на середине мира

станция

дневник

алфавитный указатель

указатель авторов по разделам сайта

тематический указатель авторов и публикаций



АПРЕЛЬ - МАЙ - ИЮНЬ - ИЮЛЬ - АВГУСТ — СЕНТЯБРЬ 2013


без числа

Слушаю "Золушку" Россини - и такой подъём, как будто совсем скоро умирать. Увертюра Моцарта к Дон-Жуану - на моё ухо - дала почти всего Россини; это новая музыка. Но слушаю Россини и слышу то Бетховена, то Верди (последний - неудивительно).




без числа

Точная и тонкая дисгармония между наветренными настроениями и своей личной бездной. Бездна спокойна. Ей не нужно новых жертв. Ежедневное требует всё новых и новых жертв, мелких полезных. Трудно. Надо стать ближе к бездне.

Половина стихов осеннего альманаха готовы в вёрстке.




без числа

Бывают периоды, когда разговаривать не то что не нужно и не хочется, а унизительно. Не хочется снова нырять в обычную круговерть. Пока молчишь, как по мосту. Но в это же время пишешь - как я этот пост - и всё равно, что молчишь. Иногда надо молчать.




без числа

Текст о книге Дениса Ларионова "Смерть студента". Фрагмент.

Передо мою книга стиля - книга стихов, демонстрирующая отношение к стихам как к стилеобразующему элементу, и здесь никакого унижения поэзии быть не может. Стиль в современности есть проявление честности и искренности, что (у всего есть свой шкурный интерес) даёт запас пространства и времени для того, чтобы обвинить себя прежде, чем обвинит то, что вне тебя. В условиях сложившейся войны всех против всех - позиция довольно сильная. Стихи как инструмент стиля - вот отношение автора. Это неприятно, непривычно и ново. Такое отношение и должно быть ко всякой новизне в стиле. Автор видит поэзию не в том, чтобы "написать, потому что пришло (скажем, свыше)" и не в том, что "писать отнюдь не потому, что приходит". А том, чтобы - "каким образом".




без числа

О стихах Анны Глазовой. Есть поэты, чувствующие вкус воды времени, но не тонущие в деталях времени. Анна Глазова - как раз такой поэт. Если бы я жила в совершенно другом времени и другом мире, но мне предложили бы несколько книг стихов, и Анны Глазовой в том числе, спросив: какая из них наиболее полно отражает тот, незнакомый мне, мир - и так, что в нём хотелось бы жить, я бы выбрала книгу Глазовой. В этих стихах есть тени - именно тени, со всеми оттенками смыслов - мира, в который нам всем вход уже закрыт. А там - жертвенная любовь, верная дружба, великие мысли и дела. Это удивительно, что в нашем туристическом сегодня есть такие стихи и они читаются, их любят.




без числа

Для меня "Время" Екатерины Симоновой - новый ракурс. Непривычный. Хотя некоторые стихи известны были по сети, и по "Гербарию", например, можно было сказать, что стиль пойдёт именно в таком направлении. Чрезмерно, медленно, вычурно - понятие о величии в семнадцатом веке. Мне нравится и отчасти близка такая архаичность. Это то, что можно посчитать стилизацией, но не стилизация - глаза этих стихов, их оптика абсолютно современны. Взгляд морской звезды со дня красивейшего бассейна перед грозой. Что-то так. "На Середине мира" размещу избранные стихотворения, а пока - в летней тональности, "Август".




без числа

Начинается самое прекрасное время - двадцатые числа августа. Утро ледяное, с инеем, в голове ясно, успеваешь проснуться и на литургии в неожиданно бодром состоянии. Но солнце - как византийский кесарь перед бунтом, особенно яркое и прекрасное. Белое солнце, абсолютно белое солнце. Печаль Преображения - и возвращается мысль о смерти. Август. Останкино, Саяно-Шушенская. Первая Мировая. Царственный, царственный месяц. Казнь, милость, милость, казнь - и венцом всего - крест.




без числа

Доброго всем дня. Вчера у Иоанна Воина на Якиманке наблюдала картину как с фото начало двадцатого столетия. Человеческие потоки. Были и пророчества. Одна светленькая, даже бабушкой не назовёшь, известная своим обычает долго-долго молиться и придумывать по ходу молитвы новые, когда, наконец, помолились, сообщила, что 23 августа будет "большая буря". Смотрела спокойно, ясно, с глубокой уверенностью.




без числа

Аудиозаписи - можно слушать.




без числа

Что-то вроде приступа лихорадки, нервное. Ужасно хочется запаха лаванды, купаться в лаванде, мягкой, сдобренной запахом сливок. А утром казалось, что силы неиссякаемые. Как же хорошо на Афонском и как я там устаю. Попробовать - с субботы на воскресенье.




