алфавит
станция
новое столетие
москва
СПб
АЛЕКСАНДР СОПРОВСКИЙ
1953 — 1990
Небо, накренившееся мглисто…
четырнадцать стихотворений
четырнадцать стихотворений
* * *
Все те, кто ушёл за простор,
Вернутся, как северный ветер.
Должно быть, я слишком хитёр:
Меня не возьмут на рассвете.
Не будет конвоев и плах,
Предсмертных неряшливых строчек,
Ни праздничных белых рубах,
Ни лагеря, ни одиночек.
Ни чёрных рыданий родни,
Ни каторжной вечной работы.
Длинны мои мирные дни,
Я страшно живуч отчего-то.
Поэтому я додержусь
До первых порывов борея.
Не вовремя кается трус —
И трусы просрочили время.
Я знаю, в назначенный день
Притянут мне крепкие пальцы
Пришедшие с ветром скитальцы
С вестями от прежних людей.
1974
* * *
Если можно за миг до смерти
Задержать остыванье рук,
Я припомню смешной испуг
От письма в голубом конверте:
Чтобы тотчас над головой
Тёплый ветер расцвёл яснее
В неподвижном японском небе
Светлой дымчатой синевой.
Чтобы снова всё стало просто,
Чтобы почерк осилив твой,
Я глядел на высокий остров
Над просвеченною водой.
И глаза мои были зорки
В подступающей темноте,
И чернел он верхушкой сопки,
Розовея к морской черте.
И к востоку зеленовато
Было небо в вечерний час,
И несуетный свет заката
Равнодушно тревожил нас.
Я держусь этой жизни ради
Притягательной желтизны
Затонувшей тогда луны
В тихом устье прозрачной пади.
Чтобы прежде, чем догореть,
Дань отдав расставленным точкам,
Только в душу твою смотреть,
Только чёрным вязаным точкам
Поклониться и умереть.
1974
* * *
Когда погоде тёплой и сухой
Пора пришла раскланиваться с нами,
Сиял октябрь кленовой желтизной,
До черноты промокнув под дождями.
И в небесах замкнув свинцовый круг,
Прогрохотав, как отходящий поезд,
Шальная осень двинулась на юг,
Перемещаясь в чернозёмный пояс.
А мне в столице зябнуть до поры,
В холодный дождь закутывая руки,
Где только дружбы нищие пиры —
Сторожевыми вёрстами разлуки.
То веселюсь, то просто нет меня.
Скользит в стакан закупленная влага.
Но до зари белеет простыня
Светлей и откровенней, чем бумага.
И с горя нарекая мастерской
Осенний космос без конца и края,
Схожу с ума — и твёрдою рукой
Творю пространство, время выбирая.
Чертя звезде немыслимый маршрут,
Спуская дни столетьями налево,
Я отбываю в замок Холируд
Искать руки шотландской королевы.
Из золотой сияющей листвы
Взлетая ввысь волынкой кельтской речи,
Шотландия от Дона до Москвы
Своё распределилa междуречье.
И этой географии верна
Моей души двоящаяся дата:
Осенней ночи тёмная волна,
Печатный оттиск майского заката.
1974
* * *
Запахло кровью резко, как извёсткой
Во время капитального ремонта,
Как хлороформом и нашатырём
В целительном застенке у дантиста.
Над городом стояли облака,
Прокручивалась лента у Никитских.
И человеку в плоскости экрана
Приснился чёрно-белый русский воздух,
Исполненный из света и дождя.
Снаружи мир был полон воробьями,
Они клевали крошки из расщелин
Подтаявшего мусорного снега.
Троллейбусные провода и дуги
Расчётливо пересекали ветер.
И я подумал: мир документален,
Как стенограмма сессии суда.
И чудилось, как будто у прохожих
От их предчувствий вздрагивали спины.
1975
* * *
Заката рыжая полоска —
Как будто птица горихвостка
Взмахнула огненным пером
Над керосиновым ведром.
