|
на середине мира алфавит станция новое столетие вести москва СПб АНДРЕЙ ПОЛЯКОВ
Поэт, живёт в Симферополе. Один из основателей поэтической группы "Полуостров". Крым как философия. Поэзия исключительно как язык, как инструмент создания и исследования, замкнутый на себе. Лауреат «Русской Премии» 2013 года.
РАДИОСТАНЦИЯ «ПОСЛЕДНЯЯ ЕВРОПА»(Муза-мышь: серая книга)Стихи из цикла I Бывают странные заботы — на службе вроде бы стоишь как вдруг в груди начнёт работу аполлоническая мышь И мнится: Греции зловещей ночная древняя тоска знакомые преображает вещи как бы при свете ночника Но и во сне ты слышишь ропот менады, пущенной в расход как будто станция «Последняя Европа» последние стихи передаёт III
Тебе нравится обмакивать белый хлеб в вино (обязательно красное)
Это как-то связано со стишками. Со старением твоего тела и старением мира
Дни и дни сидеть на лавочке над рекой Летой, рекой Салгир, переставляя слова
не в силах шевельнуть рукой, баюкать свою боль, как кошку или ребёнка. Все твои
стихотворения последнего времени – такие колыбельные. И если от них уснёт
чья-нибудь слабая живая душа, значит твоё соскальзывание в никуда слов —
не напрасно. Но даже если напрасно? Был же для тебя — вкус белого хлеба
с вином. Ты что променял бы его на борщ или котлету?
...иногда кажется — что да. Бы променял. Сладость унижения счастьем — кто же этого не знает? Но валидол всякий раз напоминает тебе о Боге и о стихах. И котлетки накрываются медным тазом Осуществленье пустоты светлейших линий колыханье прозрачно-белые мосты кирпично-облачные зданья Такой небесный городок и невесомый, и неместный что тает в сердце холодок что и табак тебе — цветок что и наливочка — невеста Не Веста или Невесна? Нет, не весна, а только лето — тут рифма просится: «котлета» что, как жена, не не нужна пока летейская волна твоим купанием согрета Влажноклассическим теплом окатит спину, шею, плечи в кафе «Геката», за стеклом... Ты приподнялся над столом — уже не вечерок, а вечер да и волна ли холодна? — Потрогай, милый мой, рукою её бока и всё такое... Забвенья золотистый край! Ну что ж, давай-ка привыкай что не прочней твои стихи чем этот городок небесный и не посмертный, и не тесный из пустоты и чепухи... Из чепухи и пустоты? — Да-да, и этим интересный VI Неплохой из моих друзей говорил: «Извини, Андрей, только всё, что ты сочинил, это разная ерунда, словно Волга впадает в Нил или в Тибре горит вода!» Я ответил на это что? Я поднял воротник пальто. Я перчатки руками снял, сигарету огнём зажёг и подумал, что всё хуйня, всё хуйня — вот такой стишок IX Милый друг, мне приснился стишок. Лень взяла его записать и остались к утру от него лишь какие-то косточки, вроде: «Кто из Киликии приходит в печальноговорящий сад...». И ещё: «...беседуя с твоею красотой...» и «...сад серебристой темноты а там плывут, летая, мотыльки...» Вот ведь. Помню ощущение от стишка, вкус его, цвет его — и ничего! Пусто. Забыл. А такой был стишок: дымный, тихо жужжащий, смешной, дикий. Такой: Нет, совсем не такой. Я придумаю лучше другой. Вот какой: А того не вернёшь Из Не спасёшь XXII
Ты не спишь? Ты кого-нибудь ждёшь? —
Только шорох вверху нехорош: то летучая мышь выше крыш совершает заплыв перекошенный где кипит, перепонкой отброшенный жуткий воздух полночных чернил — тех, которых ты в детстве отпил! Скажите, ктó это, летучая такая не та ль, кто в подполе скитается, шурша с плакучим личиком микенского Мамая психейка, музочка, насмешница, душа? Не та ль растаяла Снегурка, Белоснежка кто, перепончатыми крыльями свистя стишки такие вот носила мне в насмешку ночное солнышко, мышиное дитя? Однофамилица домашняя, родная глядит, как в зеркало, себя не узнавая но втайне думает: и вправду хороша! Я сам запутался: какая это мышка кто помогает мне всерьёз и понарошку махая крылышком иль хвостиком крутя? XXVII
Батюшков в Симферополе душесместился, и правильно сделал. Сестра
(тоже помешавшаяся впоследствии) сжигала его безумные стихи. «А кесарь
мой — Святой Косарь» уцелело Божьим чудом. Наши души ещё более
непрочны, чем наши тела. Какой же прочности ты ждёшь от стихов?..