без числа

Залило угол постели - огромного латексного матраса, портьеры, подоконник. Сушить сил нет. Ливень восхитительный. Готовлю На Середине Мира осень - хотя бы список.

Александр Ожиганов, Маринна Ионова, Йонас Арунас.




без числа

Любопытно ощущение собственной недоделанности, нескладности, как будто ношу тело и лицо болезни. В такие минуты очень сотро понимаешь, что не твоё и что лишнее. Лишего очень много. Иногда бывают периоды прибавления лишнего. Но лишнее потом уходит. Если бы не знала, что лишнее, не знала бы, от чего избавляться. Но лишним очень мучаюсь.




без числа

Как же хорошо, что есть ещё внутри эта чахоточная судорога - а с ней, кажется, можно свернуть все на свете горы. Или переломать все кости. Судорога иногда сильнее скелета. Культурный код, культурный код... Гюго, Лермонтов, Пушкин.




без числа

Закончила выкладывать ссылки и тексты летнего обновления.

На мой взгляд летний альманах довольно любопытный.




без числа

Чёрные дыры. Из глубины. Валерия Дёмина по определнию авторя является лирической поэмой. Эти стихи напомнили мне о стихаха Фотиса Тебризи. Если это стихи, то стихи не ради стихов, а ради фиксации опыта и размышлений автора - это медитация словом. Автор рисует словом, иногда воспринимает его как фокус, сквозь который ему открываются картины. Дело тут в картинах: "мягкий знак чьей-то свежей могилы". Логично было бы ожидать, что автор определит эти стихи как личный поэтический дневник, фиксирующий моменты личного опыта-медитации и запретит читателям его читать. Но автор дал этот дневник Середине Мира, определил его как поэму и тем самым дал мне возможность сказать, что На Середине Мира появилась поэма-дневник. Фрагментов - тринадцать, как знаков в зодиаке, что наводит на мысль о том, что произведение привязано к личному времени автора и отражает календарные события. Время делится на фрагменты, поэма - тоже. каждый фрагмент рисует образ конкретного отрезка времени. Вот, например, отрывок, который напоминает мне вторую половину января.


II
Воздушная яма.
Мягкий знак чьей-то свежей могилы.
Через ухо игольное прошел человек.
Его не удержать вовек
Ни лону, ни судьбе в соитии светила,
Морозом схваченной испарины небес.
Луна - вот пот жемчужный, чуждый любых завес,
В раковине черепа свернулся,
Как молоко, от топота божеств.
Очнулся танцующий под сводом мирозданья
Толпящийся огонь сознанья.


Поэтическая ткань фактурна, но чувствуется небрежность, о которой можно сказать как то, что это - художественный приём, так и то, что автору принципиально не хотелось изменять написанное. А это - попытка сопротивления московской поэтической тенденции. В этих стихах всё нарочно и всё подлинно. Вся поэма - как гневная волна, в которой есть и нежность. Почти отчаяние в поиске, но и отвержение цели. Жизнь в потоке - как у Гюго в первых главах о Жане Вальжане, после его встречи с епископом Мириэлем.



без числа

Посвящается Генсбуру Александры Киселевой можно назвать единым циклом, хотя в нём стихи очень разные по форме и настроению. Тема возникает, развивается, затухает, но потом снова возникает, уже в другой тональности. Это тема беседы с человеком, которого нет. Общение может быть без слов, интонациями; в стихах - речевыми фрагментами, на первый взгляд, несвязанными между собою.


Всем плохо со мной.
— Мне с тобой хорошо. Я вечно буду тебя любить.
Воспаление цвета над верхней губой.
Я бы позволил тебе жить.


Несуществующий адресат приобретает прозрачную (воспаление цвета) плоть, голос, мерцающий словами. Весь цикл - печальная повесть об отсутствующем, о гнёте внезапного опустошения. Это не просто пережитая личная драма - это наблюдение. Личная драма выступает как фокус, с помощью которого поэт видит и фиксирует мерцающими словами необратимые изменения в себе самом как представителе человечества. Человек говорит с тем, что было человеком - "я не человек, я был им" - Дантовская тема здесь не случайна. Адресат поэта - назовём его Генсбур - лишён внешности, но он явно присутствует во всех стихотворениях цикла. Он косноязычен ("их лица становятся прозрачными от истинного несчастья катастрофы", "цветы надо сломать", "отражаться от диких зверей"), Возможно, он говорит на чужом поэту языке. Но поэт понимает его и пытается записать его речь своим языком. Слышащий и говорящий объекты для читателя сливаются в один. Тема вьющегося растения, напоминающего трещину мироздания, которая, однако свидетельствует о его былой целости, возникает ближе к концу и становится одной из ведущих тем цикла. Вьющее растение - символ слияния собственно говорящего (поэта) и говорящего говорящему (Генсбура). Возникает ситуация присутствия, библейская ситуация, и возникает сама по себе, без каких-либо видимых усилий её моделировать со стороны поэта. Текст начинает вибрировать на грани, за которой от поэзии остаётся только не очень приятный смех - смех над стихами. Это стихи о поэзии за гранью поэзии и о том, как возникают такие стихи. Вспоминаются ранние опыта Беллы Ахмадулиной (пятнадцать мальчиков) и дальше - вглубь: Георгий Иванов, Вячеслав Ходасевич. В этих стихах ещё много юного, мягкого, почти девичьего. Иногда это придаёт необычную окраску стихам, иногда - вредит им. Но эти стихи очень глубокие и я бы сказала даже дерзкие.




