на середине мира
станция
алфавитный список
ОЛЕГ ЮРЬЕВ
«Сейчас, если бы меня спросили, зачем я пишу стихи, я скорее всего высказал бы это сильно проще, потому что с годами стал опасаться возвышенности.
Не самой по себе, а того, что она в нашей культуре гарантированно неверно интерпретируется - как проявление личного пафоса, выражаемого/воспринимаемого
в формах духовности, душевности и прочей духоты. Личного пафоса у меня нет никакого. А формулирую я это сейчас так: я пишу стихи, чтобы узнать, о чем они.
Это, так сказать, мой личный интерес. Но это скорее перевод представления о расширении мира на бытовой информационный язык».
Фрагмент ответов на вопросы журнала поэзии «Воздух», 4/2010
Фрагмент ответов на вопросы журнала поэзии «Воздух», 4/2010
ДВАДЦАТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
ИЗ ЧЕТЫРЕХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ
ИЗ ЧЕТЫРЕХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ
Пять стихотворений восьмидесятых годов
* * *
Всё остается,
Хоть даже бы всё потерял. —
Октябрь бьется
В дешевый свой матерьял.
Наш конь стеклянный
Безглазый стоит в пруду.
И ветер странный
Бу-бу, говорит, ду-ду.
Я выйду поздно
Сквозь море красное в сад. —
Легко и грозно
Колёса его колесят.
Следы глотая,
В шаре сомкнется клеть.
Всё остается; не облетая,
Не облететь.
81
MECHANICA AETHERIS NOVA
Земля есть диск меж полусфер дневных,
Что превращаются в ночные крылья,
Столь быстрые, что я не вижу их —
Всё темный блеск, всё кажимость бессилья.
Земля есть птица ночи. Днем она
Покойно спит, себя обняв крылами,
А ночью движется — и не отклонена
В движении своем соседними телами.
И более того: когда слабеет мах,
В часы рассветные, в мельканий замедленье,
Смотри: сопутники — все по прямой, впотьмах,
Всё с той же скоростью, всё в том же направленье.
82
ВТОРОЕ ПОДРАЖАНИЕ ПСАЛМУ
Человек — это колодезный
ворот, накручивающий на себя
свою цепь.
ворот, накручивающий на себя
свою цепь.
Уж такая хорошая мне далась душа,
Чтоб сквозь щелочки говорить со светом
И, разъеденным воздухом чуть дыша,
Глухо вздрагивать панцирьком нагретым.
Но, Господи, в этот светлый час
Раскрывающихся полночных створок
Стала Тьма Твоя как стеклянный газ,
Как стоящий снег, как парящий порох.
Я сердечный мускул твоей ночи.
Мне не выпутаться из кровеносной сети,
Потому что я не был нигде на свете,
Кроме тьмы и сверкающей в ней свечи.
Ведь такая душа только там сильна —
В этом свернутом, влажном, слепом, соленом,
Потому что выковырянная, она
Как простой слизняк на ноже каленом.
То, что знаю, — пора уж! — и Ты узнай:
Я боюсь оказаться в уже дребезжащем варе...
Вот, другую — прошу я — стеклянную душу дай,
Рассыпающуюся при ударе...
86
МЛАДЕНЕЦ
Осыпается мгла с небес
На поставивший мрежи лес,
И глазницы иссякших звезд
Стали пенно-зыбки.
А младенец, плывя вверху,
Сеет светлой рукой труху
Из жемчужной зыбки.
Видно, свод полyнощный — ветх,
Иссякает и мякнет верх —
Так воздушный редеет мост
Над всходящим низом.
Видно: вышелушилась тьма,
В зернах — свет, и дрожит тесьма,
Куда он нанизан.
А младенец плывет вверху,
Сея светлой рукой труху,
Осыпающуюся на лес,
Что сетцы раскинул.
Иссыхает небесный Нил;
Кто бы люльку остановил
И младенца вынул?
Ведь и есть-то лишь лес один,
Где спасется наш господин,
Его ищут и там, и здесь,
Во граде, по полю...
Все оцеплены берега,
И на всех площадях врага
Есть, где встать глаголю.
86
СТИХИ О НЕБЕСНОМ НАБОРЕ
В сердце будет долго дергать холостой курок —
В стеках меда невский дёготь, мертвого снежка творог
Расклиняющая площадь света полоса,
Норовящая уплощить впалый оттиск колеса.
Разве что-то еще значит и сейчас, и здесь?
Все кратчайшее оплачет оплывающая взвесь.
Твой хоть ход, да юзом, юзом... как сойти с аза,
Заслезить навстречу музам эти толстые глаза?