Эфемериды вылетают из твоего рта на мёртвый свет сентябрьского
солнца. Это лишь почта бабочек, мой друг, это — и в самом деле — ничего
Что комсомолка пьяная и злая прошла Таврида здесь, невдалеке с дионисийской лаской прижимая ещё горячий маузер к щеке «Ты помнишь, бассарида, год двадцатый?» «Товарищ, я не помню ничего — Орфея нет так смутно и крылато как будто вовсе не было его!..» XXVIII О, бремя завтрашнего дня! — вот понедельник невесёлый вот воробьиная возня и простота спартанской школы Там злые формулы зубрят листают серые страницы зевают и в окно глядят где только небо, снег и птицы Нет в переменах перемен... Который год одно и то же... Что может знать про детский плен серьёзный, медленный прохожий? Он научился забывать уроки этой жизни смутной чтоб полубыть, чтоб полуспать чтоб ежедневно повторять: «Как холодно! Как неуютно!» XXIX Романтика-105: бестелесность детей и поэтов
В пластмассовой листве недвижим Аквилон —
Сомнамбула-Орфей поёт в магнитофон: «В саду, как дети, статуи белеют Гуляю по аллеям сентября и мнится мне, что ноги бестелесны — смотрю сквозь них на землю и траву И чувствую: душа остекленела! На что сквозь сон её ни наведу — всё кажется уменьшенным и белым как статуи в таврическом саду...» XXXIII «Never say . . . »
Сид как-то заметил, что у меня «метафизика старческого детства»
Я было согласился по инерции, а потом сообразил, что не понимаю, чтó он
имеет в виду. Мою старую (пожалуй, ветхую), аристократическую
выдыхающуюся кровь?.. Я чувствую как медленно и тяжело она
движется. С тихим шелестом. Шелест всё неспешнее. Всё тише
Всё слабее. Медленно движется древняя кровь. Ещё немного —
и остановится совсем. С кем бы поменяться сердцем? за кого
прожить долго и счастливо? в какое отверстие засунуть стишки?
как стать праздничным варваром этого мира?
Ласков осенний свет... Медленны клёны в парке... А этот яд в моей крови... ведь это не проклятие... правда?.. Вяло колышется облако на прищепках птичьего рода... Ворона в редеющем воздухе не может держаться — сейчас рухнет... Собака перебегает дорогу с грустной улыбкой... Пьяный на остановке слеплен из пластилина детской рукою... Блондинка со льдинкой-лицом достаёт из сумочки зажигалку движением плавным, подводным... Мягким теченьем сомнамбулы девушка спит на ходу синеодетая, томная и золотая... Не улыбается мне: притворяется кем-то умершей будто ещё до войны в те тридцато-советские годы Метростроя, Гулага, Огня Адостроя, Небога... Или в Париже она умерла — не жена дорогая?.. Милая!.. Кто я тебе?.. Кто мы все в сентябре друг для друга? Где дождём разбавлено солнце тридцатых годов над пригородами Парижа мы несём на горячих ладонях таксистов и прачек наше изгнанье как некий стеклянный шар... Что же?.. Девушка тает лицом, превращается в дым сигареты... Дымка... Удушье... Туман... Сладок осенний дурман... Выдыхается кровь... Пусть выдыхается... Что же... Всё равно я не трезв и не пьян... Всё равно я куда-то прохожий... Палые листья шуршат под моими земными ногами словно весь мир виноват в том, что я часто болею тайной ангиной анимулы — странницы слабой и нежной... «Но никогда, никогда я не уеду в Россию но никогда, никогда, — я прошепчу, исчезая, — но никогда, никогда...» Летние заметки о летних впечатлениях
Не важно, говорю, что это
такая крымская монета такая вот тусовка света стишков для упаковки лета (спасибо родине за это? — — спасибо родине за это!) I (как мы со Звягинцевым наелись лимонов) Длительность полдня произвела впечатление: как говорится, лучше в полдень, чем никогда особенно в части августа, когда море поспорит с небом синевой красоты и обстоятельной глубиной Чета биоморфных скал и их дети — глупая галька вызывали чувство протеста против дробности вещества Что ли хотелось целостности, мнилась некая абсолютность — «всеединство», кажется, называется? Называется. Кружится. Голова ,br> Помнишь, клубнички с булками шли на пляж, как дары природы за ними следовал ветер, как пастушок-пустотел? — Суббота — дольше недели, воскресенье — больше субботы! — вдруг запел твой пьяный товарищ, словно крыльями заблестел. на середине мира алфавитный список авторов. вести |