без числа

"Сестра и другие" Марка Кирданя - стихи, на мой глаз, идеально отображающие все тенденции поэзии десятых годов двадцать первого. Но ровно настолько, чтобы подчеркнуть личность автора и растущий из неё фантасмагорический мир. Стихотворческая тенденциозность (прежде всего в лексике и эпитетах) здесь тянет в свою сторону, личность - в свою. Получается разделение - я и время, я и они, составляющие время. Апологией "их" (в романтическом контексте - толпы, но тут романтический контекст с хорошей трещиной) является сестра. Сестра и другие.


Ты в джинсах, в качелях, ты в даче, в качелях и в джинсах,
Ты вся вечереешь, ты веешь, в качелях и в джинсах,
Ах как бы тебя наименовать, и выдрать глаз твой. И себя отравить.
Бессмертная сестра, бесплодная сестра, сестра безжизненная.


Это "бессмертная" и "безжизненная" по отношению к одному предмету употреблены настолько логично, что порой хочется протереть глаза: стихи ли я читаю? Если бессмертна, то уж конечно и человеческой жизни в ней нет. Но вот возникающее в середине "бесплодная" придаёт образу сестры (и толпы тоже) мучительную симпатию. Она, она одна во всём виновата. Потому что она одна есть, она одна реальна и она одна выражает как предмет всё, что намеревается сказать поэт. Она - как антистихотворение. Она прекрасна и пошла одновременно. Переживания красоты и пошлости увеличены во много раз. "Ты вечереешь, ты веешь, в качелях и джинсах" - вспоминается из текста Александра Васильева: "ты хороша как узор в прямоугольной бумаге". Это магнетический, завораживающий глаз образ, но он именно "хорош", он не вырастает до "прекрасного". Он как нарисован - "ты в джинсах, в качелях, ты в даче", он настолько реален, что разместился на обложке стихотворения (стихотворение как журнал - магазин, с английского) и теперь им можно пол помыть, и ему ничего не сделается. Он останется всё таким же привлекательным (бессмертным, безжизненным). Именно этот образ - который "хорош" - выражает основную идею стихотворчества наших десятых годов и времени: прекрасного не нужно. Нужно хорошее; нужно впечатление, а не качество. По сути, все стихи "Сестры и других" - о голоде на впечатления.

Читать эти опусы довольно трудно. В них есть плотность, и очень высокая плотность, а плотность - противоположность загруженности текста. То есть, его длине, длине его строк и насыщенности информацией (какая может быть в поэтическом тексте; тут снова мысль о впечатлениях). Кирдань пишет убористо, скупо и строго. Но как человек десятых годов, стремится к универсальности. Потому эти стихи могут показаться оксюморонными - мол, что это он лепит, что в голову взбредёт. Отнюдь. Это поэзия умная; поэзия как инструмент, вдруг начинающий говорить.




без числа

Спит лилия Михаила Удлера - развёрнутое лирическое полотно, на котором, как на старом гобелене в новой реставрационной мастерской, "всё смешалось". На нём разбросаны - а кажется, что спят в забытьи - фигуры разных эпох. Они увидены глазом нашего современника, немного ироничным и уже привыкшим к резким неожиданным сочетаниям. Эта привычка снимает остроту переживания каждой отдельной фигуры, но не снимает некоторых линий, отчасти берущих на себя функцию фигуры, и оттого линия кажется более трогательной и достоверной, хотя это вовсе не так порой. Удлер довольно много умеет в свободном стихе и придерживается того, что умеет. Его метафора неярка, как карандашный рисунок, так, что растворяется в ландшафте стихотворения, и читателю уже нет дела, что это - метафора или нет. Современные опыты версификации Удлер любит, но у него получается "состарить" их как бумагу для рисования с помощью слабого раствора чая или кофе, так что эти стихотворные "новости" (которые на самом деле конечно новостями не являются) приобретают искомое значение - сокрописи древних ближневосточных рукописей. Можно сказать, что стихи Удлера - поэтическая игра в архив, которого нет на самом деле. Но в этой игре есть подлинная нота лиризма и чувства исчезающего времени. Эти стихи можно читать, как слушаются грустные пустынные песни в долгой дороге.


