он!

Напротив стоял седой-преседой старик, уже наполовину облысевший, величественного вида, настолько светлый, что свет выплескивался из него. Раннее солнце за окном блистало: старика рассмотреть было невозможно. Единственное, что увидел Павел Иванович, было что-то белое на одеянии, по правому и по левому плечу, с крестами, которые сходились основаниями к центру груди. На старика смотреть было больно, как на солнечный диск. Старик наклонился, обдав Павла Ивановича теплом и запахом каких-то тонких ароматических смол. И вдруг хлопнул несчастного промеж глаз высохшей темноватой рукой. От хлопка загудело в голове и замелькало в глазах.

Когда окружающий мир вернулся на свои места, старика уже не было. Переносица у Павла Ивановича слегка побаливала, а огонь под ковшиком с молоком был предусмотрительно выключен. В голове крутился обрывок какого-то приятного, никогда не слыханного песнопения:

— Посрамил еси Ариа!


на середине мира
Вера. Надежда. Любовь.
гостиная
кухня
город золотой
СПб
новое столетие
москва