алфавит
Москва
станция
вести




АЛЕКСЕЙ КУБРИК

Алексей Анатольевич Кубрик (род. 1959, Москва) — русский поэт, филолог, эссеист. Большую часть жизни прожил в Балашихе. По окончании школы поступил в МВТУ им. Н.Э. Баумана. Служил в армии. Работал связистом, дворником-сторожем в детском саду, заместителем директора городского ПКиО, грузчиком, учителем русского языка и литературы, столяром-краснодеревщиком. В 1982 поступил в Литературный институт на семинар В. М. Сидорова, последние три года обучения — семинар Е. М. Винокурова. По окончании института работал лаборантом института и учился в аспирантуре. Читает спецкурсы по русской поэзии XX века и ведёт творческие семинары в различных учебных заведениях. Автор ряда публикаций о поэзии русской эмиграции, в том числе о творчестве Бориса Божнева, Бориса Поплавского, Анны Присмановой, а также о Николае Заболоцком и Арсении Тарковском.

Стихи печатались в журналах и альманахах «Знамя», «Огонёк», «Грани», «Октябрь», «Урал», «Литературное обозрение» и др. Автор двух книг стихов, первая из которых вышла с рисунками Юнны Мориц. Презентация первой из них проходила в 1995 году в Государственном литературном музее на Петровке[источник не указан 1630 дней]; о творчестве поэта положительно высказались Кирилл Ковальджи, Анатолий Кудрявицкий и Юнна Мориц. В настоящее время работает преподавателем международной художественной культуры в лицее № 1502 при МЭИ, где ведёт курс под общим названием «Философия. Религия. Искусство».


***
Куст скребется в низкое окно.
Этот сон меня уже не помнит.
Входишь в воду, илистое дно
пузырится. В анфиладе комнат
пыль танцует сельский менуэт.
Звук вдали почти что вертикален —
это море и обратный свет,
что зеленым ангелом ужален.
— Мама, мама, что мы будем делать?
— Ничего, сыночек, ничего.
Я вот, представляешь, и без тела
как-то вижу облако Его.
Одевайся, и сходи за хлебом…
Одеваюсь, даже ухожу.
Море улыбается как небо.
Я его на ниточке держу.

22.10.2009




***
В давно танцующем сарае,
где гнезда ласточек в углу,
лежит соха, трава глухая,
да чьи-то перья на полу.

То жизнь почти не понимаешь,
то смерть почти не ворошишь,
то в перекошенном сарае
под нос себе себя ворчишь

над перевернутой сохою,
над теми, кто за нею шел,
чтоб перепахивать с землею
то темный лес, то светлый дол.

Чтоб ласточки, воссев толпою
перед отлетом на юга,
срывались стройною гурьбою
и рассыпались, как пурга.

17.08.2009




* * *
Песочный час немного налегке.
За водоросли радужного зноя
вплывает рыба в тощем рыбаке
с подсачником плетёного покоя.
(не жди не спи там поплавок с волной
или с теченьем или с тенью ивы
весь берег в дырах ласточки шальной
с ней буруны и то неторопливы
зацеп обрыв гитарная струна
играет сом а не дневной подлещик)
Все вещи мира видит тишина,
но оставляет лишь живые вещи.




***
Дочери Глафире


В стенах жеманные мыши.
В подвале наоборот.
По подоконнику с крыши
капает то же, что льет.

Я привыкаю к дыму.
Чем же еще дышать?
В городе даже спины
хочется не читать.

Вырастешь, станешь птицей
и прилетишь ко мне.
Будем с тобой кружиться,
вышагивать по стерне.

Грач и веселый ворон,
который из городских
стал по-весеннему черен
в доме совсем родных.

30.11-02.12.2010




***
Там хорошо, где ты есть.
Вылепим кощея из пластилина.
Можно из теста, можно из глины.
Никто кощея не съест.
А что он с ребрами белыми,
прилипший к картонной земле,
так это мы так приделали
лишнее к тишине,
в которой ему оставаться,
когда мы пойдем гулять —
шишками собираться,
белками собирать
компанию для кощея:
ежики из травы,
черепаха по фамилии Желудеев,
коробка из-под Вечерней Москвы.