некоторые люди не догадываются о том, что они люди.
и что это значит.
некоторые боги не догадываются о том, что они боги.
и что это значит.

когда он потянулся за чистой нотной тетрадкой,
зелёная муха пустилась в пляс под неоновой люстрой.
умерло две звезды в туманности андромеды.
где-то в оклахоме пьяный индеец застрелил бармена.
где-то в бирме слониха родила здоровую двойню.
где-то в балашихе подросток сиганул с крыши.

некоторые бездны не догадываются о том, что они бездны.
и что это значит.
некоторые тайны не догадываются о том, что они тайны.
и что это значит.





без числа

Растерянные Евгения Никитина - традиционны и сюрреалистичны. Вспоминается хрестоматийное "Пролетарский Амок" Рене Шара: "и чей-то труп в телеге". Ритмы вошедших в публикацию стихов довольно разнообразны, слышно даже неискушённому уху. От элементарного ямбо-хореического "я был дом - я был дым" или "свечное пламя мается, дрожит" до остросовременного, сухого и резкого: "словно прострелено его горло". Это дважды "го" - очень новый на мой глаз признак. Оно ни нарочно, ни случайно, а мгновенная, какая-то черновиковая прихоть: изобразить русскими буквами иероглифы. Эти два го с паузой - иероглиф, дублирующий глагол "прострелено". Однако - отошла в сторону. Стихи Евгения Никитина все - в ритме, ритм - их стихия, даже если Никитин пишет нерифмованным стихом. Но ему нравится размеренность строк, нравится искать рифму, он знает ей цену (потому и может выбрать из банального - наиболее оригинально-банальное, как аристократ - торговку апельсинами). Крайне важна звук опись, она может быть очень эпатажной: "буддизм для быдла", "обомлевшим окнам". Здесь - хорошо прочитанный ранний Гандлевский.

Но мне интересны в этих стихах не столько стихотворческие моменты, сколько фокус зрения поэта, а он почти идеально соответствует тому, что мной читалось о фокусе сюрреализма. Но стихи Никитина сюрреализмом назвать нельзя. В них много тёплого и живого чувства к действительности, чего сюрреализм не предполагает. Сюрреализм видит всё вместе ("и дырявая автомобильная шина", Е. Головин). В стихах Никитина всё вместе просто не может быть; там могут быть только те вещи, с которыми есть отношения. Не просто отношения, а созданные тёплым симпатическим чувством. Эти стихи оставляют на некоторое время в растерянности. Если по злому неведению принять совсем всерьёз самобичевания автора, можно возмутиться: что это за прилюдная исповедь слабого человека! Но вглядитесь: говорящий эти стихи прозрачен и изменчив, он неуловим (что отлично изображено в первом стихотворении публикации), он скорее лукав, чем простодушен. Но в нём есть некое подлинное свечение, в котором видны окружающие вещи и отношения; лучше, чем они есть, их любишь...




без числа

Стихи Татьяны Грауз - "Где ты как я" - как короткий летний сон в середине дня, поэтическая сиеста. По-видимому, поэтесса не ставила особенной задачи, выбирая стихи, что-то нарочно показать и продемонстрировать. И тем не менее, сон - возможно, что и сон в летнюю ночь - оказался глубоким. Сон о постижении другого существа и о тихом согласии со своим сердцем - отпустить это возлюбленное существо, другого человека, как отпускают птицу. Каждое стихотворение - от бабочки в начале публикации и до муравья в конце - играет; крупная капля в жару. Это стихи с чёткой формой. Разрядка и отступы даны поэтессой как грани кристаллов. Сон и мир этих стихов - кристаллический. Сон стихов - это то, что видят они сами. Ведь стихи иногда ведут себя как живые существа. Живые кристаллы. Иногда эти кристаллы умеют летать. Летающие кристаллы - как есть растущие камни. Мир - это их обрамление, но так же их соль, из чего растут. Из авторов - Елена Гуро, Геннадий Айги. Негромкая и самая нежная линия русской поэзии. Да, эти стихи словно спят, как будто прошло сто лет, а не два-три часа летнего сна в середине дня. Ещё хотелось отметить - это стихи внутренне чистые, сохранившие голос древнего девичества, но с особенной очень женственной игрой интонаций. Стихи Грауз - прециозные, как говорили в восемнадцатом веке - обладают поэзией свежести и тайны. Но возможно самый значительный для избалованного современной поэзией читателя недостаток - их нежное обаяние и отчуждённость от мира. Так фея в замке, Леди Шалот - не монахиня и не жена. Я очень рада представить эти стихи На Середине Мира.