Думал, я всецело соткан Божьим пауком
С этим страшным и коротким, с этим русским языком —
Оказалось: только сверху паутинка, связь,
А внутри проходят сверку оттиск-свет и оттиск-грязь.
Не проденешь к сизым звездам мреющую нить:
Разворот навеки свёрстан, ни строки не изменить:
Там, в обратных начертаньях, в паровом свинце
Всё. И лучше перестань их проверять — они в конце.
Ну а ты — листок всего лишь, пробная печать.
Что ж ты сам себя неволишь знак за знаком различать?
Что ж ты сам себя морочишь, корчишь немо рот? —
Ничего ты не рассрочишь, лишь испортишь разворот.
А когда настанут сроки падать небесам,
Не сойдутся эти строки: что ты есть и что ты сам,
И тогда в беззвездной хмари, тьме повременной,
Память об исчезшей твари, о невнятице земной,
О питье прогорклом невском, о златом столбе
Станет мучить. Только не с кем будет вспоминать тебе.
87
Пять стихотворений девяностых годов
ДОЖДЬ
Пустили йодный газ магнольные кусты;
Взлетели сцепленные в щиколотках тени;
Взмахнули девять раз небесные косцы,
И — дождь упал на все свои колени.
С тех пор как тишина, я не люблю дождей.
Напоминают мне их съемные дрожала
О мгле затопленных московских площадей,
О пепле петербургского пожара,
Где та же темнота, похожая на тьму,
Лишь кое-где по краешку блестела,
А тело пустоты летело прочь в дыму —
Как ласточка, наискосок, без тела.
Я чуял этот дым еще издалека
В берлинском подслащенном полумраке;
Он реял надо мной, чуть видимый пока,
— Или уже — , в каменоломнях Праги;
Его пернатый шар к гнилой земле гнела
Варшавских облаков подкoпченная корка;
Он ветошью стекал по черноте стекла
В членисторогом воздухе Нью-Йорка;
Он смешивался, на просветах рдян,
В апрельской пустоте, магнольной и миндальной,
С тенями дымных кельнских громадян,
Застывших над дырой пирамидальной;
В кольце его пелен что ласточка стоял
Пространством скиснувшим сорящий двуугольник;
Его был расплоён курчавый материал
В дождем обызвествленных колокольнях
ночных. ... Когда ж они, распавшись на куски,
Асфальт обшмыгали наждачными зверками,
Полуисчезшие небесные клинки
В десятый раз — в последний — просверкали,
И темнота пошла, как лестница, наверх,
Хоть плоские огни на мостовых дрожали...
... Я только и успел вдохнуть последний сверк,
Когда мне сердце сжали и разжали.
92
ЗИМА 1993
Реки иссеченная шкурка
Медлительным дыбом встает,
Из жeлез ночных Ленинграда
Сгустившийся капает йод.
Прошел я от летнего сада
Сквозь жирные бронхи зимы
На красный корабль инженера
В обводах задушенной тьмы.
Дымила невкусная сера
Из серого тела в гробу,
И щелкал пробитый хрусталик
Замерзшего зренья во лбу,
И серые птицы из калек
Кружили над сетью дождя,
Младенец кричал, как цикада,
В дымящийся ров уходя.
И плоская тень Петербурга
Склонялась к обратным местам,
И странные, узкие люки
Всю ночь раскрывалися там.
93
* * *
Босой еврейский лес на выщербленных скалах
Сквозится впереди, куда ни сторонись.
Что бы ни значилось на картах и на шкалах
И в скоротечных полушариях страниц,
Всегда насквозь и вкось заматывают кокон
— Волос за волосом закат, ко стыку стык — :
Тускнея, катится волна стекловолокон,
На срезе розовых, на сгибе золотых.
А вслед за нею тьма идёт по Галилее
— Как бы внутри волнистого стекла — :
В отлогах пурпурней, в подъёмах зеленее
И в черном озере, как косточка, светла.
94
ВИТЯЗЬ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ
В говнодавах на резине, на резинке, на резиновом ходу
Шел по Невскому к вокзалу, по нечетной, по разъеденному льду
Что-то в семьдесят каком-то ( — вероятно,типа пятого — ) году.
Шестиногие собачки, оскользаясь, семенили в поводу.
В низком небе узкий месяц, ноготочек ( — где же ручка, если серп? — ),
Оболокся светлым клубом ( — бок наполнил, маскируя свой ущерб — ).
В грузной шубе полосатой и с авоськой, на папахе мокрый герб.
По наружности армяшка, ну, гурзошник, в крайнем случае азерб.