Её усильем невесомым
Обочины озарены
Бесшумным заревом весёлым
До появления луны.
Покуда нам нельзя на волю,
Пока в неволе мочи нет —
Остался свет на нашу долю,
Ночной предавгустовый свет.
Остался вплоть до жути зимней
Под осязаемой луной
На нашу долю — короб синий
Нагретый, звёздный и земной.
Нам остаётся месяц лета —
И можно ждать, как всякий год,
Пока багровый круг рассвета
Над хрупким дымом не взойдёт.
Мы в чистом воздухе окраин,
Как пробки, фортки отворяем —
И пьём рябиновый настой
С последней выжигой звездой.
В такие дни острее слышит
Намёки совести душа.
Над самым ухом осень дышит,
Листами твёрдыми шурша.
И надо, с зоркостью орлиной
На глаз отмерив крайний срок,
Надежду вылепить из глины
Размытых ливнями дорог.
1975
* * *
На рассвете звенят возбуждённо,
Подымаясь со сна, города.
Спи сегодня без горя и стона,
Спи по-прежнему, спи, как тогда.
Как жилось нам единожды, помнишь?
Небо в росчерках звёздных хвостов —
И держали раздетую полночь
Напряжённые руки мостов.
Так тепло, будто ветер на воле
Не гуляет вовсю за стеной.
Так беспамятно — крысы в подполье
Не спугнут нас до утра с тобой.
Только жадно сцепляются руки,
Да безвольно бормочут уста —
И слова, разлетаясь на звуки,
Рвутся прочь, как птенцы из гнезда.
Несмышлёная, враг мой любимый,
Там, меж арок и кариатид,
Нешто всё ещё неумолимый,
Резкий снег между нами летит?
Сердце мира, спешащего, злого
Бьётся в ритме столичного дня.
Я устал от недоброго слова —
Только ветер и держит меня.
Разве зря в ту блаженную пору
Голоса пролагали следы
Сквозь осеннюю звёздную свору
Над игралищем невской воды?
Сядем рядом — и карты раскроем:
В угасающий нынешний час
Эта память
да будет покоем
От зимы, ненавидящей нас.
1976
* * *
Воздух нечист, и расстроено время.
На рубежах ледяного апреля
Рвётся судьбы перетёртая нить.
Вот уж четырежды похолодало,
Только и этого холода мало,
Чтобы горячку души остудить.
Нет ни покоя, ни воли, ни света.
Я проживаю в беспамятстве где-то.
Веку неровня, держусь на весу.
Пасмурны днесь очертания мира,
Только объедки с умолкшего пира,
Да тишина в обнажённом лесу.
Как там она, соловьиная пара?
Был же закат — огненосней пожара,
Свечи берёз и полян алтари…
Как началось оно, это похмелье?
Только быстрей застучали недели:
Катыши дней — от зари до зари.
Так горевать не пристало поэту,
Но за звезду беспощадную эту
Капли дождя, будто капли свинца,
Плотно сгущённый, бессолнечный воздух,
Горечь ночей, ледяных и беззвёздных, —
Пей до конца. Допивай до конца.
1979
* * *
Отара в тумане скользит по холму.
Равнина незрима для глаза.
Доколе же брату прощать моему:
Скажи — до седьмого ли раза?
Стада исчезали — и скрылись совсем
За синий расщеп перевала,
Когда непреклонное: семижды семь —
В ответ на века прозвучало.
Господь! Наша память доселе строга,
Верни нас на тропы овечьи,
Где мы бы исправно простили врага —
И с братом зажгли семисвечье.
Но слышишь: над рощей с утра вороньё.
Гордится земля пустырями.
Здесь дышит на ладан людское житьё.
Не двое, не трое во имя Твоё:
Приди и постой между нами.
…Морщинки от глаз исподлобных бегут,
И ежели деду поверить,
И ежели счёт на морщины ведут,
Их семижды семь — не измерить.