ДОМОТКАНОЕ

кто-то выткал
бликами домоткаными
эту утреннюю речную и пёструю воду
              и птиц
              и их тени летящие
              и небо над выгоревшим покоем августа
              и душу
        спрятавшуюся в загорелых телах
твоё-домотканое-завтра




без числа

Начинаю выкладывать ссылки и тексты летнего обновления. Записи о стихах - позже.




без числа

Последняя запись в июне. Всех Святых, от века Богу угодивших. Альманах почти готов. Чувство полной неуверенности, но не потому что она есть. Самочувствие хуже. Писать в тетрадках карандашом? Эстетство. Надо бы, и ещё - рисовать.




без числа

Вёрстка продолжается. Стихи Марка Кирданя. Эти полотна гораздо более насыщенные и может потому непривычные. Но они очень хороши.

Тревога - тень слабости. Даже если от болей в позвоночнике.




Михаил Удлер с новыми стихами - "Лилия спит".

Прошёл год; от Вознесения до Вознесения. Не могла представить, как разойдусь со внезапно отяжелевшей судьбой. Теперь - вторая ступень. Как разойдусь... Но те обстоятельства уже ушли. На Преображение.




без числа

Меня можно поздравить с юбилеем моей личной доставалки. Вёрстка продолжается.




без числа

Тяга к людям - что это? Пока поняла, что - будущая жизнь, всё, что кроме тела - прошло много лет. Человек - от Христа, создавшего вся, в после всего - как запрокинуть голову в небо и смотреть, смотреть, смотреть... Царство Небесное. Но пока здесь - самая большая усталость именно от людей идёт.




без числа

Есть ли вина в том, что сама не построила себе дома? Наверно, не задавалась целью. Хотя нет, не верно. Мой дом разделён на много-много частей. По разным домам, квартирам и людям. Нужно не собрать его, а делить ещё больше - и тогда он будет больше. На земле не может быть всю жизнь одного дома. Ели говорят, что может - метафора.




без числа

Как две половины яблока, на одной из которых - холодная вода. Разделение - только метафора. Вода - нет. Что-то жгучее и никак не отпускает. Мёрзну.

Готова перая позиция летнего номера Середины Мира - Евгений Никитин, "Растерянные".




без числа

Рутины не может не быть. Если есть желание упорядочить жизнь, систематизировать её, ввести распорядок дня, найти занятие, монотонное и немного усыпляющее, на каждый день - значит ничего не вижу вокруг себя. Но у меня никогда не было такого, чтобы не было рутины. Два состояния, два человека, по шесть-десять часов в день. "В поте пищущий, в поте пашущий" - говорила МЦ, а мне никогда не было понятно, откуда у неё, с её корзинками и стирками, взялось это мыльное "вдохновение". Нет, в этой станочности есть что-то возвышенное. Хотя бы потому, что притупляет остроту основной потери.




без числа

Я тормоз. Пока соврешенно не представляю поведения Середины Мира на конец мая и июнь. В проекте - подготовка летнего альманаха и представление его в августе, ближе к коцу. И что я буду делать? (То есть, знаю - что).




без числа

Текст Андрея Анпилова о Елене Шварц - рефлексирующий, напряжённый, порой внезапно расслабляющийся, как рука, на которой висит весь человек. Его трудно - эмоционально трудно - читать. Он весь - изумруд, изумление. А изумление скорее ближе к печали, чем к радости. Не может быть, не может быть, не может быть. И ещё что ценно - где идут опсиания действий (встреча, смерть Кривулина) - там Анпилов пишет сухо, как и должно быть, ничего лишнего.




без числа

Один мой давний знакомый как-то сказал: я делю любителей поэзии на две группы. Одни люябт Цветаеву и Мандельштама, другие - Ахматову и Пастернака. Он сам относил себя ко вторым. В поэзии первых ему слышалась фальшь. Принцип рассуждения - очень современный: систематизация, раскладывание по полочкам - интерфейс, запись алгоритма на специальном языке. Можно разделить любителей поэзии на тех, кто любит поэзию Георгия Иванова, и кто не любит. Кто любит стихи, например, Бунина, а кто - его прозу. Это будет что-то вроде литературной игры, можно даже на пари (редкое издание - приз!) написать эссе о важности таких делений.