04.06.2012




***
Вот, придумал тебе ремесло:
вынимать из внимательного колеса
скрип — летящее в ноль число,
чтоб в него влетала оса
по привычке, чтобы потом в листве
круглой каплей завязанная вода,
или в густовенчающей синеве —
провода, одни провода.
Из непройденного: обратный лес,
он потомственный тому, что потом.
потому что дождь — приличный отвес,
для того, кому нужен дом.
В том дому на дудочке из пустот
мне мурлычет облезлый кот,
а другой восхитительно рыжий кот
с ним росу потихоньку пьет.
И у них на двоих одно ремесло:
вынимать из души печаль
потому что музыка есть число,
а числа никому не жаль.

19-23.03.2013




***
Терпкий привкус зимнего дня,
даже в воздухе свет зашит.
Покажи мне, жнивье-стерня,
кто под снегом сейчас шуршит.

Дом наклонится. Лес отойдет.
На стакане с крепленым вином
примостится чайный налет.
Неудобно пить на потом.

Всё хотел спросить почему,
а теперь уж впору когда.
Над сараем, царапая тьму,
притулилась Антарес-звезда

(лучше б оную зреть весной).
Подождем... Сей красный гигант
против Марса ходил войной,
как непьющий Альдебаран


в книжке, читанной мной давно
(без обложки помню ее).
…коммунальных размеров жильё,
целлулоидное кино...

Всё слегка заползло друг-в-друг.
Если ламповый подмигнет,
то зеленым выйдет испуг
и пластинку перевернет.

Если ламповый перевернуть,
там найдется родная речь
(без обложки — родная жуть)
печь топить или мышь стеречь.

24.02–22.03.2009




***
В моих стихах твоей души
намного больше, чем моей.
В коробках спят карандаши,
как будто так они точней.

Ребенок учится читать:
Сегодня мама далеко.
Он любит петь и рисовать,
и пить живое молоко.

Поля в дыму. Леса в огне.
И пепел кружится, как снег.
И с сердцем трудно в тишине,
как будто это человек.

8-11.08. 2010




* * *
Ветер складчат материей скудной,
но летучей. Забудешь дышать,
как тропинкою тянется лунный
лёгкий сумрак, читающий вспять
две рябины, остатки забора,
вой собаки, что лис далеко
и что ей преставляться не скоро,
а вот Марье Иванне легко.

Сноведь, Сноведь, я — пыльная дрёма.
Досчитаешь, и будешь искать.
Здесь тебе от войны до погрома
даже родину можно копать.
До Покрова смещается лето.
Между веток бегут мельгуны —
изумление лунного света
на оправе речной тишины.

Возвращается длинная баржа.
Матерясь, тащат сеть мужики,
припухая от выпивки ражей.
Хорошо хоть проходят мальки
в эти сети. За эти затоны
рыбнадзор всё себе и купил.
Сноведь, сноведь… За старой иконой
никогда ничего не хранил.

На приличную зиму надеясь,
потихоньку тягает дрова,
пилит, рубит. И, медленно тлея,
печь его согревает в слова
об умершей в такую же зиму,
о молящих за душу ея…
Ночь смиряет земные стремнины.
Может, ей и неведом судья.

Как висящую зыбку качала,
как склонялась агу да агу,
как себя по ночам забывала,
как лежала в коротком гробу.
Сноведь-сноведь… А это не люди,
это мох обнимает стволы.
«От тебя ведь уже не убудет», —
говорят ему те, кто мертвы.

Хлябь тропинки. Остатки забора.
Ужас в том, что забыто легко,
потому что у памяти воры —
это вовсе не кесарь в трико.
Возвращается длинная баржа.
Вёрст на тридцать прожектора свет.
Жизнь была как родная пропажа.
А любовь как пропажа в ответ.

28—29.09.2009




***
Странник, зовущий небо, перебирает ветер.
Спящий может проснуться, дотронувшись до звезды.
Любит, словно не любит.
Мало ли что на свете
с нежностью умирает, как полевые цветы.

Страннику шепот Леты ближе, чем час восхода.
Ночь навещает звезды клочьями пустоты.
Два неуютных сердца
в лишнем времени года
зябнут одними глазами, как полевые цветы.

Ночь повторяет море и возвращается в камни.
За каждой ее молитвой — всадники немоты.
Ты засыпаешь, вечно
снятся твои берега мне —
легкие после жизни, как полевые цветы.

Это, как в детстве, люди кажутся плоть от плоти
сквозных паутинных веток, поющих им с высоты.
И если жизнь замирает
птицей на горизонте,
то обращается к свету, как полевые цветы.





алфавит
станция
Москва
вести
многоточие
на середине мира
новое столетие
город золотой