ПОЮЩИЙ ПЕХОТИНЕЦ

Поэт, про которого без малейшей натяжки можно сказать «он весь дитя добра и света, он весь свободы торжество» (при этом без угрюмства) Николай Шипилов родился 1 декабря первого послевоенного года — 1946-го — в Южно-Сахалинске, в семье фронтового офицера, рос в железнодорожном поселке под Новосибирском, учился в авиационном техникуме и новосибирском пединституте, работал артистом хора в новосибирском театре оперетты, на телевидении, где озвучил своими песнями почти сто передач, побывал полевым рабочим в геодезической партии, токарем, бетонщиком, штукатуром, монтажником, корреспондентом окружной военной газеты, «шабашил», строя коровники, словом, — за вычетом разве что работы художником-карикатуристом, — типичная для советского времени трудовая книжка нестоличного поэта-нонконофрмиста.

Зная Николая, не думаю, что он вообще когда бы то ни было стремился печататься, но печатать его всё-таки начали: в 83-м журнал «Литературная учеба», публиковавший и тех молодых авторов, чьи эстетические и мировоззренческие критерии расходились с «линией партии», предоставил свои страницы для его рассказов, а в 86-м вышла его первая прозаическая книга «Пятый ассистент». Официальное признание пришло к Николаю лишь с «перестройкой», которую он воспринял, мягко говоря, весьма критически, но об этом после.

С начала 90-х он регулярно печатается как прозаик и удостаивается ряда литературных премий: шукшинской (Николай был первым из получивших её писателей), премии «Традиция», премии имени Андрея Платонова, наконец, государственной премии России в области литературы. Его песня «После бала» в исполнении Дмитрия Маликова занимает первое место на конкурсе «Песня-98».

Николай же, автор множества разлетевшихся по России положенных им на музыку стихов, ... так, кажется, до конца и не удосужится выпустить ни одного диска. Может быть, он был в этом по-своему прав, сознательно или бессознательно полагая, что озабоченноть... повредит ему как художнику и человеку. «Что отдал — то твоё», или, говоря по-евангельски, «туне приясте — туне дадите».

Этому принципу Николай был верен неизменно, отдавая себя как человек и художник другим с той бескорыстностью, которая от таланта в общем-то и не требуется, которая выглядит как юродство. Но для Шипилова это было не рассчитанное чудачество гения, а юродство; юродство без задней мысли, когда левая рука, творя милостыню, не ведает, что творит правая; юродство во Христе, не знающее о себе, что оно — именно такое юродство. Точно также как Николай, — довольно поздно, насколько я знаю, ставший церковным человеком, — не знал, до какой степени он всегда был христианином, насколько органично для него, свободного художника и отнюдь не аскета, было христианское смирение, проявляющее себя — в отличие от пародии на него, выражающейся потупленными глазками и благочестивыми словесами, — в доброте, юморе, отзывчивости — качествах, которыми Коля был наделён в избытке. Смирение, проявлявшееся и в ироничном отношении к славе, было его органикой, чем-то столь же естественным как дыхание.

Художник, — если он действительно художник, — теряет свою душу (жизнь) в «мире сем», чтобы обрести её в песне, но это вовсе не значит, что он тем самым теряет её ради Христа и Евангелия. Именно евангельская основа Колиных песен — чего не скажешь о подавляющем большинстве песен Высоцкого, равно как и Галича, не говоря уже о Розенбауме и прочих, — и поразила меня первой нашей встрече. Я никогда не был и не буду любителем «авторской песни», но то, что пел тогда, осенью 87-го в общежитии Литинститута Шипилов — шло вразрез со всем известными мне, включая Высоцкого, образцами. Это был не декларативный, а подлинный, органичный, христианский, глубоко русский, а не советский и не антисоветский, не атеистический гуманизм. Это была, в сущности, та любовь, о самом существовании которой большинство из нас не слышало и не догадывалось.

Я думаю, что поэт, принимающий сторону оппозиции — это нормально, естественно для поэта. Уже в силу того, что он «говорит как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи», он противостоит любой власти в «мире сем». Поэт — если он поэт — представитель высшей правды, правды не от мира сего, а эта правда — она же красота — выше любой из полуправд, защищаемых идеологией, будь то идеология «левая» или «правая», опирающаяся на «традиционные конфессии».

Николай Шипилов был секретарём известного своей идеологизированностью Союза писателей России; но ни у меня, ни, полагаю, у других никогда не было оснований для обвинения его в ксенофобии. Видеть Россию, как советскую, так и ельцинскую, было для него пыткой, также и на «народ» он никогда не смотрел сквозь фабрикуемые спекулирующей на любви к нему идеологией розовые очки. Для этого Николай был слишком культурен, слишком интеллектуально, нравственно и художественно одарён.

К теме России он обращался постоянно. Если Россия действительно «погибла навеки», то погибла и её поэзия, как и наоборот: вырождение русской поэзии — вернейший симптом гибели России как духовного организма, и, напротив, её, поэзии, возрождение есть знак надежды. Но никакое подлинное литературное возрождение невозможно без исхода «к морозам и льдам», «в страну Семиречья», и как жизнь, так и творчество Коли Шипилова — один из самых свежих и самых убедительных тому примеров.

Последние годы жизни он, покинув Москву, провел в Минске, постоянно выезжая оттуда на родину, в Новосибирск, и другие города России, где выступал с концертами как автор-исполнитель. При этом Николай постоянно писал. И здесь пришло время назвать некоторые его произведения. Это роман «Детская война» и поэма «Прощайте, дворяне», где октябрь 93-го предстает увиденным глазами русского дворянина (малая российская литературная премия за 97-ой год), повесть «Пустыня Ивановна», удостоенная премии Андрея Платонова и сборники рассказов «Пятый ассистент», «Шарабан» и «Ночное зрение». Последней работой Николая был роман «Псаломщица».

"Это роман-путешествие, — определил он его в уже цитировавшемся выше новосибирском интервью, — человек в силу обстоятельств бежит востока на запад. И зарабатывает тем, что читает молитвы — например, над умершими (есть ведь масса мест, где нет церквей. Мне сейчас очень интересна эта тема — православие, и игра в православие и вера настоящая, и воцерковленность»...

Для самого Николая православие игрой быть не могло, а чем оно для него было лучше всего, наверно, выразилось в стихах, если допустить, что это вообще выразимо. В стихах о любви или, лучше сказать, стихах, где любовь, поэзия и просыпающаяся вера нерасторжимы.

Умирая в реанимации — смерть наступила в результате обширного инсульта — Николай ежедневно причащался Святых Христовых Таин. Но и вся жизнь его как человека и как художника была, мне кажется, таинством благодарения. Таинством, к которому он приобщал и продолжает приобщать своих читателей и слушателей.