Но с Пришвиным всё не так, и всегда не так. Его нелюбят не так, как, например, Георгия Иванова. Интеллигентно, отстранённо, со скрытой страстью. Пришвин мешает, взывает невольное разлитие желчи. За блеклым отзывом "его проза не производит впечатления" скрывается чаще всего обычная зависть. Человека к богу, в античном понимании. Пришвин - из тех явлений, которые появляются, может, раз в столение. Он огромен и давяще гармоничен. Человеческая нервность, боязливость, переживания художника не могут перевесить бога, который неведомым образом живёт в этом странном существе и действует. Конечно, Пришвин, совершенный модерн в прозе, абсолютно не соответствует представлению о писателе модерна! А если нет, то понять высокий модерн его прозы - невозможно. Биография не та. Не о таких вещах должен писать писатель модерна! А строчки раскрываются как скала, которой ненужно сезама, и вот, недоверчивый читатель стоит у входа, не желая войти, и закрывает глаза рукой. "Мне не нравится его проза, не нравится его проза. Я люблю Бунина." Бедный, бедный, бедный.




без числа

На Середине Мира - время "Озарений". Текст-предисловие Всеволода Рожнятовского о Мирославе Андрееве загружен, он есть на старом сайте. Теперь верстаю текст Олега дарка о Леониде Губанове.




без числа

Небольшой пасхальный озноб. Приятно.




без числа

"Стихи к Марии из кузни" - избранные стихотворения из довольно большого корпуса, где каждое стихотворение связано с каждым - непосредственно или опосредованно. Возникает стиховой орнамент. Стихи Виктора Иванiва На Середине Мира появились впервые, и именно эту премьеру мне хочется отметить. Учёность и вызывающая непосредственность (стихов) - кажется, неразрешимое противоречие. Строчки напоминают не только о самовоспламеняющихся опытах Велимира Хлебникова, но и о "домашней поэзии" девятнадцатого столетия - альбомной лирике, введённой в поле поэзии двадцатого века поэтами Лианозовской группы: Игорем Холиным, Всеволодом Некрасовым. Та же идея владела Дмитрием А. Приговым, но он развил её в несколько другом русле

Виктор Иванiв настолько филологичен, что уже нет смысла называть его стихи культурными или филологическими. Не нужно подробного и глубокого рассматривания, чтобы почувствовать в этих стихах бунт против условностей, которыми полна современная филология - бунт против себя самого. Поэт стремится к тому, что не имеет имени (названия) и объяснения - к живой молнии, к недостижимому началу. Пpимерно так Евгений Головин видел поэзию Сетфана Малларме. Стремление это явно обречено, поэт чувствует обречённость - но его не смущает эта ветхая, но единственно возможная позиция поэта. Она романтична и пахнет историей литературы? Тем лучше; пусть это почувствуют все. К поэту относятся как к безумцу и пропащему человеку? Пусть, но только ему даны силы создавать новые смыслы


**
Молись позорному столбy
Он строен гладок прям
Сегодня я с утра лечy
и сердце помолчам

по тем ночам где мотыли
посеребрят белька
носы трухой своей вдали
как кием помелькав.

от тех мелков с зарей стерет
страдание и боль
пусть боль уйдет в один мой нерв
и смоется прибой


В ритме этих строк есть и "зелёный месяц май" из переводов Цветаевой, и "чиж на розовой подвязке" Заболоцкого. И "твой выбор был не так уж плох..." Всеволода Зельченко. Но эта чрезвычайная информированность в вопросах современной поэзии не может скрыть (именно - скрыть! Как будто автор скрывает лучшее и самое дорогое. И где - в стихах!) - резкое, зигзагообразное, с провалами и лакунами, лицо автора. Речь от этого лица встаёт на дыбы, противоречит автору, обращается вспять.

Читателю поэзии всё это не ново; ну и что - Хлебников? Елена Гуро? Геннадий Айги? Сергей Нельдихен? Перечитываем. Список имён можно продолжить, но это ничего не значит.




без числа

Публикация Веры Котелевской - отчасти риск. Это стихи филолога и о филологии. В них - существование текста только в самом тексте. Хотя возможно - если разгерметизировать филологическое пространство - текст начнёт развиваться совершенно иначе. Тем не менее, подборка удачная - хотя бы тем, что представляет для Середины Мира не совсем обычную точку зрения - филолога на поэзию, а тем более - на свои собственные стихи. Это рефлексия на рефлексию - отзыв на отзыв. Тем интереснее, как живёт поэзия в этом зеркальном мире.


*** Летом мне снятся наши мёртвые.
Переходят границу легче, сирень
нюхают по очереди, на цыпочки
поднимаются (большинство невысокого роста).

Конечно, не без глупостей: например, сирень.
Я тоже не сразу заметила, что в июле.
Или вот обнимают, хотя никогда, ни разу.

Может быть, летний слух — тоньше.
Я отворяюсь, становлюсь любопытной.
Иначе зачем так часто, выпукло, в цвете?