В Соловьевском гастрономе мимо кассы он купил себе курей.
Хладнокровные собачки, все на задних, зябко ждали у дверей.
Быстро сумерки сгущались ( — ощущаясь всё лиловее, серей... — )
В пышной шубе нараспашку, и с курями — нет, скорее что еврей.
Не светя, уже светились лампионы в желтых газовых шарах,
Усом взвизгивал троллейбус, бил разрядом, щёлкал проводом — шарах!
На Владимирский с курями повернул он и попёхал на парах.
Тихоходные собачки с тихим чихом выдыхали снежный прах.
И собачий век недолог, а куриный — и того короче век.
В искрах тьмы навек исчезнул этот самый марамой или чучмек.
Ничего о нем не знаю. Лёд скололи. Увезли в «Камазах» снег.
Только счастье, цепенея, оседает на поверхность мёртвых рек.
Остается только счастье. ( — Да на кофе за подкладкой пятаки — )
Коли стёкла напотели, это просто: Пальцем вытереть очки.
Развязать у шапки уши. Шарф раздвинуть. Кашлянуть из-под руки.
С чашкой выглянуть в предбанник — плоской «Примой» подогреть испод щеки.
Я гляжу от перекрестка в чёрный город — лязги-дребезги поют.
В магазине Соловьевском под закрытье нототению дают.
Хоть гурзошник, хоть полковник — впуск окончен. Закрывается приют:
В Соловьевском магазине, под закрытье, швабру под ноги суют.
Пахнет солью и бензином, пахнет сажей, пахнет сыростью людской.
Дальний блеск рябит с Марата по Стремянной в переулок Поварской.
Над Владимирским собором — в пятнах облак — тухнет месяц никакой:
Темнота, сквозь колокольню пропускаясь, <пахнет хлебом и треской.
96
DREI KOENIGE, БАЛЛАДА
Опять с небоската колотит вода
В гремучие бубны радара,
Из черных снегов — за звездою звезда —
Спускается войско Гаспара:
Слепого коня он ведет под уздцы,
За ним с калашами шагают бойцы,
Им нечего дать, с них нечего взять,
Из самых последних наплакана рать,
А первыми так и не стать им,
И их воевода под стать им.
Из черных морей — за ладьею ладья —
(В тумане, как серная баня)
Всплывает дугою эскадра-змея,
Скелетами крыльев табаня:
Под брызгами искр высыхает волна,
Мадам Валтасар у бушприта пьяна,
Кивает бантoм, в петлице бутон,
Отходит десантная шлюпка бортом,
И машут матросские девки
Матрацным штандартом на древке.
Из черных проплешин, из каменных нор,
Из ссохшихся десен пустыни
В морщинистой коже ползет Мельхиор
С своими червями пустыми:
Морщинистым глазом сжирая луну,
Застенчиво жмется пластун к пластуну,
Бездонны уста, простата пуста,
Щекотится ус у незримого рта,
А может, прикуска кинжала —
Востры у язычников жала.
Небесная язва пухла, глубока —
Разрыва воронка сырая,
Предатель ракету пульнул в облака
И пляшет на крыше сарая,
Завалы разобраны, сети сняты,
Предатель с начальником стражи на ты,
Мы спим, на подушку пуская слюну —
Цари-чернокнижники входят в страну.
Помилуй нас, Господи Боже,
Опять мы попались на то же.
99-2000
Пять стихотворений нулевых годов
* * *
Пусть нерадостна песня, что вам я пою,
Но не хуже той песни победы...
А. Апухтин «Солдатская песня в Севастополе»
Но не хуже той песни победы...
А. Апухтин «Солдатская песня в Севастополе»
— о откуда такой ослепительный прах
и до скрипа истoнченный скрежет
что во мраморных венах у варшав и у праг
песья кровь створожённая брезжит
и испуганно блеет объятий бежа
арнаута товарищ кургузый
и садится веницейская тьма-госпожа
на дубленую кучу рагузы
и в рутенских амбарах сыреют дымы
и слоятся мадьярские чумы
и встают на запястья у границы чумы
в шароварах лампасных кучумы?
— то обозы везут черногубчатый хлеб
вдоль границы по склизкому шляху —
и в елейную ильну и за гребаный греб,
и к мадьяру и к чеху и к ляху
так взметается лед до небесных пустынь
растолченный цепями литыми
так псоглавые латники бьют щитами о тын
гулко лая на трубной латыни:
со шляхетскою миской беги за порог
и лови подлетающий — вот он! —
кус — крупитчатый точно он черный творог
подтекающий розовым потом.
