читая «Herzzeit: Ingeborg Bachmann - Paul Celan. Der Briefwechsel»
ночью двигаешься без очков
в монохроме где всё по краям разрыто
это можно
падаешь в банку с водой
колонковой причёскою плаваешь невесомо
через стекло гуталиновый виден жук
из египта самого тянет салазки
письма чужие пауль ингеборг
солоны густые глаголы-связки...
Перепиши историю опять.
Пусть будут куры, гуси и дорога
А я устала плакать и считать
Стоп кран.
Стоп кадр.
И что-то выше Бога
АДЫГЕЯ
Кто б ни был ты — мне жаль тебя ребёнком
Безжалостным, которого жалеют.
А жалость, отпуская, опускает,
А там, внизу, нетрудно и подумать,
Что выше всех, покуда недостойны.
Ты сам-то где, и что, молчи, с тобою,
Ты сам-то кто? Обрезав пуповину
Вселенной, ты куда придёшь отсюда?
БЕЛАРУСЬ
А остров качало, как зыбку. Как ял,
Штормило его и качало.
Мой юный отец на коленях стоял
У жизни сыновней начала.
Он был — офицером советским. Ему ль
Стоять пред ставром и молиться?
Но ставр уберег его тело от пуль,
Чтоб мне на земле воплотиться.
И пела японка: «…прииде Крестом…»
Матрос подпевал: «…всему миру…»
И зыбка, как шконка, качалась при том,
Кивала военному клиру.
я, выйдя в небеса
увидел в небе сад
как мне теперь назад
вернуть мои глаза
они теперь как ртуть
как ягоды во рту
им кажется за труд
поплакать поутру
поплачут, поглядят
на сад после дождя
и плакать захотят
как малое дитя
я хочу быть погонщиком рыб —
и забыть ненавистное имя
и касаться ступнями босыми
водной тверди библейской поры
я хочу быть погонщиком рыб —
в час заката моря кровожадны
я в безмолвии слышу санскрит
и предвестья читаю по жабрам
отсекая значение слов —
браконьерски набитые сети
я поставлю под ветер весло
и ладони поставлю под ветер
пусть в уключинах тлеющий скрип
и пробор шевелюры волнистой —
укрепит в запредельности истин
я хочу быть погонщиком рыб
от Сокольников до Преобраги
чешет рыцарь пера и бумаги,
начинается сильный мороз.
ни страны, ни стола у бедняги,
так случается сильный невроз.
ну, страна, эфемерное что-то
с гробовою доскою почёта,
только эта доска и тверда.
почему же тогда от Ашота
очень хочется к Янке, туда?
потому ли, что скоро оттуда
он сбежит ухмыляясь, паскуда,
зарабатывать новый невроз
и напишет: могила, остуда?
а про стол? а про стол не вопрос.
за столом, озарённым неярко,
где конфета лежит «Коммунарка»
и рифмованный этот отчёт,
повторять: конура, коммуналка,
кому Янка, кому и Ашот.
КРЫМ
Милый друг, мне приснился стишок. Лень взяла его записать
и остались к утру от него лишь какие-то косточки, вроде:
«Кто из Киликии приходит в печальноговорящий сад...». И ещё:
«...беседуя с твоею красотой...» и «...сад серебристой темноты
а там плывут, летая, мотыльки...» Вот ведь. Помню ощущение
от стишка, вкус его, цвет его — и ничего! Пусто. Забыл. А такой
был стишок: дымный, тихо жужжащий, смешной, дикий. Такой:
Нет, совсем не такой. Я придумаю лучше другой. Вот какой:
А того не вернёшь
Из Салгира Леты речки не извлечёшь
Не спасёшь
я, в полутьме сеней, своими окружен вещами,
стоял в сети родных теней... Я каждую слепив, избрал!.. — Все с нами,
что создано словами и рукой — мир, подчиненный, окружает,
когда в опасности кумир. Герой. Хозяин... — Впрямь ли угрожает
здесь этот Бог чужой?.. — Не мой, а чей — неведомо, и так ли важно
— чей, на крыльцо мое присел, Злодей или Создатель...
УКРАИНА
Провожаю глазом снег, ухом шаг:
Пусть оттаивает срок скоротающий!
Слава Б-гу, и едал, и не наг —
Я, похоже, Человек Исчезающий.
Пастью, костью холода голодны;
В гладь геенны недогляд, но в огне виски.
Всё белее глубина глубины,
Всё чернее её отблик рентгеновский.
Я даже пытался побеседовать с Гёте,
но он выставил меня за дверь,
едва услышал ломаный немецкий.
И только в одну комнату
я не могу найти путь:
в ней сидишь ты,
глядишь на расклешённую
осеннюю дорогу
и укачиваешь чужого ребёнка.
принцесса Цецилия выросла в спартанских условиях.
ее отец был строг к своим детям, но мягок к подданным,
в либеральных реформах увяз, историософских теориях,
и в государстве миазмам скорбным, костям обглоданным
не было места, соседним князьям продавал чернозем —
в общем Цецилии эта война ни почем.
Чую гиблую шаткость опор, омертвенье канатов:
и во мне прорастает собор на крови астронавтов,
сквозь форсунки грядущих веков и стигматы прошедших —
прет навстречу собор дураков на моче сумасшедших.
Делай что надо и — будь.
Что будет — о том не надо.
Неотменимый путь
Станет дороже взгляда.
Боли и тишины
Не отыскать роднее.
Выдубичи видны,
Пристань, сирень над нею.
Выдыбаешь и ты,
Выскочишь на припёке.
С промельком чистоты
Кончатся все упрёки.
рамка
развернуть
сопространство
не помещающееся в себе
***
не говори мне про любовь, сердешный
я верою жива и сердца песк
проводит слов беспечных в пол-ростка
а половины шагом от клинка
я жильный ток, я волчая жена
я никомея, парус без крыла
не ветром шито, не осила
Санкт-Петербург — Прага
***
ни мне, ни нам и никому
не будет выдала расписка
на время, сроки, даты, числа
быванья нашего в дому
никто не вскроет нашу дверь
ни ломом-громом, ни отвёрткой
луна показывает вёдро
когда захочется, поверь
ничто не сдвинет час беды
однако, вбросит час расплаты
и все посчитанные пятна
и все учтенные ходы
но в школе, нежный соловей
всё это суетно и мелко
и на доске, враскрошку, мелом
успей, пиши записку ей...
на середине мира
станция
новое столетие
город золотой
корни и ветви
озарения