Знают ли они, что я уже не осиливаю Руссо?
не пишу в блокнот? не помню, во что одета?
всё реже рифмую (мускулистый стих напоминает спортсмена).
В гимнастике нарциссизма столько труда,
что стыдно.

Не приходите только глиняные и голые:
в скульптуре
всегда мне чудилось что-то мёртвое,
остановленное не в свой час.

Летом неведомое,
как иностранец,
вдруг протягивает розовую жвачку.


Сюжет триллера средней руки - и вдруг переворачивается. Говорящий внезапно посмотрел на себя глазами этого "мёртвого". Ассоциаций может быть много: от юнговских "мёртвых" до советских артистов кино и театра. Но не важно, что именно скрывают эти "мёртвые". Это совершенно другой мир, в котором нет привычного герметизма. И человек, чувствующий опасное для себя шипение сжатого воздуха, находит в себе силы поменять точку зрения. Вся публикация - как это одно движение. Упругая, почти резиновая жизнь, кажется, защищённая со всех сторон - открывает лицо катастрофы.


...и я застану конец мира в полпути
за пачкой кофе в шлёпанцах домашних
и не смогу ни слова прокричать
на ватном языке моей печали
под мраморной улыбкою природы,
пакующей последние холсты.


Есть разные слова - постапокалиптический, эсхатологический. Настроение, что вот-вот уйдёт из-под ног земля сегодня свойственно всем. Или почти всем. Тем легче на нём заработать: имя, деньги, славу. Тем сложнее увидеть в обычных предметах - последние холсты.




без числа

Поэзия Игоря Лавленцева появилась На Середине Мира не случайно. Константин Васильев из Ярославля, Геннадий Кононов из-под Пскова... Но чтобы не уйти сразу же в сравнения - гений в жизни человека всегда один. И потому страстная привязанность, до слепоты, к "своему" гению - не что-то, выходящее за рамки нормальных человеческих отношений, а явление поэзии как таковой.

Игорь Лавленцев, безусловно, гений. Его гениальной пылкая, кладущая на холст бытия краски широкими мазками. Это богатые красками и звуками стихи. Им часто не хватает - выдержать напряжение от начала и до конца, в них есть наивность, которую поэзия не прощает. Но при этом - видна и чувствуется рука гения.

Если бы можно было, не вызывая кривых мыслей у некоторых читателей, говорить о площадной и домашней гениальности, то вышло бы примерно так. Домашняя гениальность - в противоположность площадной - дар довольно редкий. Этот гений - всегда у себя дома, где бы он ни был. Ему не нужен лишний шум. Он как маленький принц, наблюдает закаты и восходы - и его сердце полно. Есть времена, когда площадной дар (ничего унизительного в этом "площадной" нет; хотите - просто "известность") идёт как волна. Сразу несколько имён, и все - мгновенно - становятся народными поэтами (без всякого СП). Тогда домашний гений уходит под воду. Его, кажется, не видно и не слышно, кроме одно - о нём говорит земля. О Константине Васильеве говорили Борисоглебск и Болгария. Геннадий Кононов был воспет своим Пыталовым. Игорь Лавленцев жил в Тамбове. Ему пришлось пережить порог, какой бывает только у очень сильных людей - перелом ребра. Об этом в стихах нет. Будто это ребро открыло скрытые источники любви. Ведь Лавленцев пишет о любви.


В третий раз прогоняет
Бессонный петух
Мелких бесов измен,
Горьких духов разлуки,
Только твой
Неуемный безжалостный дух
Все кладет мне на грудь
Невесомые руки.

Сгинь!
Но губы...
Но глаз полусвет-полумрак...
Прочь изыди!
Но век золотых гильотина...
Расточись!
Но дыханье похожее так
На последний полет
Лепестка георгина...


В подборке, составленной Ольгой Пахомовой для Середины Мира, есть настоящие шедевры: "Колыбельная", "России снег к лицу". "Вопрос рифмы - вопрос политический", - так начал одну из своих работ критик Олег Дарк. И действительно - стихи Лавленцева несут чётко выраженное мировоззрение в поэзии - при этом о идеологии и политике не найти ничего в этих стихах. Но это очень узнаваемая, "позднерусская" манера письма, достойная любви и самого пристального внимания.



без числа

Так не бывает, так не бывает, так не бывает. Здравствуй, ужасно знакомая тяжесть. И сколько ещё нам вместе?







без числа

Публикация стихов Геннадия Каневского очень удачно предваряется его текстом. Текст, не опасаясь быть неправильно понятым, ставит чёткие границы того, что избыточно в современной поэзии - "что есть поэзия — земной ли она отголосок божественной речи, производство ли новых смыслов или расширение пространства мифа". Автор утверждает, что для него поэзия - ни то, ни другое, ни третье. Не потому, что формулы не верные, а потому что они избыточны. Они идут извне и начинают давить - как стены. "Голос навсегда ужаснувшегося человека" - это как раз то единственное, что можно ещё противопоставить стенам, даже зная, что стены сильнее.