02
ЛАСТОЧКЕ
черточкой-тенью с волнами ты сплавлена
дугами воздух кроя
ластонька милая ластонька славная
ластонька радость моя
чье чем твое обниканье блаженнее
на поворотах лекал
чье заполошней круженье кружение
между светящихся скал
чья чем твоя и короче и медленней
тень говорящая не
просто что эти зигзаги и петли не
больше чем штрих на волне
04
ЗИМНИЙ ПОХОД ДЕРЕВЬЕВ
Когда разлили на горe
Луну в граненые стаканы,
Деревьев черные каре
Сверкнули смутными штыками.
Пришел указ для смертных рот:
Под грамофонный треск музыки
По двести грамм на каждый рот,
На каждый рот, на безъязыкий.
Деревья дoпили луну
И капли отряхнули с веток,
Во тьму, на зимнюю войну
Они ушли — и больше нет их.
Застыла в проволоках связь,
Сломалась мyзыки пружина.
И, паче снега убелясь,
Бежало небо, недвижимо.
06
ПРОБОР / ПРУД
— Видишь? — разобранный надвое
гребнем светящимся пруд...
— Вижу. Как будто со дна твое
сердце достали и трут.
— Слышишь? — плесканье надводное
бедных кругов золотых...
— Слышу. Как будто на дно твое
сердце сронили — бултых —
06
ОДА РАССВЕТУ
хоть небосвод насквозь померк
сквозит из его дуг и падуг
какой-то страшный фейерверк
зелёный блеск и белый сверк
как сад где только дуб и падуб
по скользким лестницам зари
как за медузою медуза
сплывают света пузыри
ночное мужество замри
дневному ужасу обуза
10
Пять стихотворений десятых годов
* * *
...туда и полетим, где мостовые стыки
Сверкают на заре, как мертвые штыки,
Где скачут заржавелые шутихи
По мреющему мрамору реки,
Где солнцем налиты железные стаканы,
Где воздух налету как в зеркале горит,
Где даже смерть любимыми стихами
Сквозь полотенца говорит.
I, 2011
ГАНТИАДИ,
отрывок баллады
(1984)
1.
... юшкой ткемальною пахла косоворотная мгла
мокла табачная пакля лунная кукла плыла
бухла небесная капля зеленую чачу пила
двигала тени навырост над затемненной горой
(будто бы папа сатырос чёрного моря герой)
пухла табачная сырость кaпель невидимый рой
(это утоплый ставраки плакал неслышно с песка)
(это сырые собаки рылись внутри табака)
(это ходила во мраке с армянами дочь рыбака) ...
2.
... (это соседская галька ее голубая спина)
щелкала теплая галька плыла над горою луна
будто бы в облаке талька белый младенец смутна
гаснули волосы в хатках тухла морская слюда
море в железных заплатках высохло без следа
жизнь повернулась на пятках и заскользила сюда
лязг проводов над дорогой в смутных колоннах вокзал
из темноты косорогой выглянул мент и сказал
я дорогу к милой искал но найти ее нелегко ...
II, 2011
* * *
Каучук в сердечной мышце
Толсто гнется, жестко лит —
О земновидце, о небослышце
Ночное дерево скулит.
Kорона eго уже домеркла
И его посох дотрещал,
И снег бежит, как водомерка,
По скалистым его хрящам.
II, 2011
БЫЛ ГОРОД
I've never seen an ugly bridge
(из стихов Мерилин Монро)
(из стихов Мерилин Монро)
Был город, который почти улетел,
Стал дутыми гроздами облачных тел,
Перетек в темноты колоннады.
Лишь тени подлёдные на жидкой земле,
Лишь птицы подлетные в небесной золе —
Пали цепи, сотлели канаты.
Его колокольни сквозили костьми
И голые кони горели из тьмы,
И ангелов бычились лица,
Когда над ночными мостами не здесь
В мерцающих шариках промзглая взвесь
В решетки пыталась налиться.
Мы uз дому вышли, он еще был —
В подшерстки деревьев вмерзающий пыл
И сизые контуры рая.
Но чуть обернулись — пространства пусты,
Лишь только ползут над рекою мосты,
Сыромятную ночь растирая.
III, 2011
МАРТ ВО ФРАНКФУРТЕ
Снова топчутся по стойлу
Клёны — плетёные коньки,
Снова пахнут теплой солью
Дождички из-за реки,
Пролетают облаками
Ножички из-под руки,
Снова двигают боками
Буки — клееные быки,
За горы горящим ложем
Щелкнул веер костяной...
Здесь будет город сейчас заложен
Мглы стремящейся стеной.
III, 2011
