|
на середине мира алфавит станция новое столетие вести москва СПб ДОЛГИЙ ПОЛЁТ
ВОЗДУХ Драгоценный, живой, почему ты везде? Почему бы иконкой не быть на гвозде? Твое б тело давали облаткою в рот, Ныне, дети, вкушаем святой кислород? И ведь нету у жизни земной таких мест, Где по средам и пятницам пост, Где бы кто-нибудь воздух, спасаясь, не ест, Пропитаясь мерцанием звезд. Хоть чуток, хоть глоток — но былинке любой. И кого приступ астмы ведет на убой — Ты, отец, причащаешь собой. Я — дыхание всяко, а славить тебя Как, не знаю… лишь, вздох на морозе клубя, Улыбаюсь — как Господа много вокруг! И внутри, и везде от него никуда. Как в Крещенье из кранов святая вода, Как Дары проницающий Дух. СВ. СЕРГИЙ ДЕЛАЕТ ИГРУШКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ Мужик с медведем рубят пень, Не покладая рук. Клюет по зернышку весь день Цыпленок — тук, тук, тук. Потянет детская щепоть За тайный рычажок — И оживает древа плоть, И весело, дружок. Идет на Дмитрия Мамай, Вой катит по Руси. Троичен — как ни понимай — Наш Господи еси. Стоят над полем облака И ангелов полки. И веет Дух издалека И тиной от реки. И тот же ветр качает лес И миром шелестит — Что крутит и вертушки крест, И сквозь свисток свистит. * * * Фант фиолетовый не называй, Лоб поберечь от граблей не зевай, Видишь асфальт? — на трещин сетку Не наступай, не исправляй отметку, Встретится баба с пустым ведром В Москве — с полдороги в дом Вернись, в зеркало на себя взгляни, Не умничай с чужими людьми, Выиграл — молчи, не сглазь, Не ешь скоромное, яйца на Пасху крась, Не признавайся, что ты еврей, Спрячь крестик поглубже, у сердца грей, Цветёт черёмуха, близятся холода. Сделаешь, как сказано? — Наверно, да. И верно старался полсотни лет Пройти за умершими след в след Туда, где долгий полёт звезды Длится столько, чтобы успеть Загадать желание, где только Ты, Ты, Господи, а не смерть. КАМЕНЬ Закатиться б монеткой под стенку, Затаиться б навек в январе Ниткой к нитке, оттенком к оттенку На обоях и старом ковре, Улететь бы на быстрых оленях Вглубь рисунка, нырнуть с головой В пруд заросший, на теплых коленях Стать вязаньем у мамы живой, Навсегда под настольною лампой Световым распластаться пятном, За еловою праздничной лапой Замереть бы, в альбоме цветном Неподвижным застыть человечком, Дотянуться б, на цыпочки встав, И обвить обручальным колечком Безымянного пальца сустав, Или Марьину Рощу, как Трою, Окружить неприступной зимой Так, чтоб знали секрет только двое — Бог и камень под райской стеной. МАРТ Темно так и тихо в квартире, Как будто накинут мешок. Евреи не всё заплатили, Остался за каждым должок. Прихлопнута дверь в коридоре, Соседки отводят глаза На кухне. То горе — не горе, Дымком унеслось в небеса. А это — которое завтра — Налязгивает в тупике Вокзала — последняя жатва Серпа в сухожилой руке. Целуй фараонову руку, Лежи у рябого в ногах, Но надо собраться на муку Заранее, не впопыхах. Узлы, документы в платочке, Для дочки носки и чулочки Сгодятся ещё на убой. Вернулся с работы: «Ну, будет... — Сказал он, — поеду с тобой...» Она это ввек не забудет. БЛАЖЕННЫЙ
...И незаметно он ногой выделывает танец...