Но стихи по-хорошему контрастируют с авторским определением. Письмо Каневского - плотное, яркое. Чем-то напоминает художников двадцатых годов двадцатого века. Петров-Водкин, Дейнека... И конечно - Шагал. Плотная, фактурная, яркая реальность - и нежный, но ещё более яркий мир грёз. Он более милосердный, и, конечно, более желанный, чем место под земным солнцем.


— о чём ты бежишь, утренний бегун в парке?
о чём неслышно рушишь воздушные арки,
врата света, встающие перед тобой незримо?
о чём возвращаешься, падающие листья целуя,
о чём волочит стопу, припадая слегка на цезуре,
бегущий рядом ризеншнауцер-сучка по имени рифма?


Стихотворение, из которого взята эта строфа - с эпиграфом из Чеслава Милоша. Но мне эти интонации напоимнают стихи Константы Галчински. Каневский слышит и умеет передать зябкую иронию польского поэта.

Пейзаж, близкий поэту - конечно, городской: Москва. Даже если Каневский пишет о деревне или крохотном городке (как в "Заклинаниях святогорского уезда") - он пишет о сельских реалиях как горожанин. Москва - не просто город. Это стихия, стихийное начало. Где бы ни происходило действие - дача, берег Волги - московская стихия провоцирует его, заставляет развиваться и порой сметает. Этот московский говорок чувствуется в порядке слов, интонации, торопливой грамматике Умение так слышать говорок родного города - ценное приобретение в поэзии.

Свести всё к точке - чтобы потом из этой точки вырос гриб. Возможно, атомный. Каневский пытается. Он пишет стихотворение, как будто надеется создать некий новый терменвокс, с помощью которого (тут вам и стимпанк) будет взорвано всё угнетающее и душащее - те самые закрывающие свет и выпивающие воздух стены. И тогда - романтик! - можно будет любоваться соснами за окном.




без числа

Поэзия Гали-Даны Зингер чрезвычайно чуткая и пугливая. Метафорически - пустынная коза, газель. Если со стороны языка, который по негласному соглашению непонятного кого принято считать традиционным возникает давление - в той или иной точке - поэзия Гали-Даны Зингер тут же начинает сопротивляться, чудачиться. Однако эти чудачества - не просто прихоть. Прихоть подразумевает нечто лёгкое, не вызывающее тяги от потери. Нет, стихи Гали-Даны Зингер трудоёмкие (хотя это внешне порой и не заметно). При чтении возникает картинка - под старинным городом лабиринт; по лабиринту движется группа людей, которым необходимо выбраться наружу. Кругом завалы и оползни из песка. Впереди идёт женщина. Она буквально бросается на стены и колотит их своими кулачками. Но стены отзываются. Женщина почти интуитивно, по звуку от стен, выбирает тот путь, который ведёт из лабиринта. Образ отчасти напоминает античных героинь: Медею, Ариадну. Ведущая - ведёт читателя. И они разговаривают. Этот разговор - как ариаднина нить.


ТРИЛИСТНИК ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

представь себе, входит к несытым в клетку — львам —
недействительный статский советник.
и действительно, может статься,
над ним сойдутся терновые ветки,

prunus spinosa соединится с колючей сливой,
уйдет в себя и в себе замкнется.
и чиновник, как бог, трусливый
станет терновника меньшей частью.

светские львы, подавив эмоции, молвят:
всегда найдется виновник.
к счастью, заметят, к счастью.
так он приметой станет счастливой.


Ритмы этой поэзии самые разные. От плавных, почти античных - как в приведённом стихотворении, до резких, почти военных:

***
помнишь, как мы были обмануты?
вольно ж нам было обманываться
это единственная в своем роде
своего рода свобода. и вот мы ее посеяли.
взойдет ли теперь ауреями
в золотом нашем городе в стране дураков?


Интонации и слова провоцируют читателя на ответ. На действие. Даже на что-то резкое в ответ, на отрицание этих стихов - вернее, их необычной красоты и характера. Но в этой поэзии (светлые энергии в ней, или нет) - содержится здоровое беспокойство, засыпающее в человеке только со смертью. Это танец жизни, имеющий в виду смерть, но он ещё сможет занять всё оставленное ему время.




без числа

Первая запись в утраченном 23-м. Издержки переезда.










на середине мира

станция

алфавитный указатель

гостиная

кухня

корни и ветви

город золотой

новое столетие

Первая запись в утраченном 23-м. Издержки переезда. озарения

дневник