Ты слышал ли песню разграбленных хат —
Отчизны колхозные были —
Про то, как он выехал за Салехард
И малого как хоронили?
Как мёрзлая тундра сомкнулась над ним,
Костры на поминках горели —
И стлался над тундрой отечества дым
По всей ледяной параллели…
Дорожка ты, тропка! На праздник, как в ад —
На труд, как на смерть, и обратно.
Всё утро вдоль пункта приёма звенят
Бутылки светло и опрятно.
Смеркается медленно. Пьяный орёт,
Поводит больными плечами,
О том, как ебут его дни напролёт
И как его сушит ночами…
По этой земле не ступал Моисей.
Законы вне нашей заботы.
И где те блаженные семижды семь,
Когда бы мы сели за счёты!
Господь, отведи от греха благодать
Под сень виноградного сада.
Сподобь ненавидеть, вели не прощать,
Наставь нас ответить, как надо.
Черно небо гор. Поднимается дым —
Молочная просека к звёздам.
Когда мы вернёмся, мы сразу простим,
К тебе возвращаться не поздно.
1980
* * *
На Крещенье выдан был нам февраль
Баснословный: ветреный, ледяной —
И мело с утра, затмевая даль,
Непроглядной сумеречной пеленой.
А встряхнуться вдруг — да накрыть на стол!
А не сыщешь повода — что за труд?
Нынче дворник Виктор так чисто мёл,
Как уже не часто у нас метут.
Так давай не будем судить о том,
Чего сами толком не разберём,
А нальём и выпьем за этот дом
Оттого, что нам неприютно в нём.
Киркегор неправ: у него поэт
Гонит бесов силою бесовской,
И других забот у поэта нет,
Как послушно следовать за судьбой.
Да хотя расклад такой и знаком,
Но поэту стоит раскрыть окно —
И стакана звон, и судьбы закон,
И метели мгла для него одно.
И когда, обиженный, как Иов,
Он заводит шарманку своих речей —
Это горше меди колоколов,
Обвинительных актов погорячей.
И в метели зримо: сколь век ни лих,
Как ни тщится бесов поднять на щит —
Вот Господь рассеет советы их,
По земле без счёта их расточит.
А кому — ни зги в ледяной пыли,
Кому речи горькие — чересчур…
Так давайте выпьем за соль земли,
За высоколобый её прищур.
И стоит в ушах бесприютный шум —
Даже в ласковом, так сказать, плену…
Я прибавлю: выпьем за женский ум,
За его открытость и глубину.
И, дневных забот обрывая нить,
Пошатнёшься, двинешься, поплывёшь…
А за наших друзей мы не станем пить,
Потому что круг наш и так хорош.
В сновиденье лапы раскинет ель,
Воцарится месяц над головой —
И со скрипом — по снегу — сквозь метель —
Понесутся стаи на волчий вой.
1981
* * *
В Европе дождливо (смотрите футбольный обзор)
Неделю подряд от Атлантики и до Урала.
В такую погоду хороший хозяин на двор
Собаку не гонит… (И курево подорожало).
В такую погоду сидит на игле взаперти
Прославленный сыщик — и пилит на скрипке по нервам…
(И водка уже вздорожала — в два раза почти:
На 2.43 по сравнению с 71-ым).
И общее мненье — что этого так бы не снёс
(Ни цен этих, то есть на водку, ни этой погоды)
Хороший хозяин: не тот, у которого пёс,
А тот, у кого посильнее, чем Фауст у Гёте.
Над Лондоном, Осло, Москвой — облака, будто щит,
И мокрых деревьев разбросаны пёстрые рати.
Которые сутки подряд — моросит, моросит,
И в лужах холодных горят фонари на Арбате.
Сентябрь обрывается в небо. Глаза подниму —
Всё те же над городом изжелта-серые тучи.
Когда бы ты знала, как нехорошо одному.