Вениамин Блаженный Простоял один на свете, В поле налегке, Словно столпники и дети — На одной ноге, Святым духом пропитаясь, Виден издали, Раскалённого касаясь Краешка земли. На еврейское на счастье И на вечный срок Был весёлый на запястье Выбит номерок. Слева яма, справа яма, В небесах звезда, Всё на помощь «мама, мама» Звал и звал Христа. Кошки, блошки и абрашки, Малохольный сброд В круг садились, замарашки, И глядели в рот, Подвывали «мама, мама», Выплакав глаза, Словно выла из-под храма Яма в небеса. Звёздам жалуется вздорный Сорный генофонд, Украшает столб позорный Чёрный горизонт — Тонкий, словно одуванчик, Небо золотит. Пританцовывает мальчик, Дунь — и улетит. * * *
Не бряцай, печальна лира…
Г. Державин Как же возможно так — в очи смотреть Солнышку ясному, лиру Дерзко щипая, глаголом греметь — Мне, бесталанну и сиру? Мне б втихомолку от срама гореть, Сердца убожество зреть. Чашка, болезною ложкой звеня, Облачко зимнего цвета, Все обличает невольно меня Каждой корпускулой света: Эх, хорошо ль тебе о неземном Пети, в зенице с бревном? Думы позорны и чувства вертки, Сердцу дорожка прямая С горем развязывать, словно шнурки, Гордость и ногти ломая, Здесь ли, в прихожей, иль в Бозе, В космоса крепком морозе. Брат мной осужден, мной враг не любим! Бьюсь, в уповании чуда В скважину узкую тыча един Глаз воспаленный верблюда. Ах, не услышится ль шорох ключа? Мира пылинки плывут вдоль луча. *** Щебечут выросшие дети, Цветные, легкие, пока Ещё свободные на свете, То близко, то издалека Доносится прекрасный щебет, И песни свист, и крыльев трепет. Ученье кончено, а счастье Едва почато, вот оно — Им, словно «фенечкой» запястье, Всё-всё вокруг обведено, Оно трепещет райским светом Над лучшим университетом. Как птицы — легкое богатство Любви, и воздух голубой, Чистосердечие и братство Нам проповедуют собой — Так мы, кряхтя и умиляясь, Внимаем детям, удивляясь. Они за песенками сами Плетут косицы, поварят На кухне, новыми словами Молитву общую творят, Легки, крылаты, тонкокожи И счастливы. Храни их, Боже. ВОЕННАЯ ПОЧТА Надену очки, превращаюсь в отца, Письмо вслух читаю от сына-солдата, С трудом пробираясь сквозь почерк писца, И голос дрожит, как однажды когда-то Давно, в полумгле расплывается дата. И надо же, дожил до времени, эх, Не я ему, он мне стена и защита, Читаю каракули вспять, снизу вверх, И бравая речь чуть звучит нарочито, Начальство довольно, да жидки харчи-то. Темнеет. Соседей разреженный круг, Заслушавшись, замер. В листве — ни движенья. Вчера еще отроком прыгал — и вдруг Отслужит и станет отцу утешенье. Дробится в стаканax луны отраженье. И легче представить, что волей небес В вечерней провинции тихой Китая Дед этого мальчика чудом воскрес, Военную почту от внука читая, Мать плачет в сени, о своём причитая. Его не утешил я в горестный день, Надежд не оправдывал отроду стольких, Я ныне оделся в бесплотную тень В щетине седой и очках дальнозорких. Сын пишет: боец, говорят, что из стойких. ЗВЕЗДА Потемневшая земля, Косогоры и деревья Вдоль дороги — это я — Шпалы, станции, деревни, Железнодорожный путь, Свет в лицо, порывы снега Уж обмяли как-нибудь, Вывернули за полвека Душу; зимним ледяным Ливнем гнутая береза В поле, дымка с торфяным Духом, падающий косо Луч прощальный из дверей, Гибких путаница веток В небе — это всё моей Жизни зеркало и слепок, Вечер; быстрая вода Времени бежит, сужаясь, Мимо, в ней дрожит звезда, Неподвижно отражаясь. СЛЕПОТА Идёт слепой, гадательно следит За всем, что греет, веет, холодит. Чтоб не принять иллюзию за Бога — Тверда есть в острых камешках дорога. Постукивает палки остриё. Он неотрывно чувствует её — Подошвами читает землю слепо, Как зрячие, мы видим поле, дом, Угадывая жителей с трудом И взглядами ощупывая небо. Слепец со мной приветлив, как дитя, Заводит о погоде речь, шутя, Что сеем мы в России, что не сеем? Картошку, вероятно, рожь, то-сё, А виноград не зреет... Он трясёт, Прощаясь, руку: «Auf Wiedersehen!» Увидимся... На том конце луча, Куда пойдём мы, палками стуча, Сравнявшись в слепоте и смертной дрожи. Ты узнавал меня издалека По кашлю и по духу табака. Наверное — и там признаешь тоже. ПОСЛЕДНИЙ ПОЭТ
...Оно шумит перед скалой Левкада.
