Для себя я определила, что стихи — это звучание пространства в определенное мгновение времени. Собственно, та правда себя (мира), которую и от себя мы неосознанно скрываем, скорее не подозреваем. И строй — с ладами, струнами, отверстиями, клавишами, деками, рамами.

В 21 год совершенно сознательно я запретила себе писать стихи. Потому что вдруг поняла, что не выдерживаю их, больше — жить обычной жизнью перестаю, в ушах постоянные слова, строчки, разрозненные, соединяемые меж собой, несоединимые — разные, судорожное их записывание. Люди — статисты, улицы — декорации к воображаемым картинам, становившимся единственной реальностью. Как в метро: сидишь в поезде, который трогается, а в ту же минуту перрон остается, потихоньку начинают стираться перронные люди, проявляться вагонные, а сама я и трогаюсь и остаюсь. Вот это и есть стихи. Но тогда я оказалась слаба.

Они вернулись, не спросясь, через 20 лет, захотевшие быть тем самым неоставленным следом из Цветаевского «Прокрасться». И если хотя бы один с текстов, мной написанных, можно будет назвать стихотворением — все пройденное не зря. Поэты для меня начались с Лермонтова, лет в 13-ть. Ибо Пушкин был всегда, почти член семьи. И только много позже, перечитав «Пир во время чумы», я открывала его для себя заново. И совершенно традиционный выбор любимых поэтов: Батюшков, Анненский, Мандельштам, Заболоцкий, Цветаева, Тарковский, Ксения Некрасова, Лев Лосев, Елена Шварц и еще… Из ныне живущих: Иван Жданов, Ирина Евса, Дмитрий Мельников и еще… И умолчу о тех, кого знаю лично. И о тех, чьи имена мне предстоит для себя открыть, их много.