Когда бы не знал я, что вместе бывает не лучше.
Есть чувства, по праву приставшие поздней любви.
Гуляет над миром отравленный ветер разлуки.
Войди в этот воздух, на слове меня оборви —
Когда всё из рук вон, когда опускаются руки.
Шаги на площадке. Нестоек наш жалкий уют.
И сон на рассвете, как божья последняя милость.
И в памяти столько хранит завалящий лоскут,
А в памяти столько души, сколько нам и не снилось.
И я, не спеша, раскурю отсыревший табак —
И слово признанья вполголоса молвлю былому…
В Европе дождливо. Хозяева кормят собак,
И те, как хозяева, с важностью бродят по дому.
1981
* * *
Как хочется приморской тишины,
Где только рокот медного наката
С подветренным шуршанием сосны
Перекликается подслеповато.
С утра в туман под пенье маяка
Покойно спится человеку в доме.
Пространства мускулистая рука
Рыбачий берег держит на ладони.
Как будто настежь ветру и штормам —
Раскрыт неохраняемый порядок,
Пока со звоном не спадёт туман,
Обрызгав иглы тысячами радуг.
И горизонт расчиститься готов,
И прояснятся в оба направленья
Каркасы перекошенных судов —
И мощных дюн пологие скругленья.
Вдоль набережных под вечер поток
Наезжих пар курортного закала.
Веранда бара. Лёгкий холодок
Искрящегося в сумерках бокала.
Что грустно так, усталая моя?
Повесив нос — развязки не ускоришь.
Я взял бы херес: чистая струя,
Сухая просветляющая горечь.
И в даль такую делаешься вхож,
Откуда и не возвращаться лучше…
И если в мире — памяти на грош,
Так выбирай беспамятство поглуше.
Подкатит — оторваться не могу.
Магическим обзавестись бы словом,
Открыть глаза на этом берегу —
И захлебнуться воздухом сосновым.
1982
* * *
На краю лефортовского провала
И вблизи таможен моей отчизны
Я ни в чём не раскаиваюсь нимало,
Повторил бы пройденное, случись мне, —
Лишь бы речка времени намывала
Золотой песок бестолковой жизни.
1982
* * *
В. Санчуку
Небо, накренившееся мглисто.
Синевы бездонная дыра.
Гонит облака, сшибает листья
Ветер, разыгравшийся с утра.
Есть у Бога славная погода:
Дважды за год, к лету и зиме,
Ветер от восхода, до восхода
Так хозяйничает на земле.
Чистка мира, перемена флага,
Чутких ожиданий полоса.
Резко вниз идёт излом оврага.
Кверху улетают небеса.
Дальше, над бескрайними холмами,
В золотом сечении земли,
Вспыхнув осиянными краями,
Облака щербатые прошли.
Никогда я не был пейзажистом.
Но сегодня выйди со двора —
Гонит облака на небе мглистом
Ветер, разыгравшийся с утра.
Дай же волю солнечному полдню,
Дай же ветру разгуляться всласть.
Всем дай Бог, кого люблю и помню,
Перезимовать и не пропасть.
1984
* * *
Юность самолюбива.
Молодость вольнолюбива.
Зрелость жизнелюбива.
Что ещё впереди?
Только любви по горло.
Вот оно как подпёрло.
Сердце стучит упорно
Птицею взаперти.
Мне говорят: голод,
Холод и Божий молот.
Мир, говорят, расколот,
И на брата — брат.
Мне это всё знакомо.
Я не боюсь погрома.
Я у себя дома.
Пусть говорят.
Снова с утра лило здесь.
Дом посреди болотец.
Рядом журавль-колодец
Поднял подобья рук.
Мне — мои годовщины.
Дочке — лепить из глины.
Ветру — простор равнины.
Птицам — лететь на юг.
1989
Составил Кирилл Анкудинов
на середине мира
новое столетие
город золотой
москва