На ней певец, мятежной думы полн, Стоит... Е.Баратынский «Последний поэт» Известно — греки, если не бунтуют, То сразу вечно курят, пьют фраппе, Играют в тавли, в сивый ус не дуют От кризиса до кризиса, в кафе Сидят ночами тёплыми, тоскуют Одни лишь песни, надрывая сердце, — «э-э-э...» Левкада, белая скала, земля Улисса, На берегу в тавернах вся страна Лениво бодрствует, и струйкой кипариса Курится в небо дух еды, вина, И лайнер, возвращаясь из круиза, Мерцает издали, вздыхая тяжко — «а-а-а...» Вдруг звёзды, мачты парусников, реи Качнулись в море, звякнуло стекло, Три раза содрогнулось чрево Геи, Ложесн своих отверзнуть не могло, Никто не разбежался прочь скорее, Лишь бровь приподнял, важно палец — «о-о-о...» В таверне в полночь было нам явленье — Хромой старик из воздуха в двери, Как некое дитя землетрясенья, Склубился — и снаружи и внутри Обугленный, седой, стихий творенье Подземных и воздушных, водных и Солёных, огненных, он словно якорь медный, Облепленный ракушками, в дыру Времён протиснулся, и вот в одежде бедной Неузнанный явился на пиру, Взглянул на нас и как бы молвил — «ну-у-у... Что, милые, не ждали?..» О, когда бы Не помнил, что на севере борей Твою могилу одувает, я бы Поклясться мог — немного постарей, Ты стал бы — он, и мы объятья-крабы Сцепили бы как встарь — «полегче, эй!.» — И Танаис бы вспомнили. ЛИВЕНЬ Был свет вечерний утомлён, красив, измучен. Пересыхали корни трав, уста акаций. Под ветхий шорох, под сухой поскрип уключин День, замирая, отходил в места вакаций. Фатаморганою красы Растаял мир. Тогда по праву Во тьму валькирия грозы Вошла, юнгфрау. Огнём наполненный, водой, Трепещет потрясённый воздух, И пляшет звонкий, молодой, Забытый на столе напёрсток. Ночь вертикально бороздя, Лесным царём влетело Живого летнего дождя Благоухающее тело. Меняет почерк, мнёт стихи, Сгущает мелос — Свободы хаос, спор стихий, Священный эрос. Вскипает свежестью овраг И дикость слога, Как будто вторгся Пастернак В пределы Блока. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СИРЕНИ
е. ш.
Прогуливались по бульварам Москвы, листва звенела даром И не во имя. Был у сирени день рожденья, Дождь капал без предупрежденья, Чуть пахло пылью. Душа то складывала крылья, То расправляла. Десять лет Тому назад уже, день в день Бил вечности намокший свет, Листва отбрасывала тень, Сирень справляла день рожденья Ты стала — лёгкая звезда На карте сердца, точка жженья В груди куста. И кажется — не молодость бунтует, А память о тебе. 17.5.12 *****
Д.Строцеву
Побитой твари бессловесной Во всей весенней Поднебесной Уже не жалко никому, И лишь поэту одному Жаль воробьев китайских братских, Жуков прекрасных колорадских, Зарытых в землю комаров, Лягушек, мышек и коров. Он на местах захоронений Благую весть несет мощам, Идет с крестом стихотворений И проповедует вещам. НА ЗАКАТЕ Пять минут не прошло, на закате Лишь последняя ласточка в дом Возвратилась — как выпорхнул ради Кровопийства, в пространстве пустом, Рой волшебных летающих мышек, Словно бабочек пьяных орда, Хороводом бесшумных пустышек Огибая кусты, провода. Не дождались чуть-чуть бесенята, Чтобы мир полный сумрак покрыл, И мерцаньем пунцовым объято Мельтешение кожистых крыл. Не должны это видеть живые, Только Фёдор один Сологуб Всё любуется ими на Выре Белой ночью, на то и сугуб. * * * Два старых башмака Винсента, Их швы и шрамы, кора морщин, Изношенная честно плоть. Обхватишь плешь двумя pуками — И это всё? И это всё?.. ГОСТЬЯ Вчера мы пировали просто так, И радостно обнять было друг друга, Вновь обживая кухню и чердак, Вернувшись с юга. Свободно пили светлое вино, Закусывая хлебом и арбузом, И в тишине звучало, как оно Угодно музам, За словом слово, с нами пировал И рассуждал о свежести и даре, Вечерний воздух, он озоровал И был в ударе. Он говорил о смысле красоты, Не стоит придавать тому значенья, Что там, где шел поэт, цветут цветы Для развлеченья. На подоконник луч небесный лёг И по нему к нам в комнату, о чудо, Впорхнул и заметался мотылёк, Невесть откуда Вдруг на седьмой забравшийся этаж По восходящим ветреным потокам, Как будто разговор подслушав наш. Счастливым слогом, Сгущенным стихотворным веществом Приманена, тем, что сейчас во имя Её, поэзии, сошлись мы — божеством Между двоими Явилась третьей. Можно ль не узнать Тебя, чудесная, и в меркнущем обличье Осенней бабочки? Тебя Психея звать. Была б ты птичьей И смерти вестницей, то и тогда Тебе здесь, неземная, были б рады. Распахнуто окно и нет преграды. Отпустим белоснежную? О да. * * * Прощай, прощай, солёная вода. Я из тебя, отряхивая брызги, Выныриваю, тут же без следа Смыкаешься за мной, а были близки, Как нe был я ни с кем и никогда. Не избирательно, по плечи, по уста, Не солнечными пятнами, мазками, Ты обволакивала полностью, чиста, Не сдавливая ревности тисками, Как воздух, как утробы темнота. Всё, всё твоё, что выловишь — лови, Пускаясь вплавь, в свободное паренье, И рыба серебристая любви Трепещет в глубине стихотворенья, И смысла соль течёт в его крови. |
