И всё старуха перед глазами. В синем халатике. То было в церкви. Одна дама меня спросила: не знаете, какой это образ Божией Матери? У меня почему-то отпечаталось в памяти, что эта, с голубком, в золотой лазури — Касимовская. Я ей и говорю: Касимовская. Бабка, в синем халатике, меня оборвала: не Казанская, а Каневская. Касимовская, говорю, и вязью вроде то же написано. Не Трофимовская, говорит, а Каневская. Пойми её, старую, попробуй. Все из головы нейдёт.

А вы заметили, какая удивительная способность у наших нищих? Когда бы я на сцене ставил пиесы, набирал бы актеров из нищих. Не говорю о заграничных; эти дохлые все какие-то. Способность, между тем, отнюдь не свойственная народу нашему. Души больше — стыдливые, погруженные в себя.

Что ж вы, так сразу-то? Злобствуете. А это у нас у всех в крови, несмотря на то, что по-французски говорить раньше, чем по-русски, научились. Дело не в актёрстве, это мелочь. Дело в исключительности, которая вдруг становится правилом. Я, честно говоря, нищих побаиваюсь.

Чувствуете, какая сила? Намедни я прогулялся по Невскому и заметил, что стало у нас полно вывесок во французском духе, только глупее. Да сами ведь знаете! И манеры, и костюмы. Нам до Запада далеко. Только все это ничего не значит. Они потому нам все эти фитюльки подсовывают, что боятся. Именно наших нищих боятся. Они своих-то боятся. А мы — живём, Христа ради.

Я рассказывал о старухе. Могу определенно объяснить, что так запало мне из этого краткого разговора — общая черта наша. Лезть на рожон. Процесс! Процесс! Знаете, образ этот, Богородицы, так похож на детские мои воспоминания! И лазурь та же, и золото по ней, и голубок. И красивый мальчик, с которым так хотелось познакомиться. Так хорошо! А теперь лишь горечь во рту. И, знаете, не проходит. Вам приходилось есть горькую картошку? Мне, вот, приходилось. Не в детстве, правда.

Знаете, я сон видел недавно. Вообще, сны не люблю, в них нет композиции. Но этот похож на сюжет для новеллы. Представьте: война, захватчики гонят в плен людей. Отдельно — одних от других. По какому признаку разделяли — не могу сказать, не понял. Захватчики в мундирах, на манер средневековых. Остановились в пути. Между толпами гонимых — решётки. И вот, двое когда-то любивших друг друга людей, мужчина и женщина, случайно узнали друг друга. Им удается тайком переговариваться, даже пожать друг другу руки. Наутро один поток погнали в одну сторону, другой — в другую. Это первая часть. А во второй — гонимые одержали победу. Государство восстановилось, и блистает Империей. Герои, много пережившие, встречаются на площади столицы. Кругом — пышное празднество. И вот, это двое повели себя так же осторожно, как во время пленения. Они словно бы в первый раз видят друг друга.

Нищий будто видит тебя насквозь. Иногда осмеливаюсь думать, что затевают нищие свои гнусавые оратории не ради денег, а ради какой-то другой выгоды. Достоевский рассказывал об одном нищем, у которого после смерти (где-то на пароме) нашли зашитыми в одежку несколько тысяч. Именно! Не в деньгах дело. В каком-то патологическом влечении лезть на рожон. Даже идеей-то это не назовешь, а так, тема, фраза.

И тем не менее. Нищета — противофаза нашей жизни. Мы говорили с вами, и я вспомнил один вечер, когда Наташа уехала на бал, а я остался с детьми. Это бы ещё ничего, но Наташа отпустила почти всю женскую прислугу, потому что были праздники. Я до такой степени вымотался, что вышел выпить пару чая в ближайший трактир, когда дети, наконец, уснули. Я кого-то встретил и пригласил с собой. Помню, он всё смотрел на мой сертук, на котором недоставало пуговицы, потому что Наташа ещё не приехала и некому было её пришить, а сам я всё оттягивал это дело, по страшной усталости. И денег у меня не случилось, так что пили на средства приятеля. Не могу вам в точности описать то состояние, но я не чувствовал себя униженным или устыженным. Я чувствовал себя другим. Причём не просто другим, а опасно другим. Во мне проснулось что-то вроде гордости своим положением. Будто мне все должны. А, впрочем, молодой француз Гюго вполне сносно описал все такое. Не буду повторяться.

Да, это именно тот характер, который мы с вами так и не высказали. Вы ведь верно подметили: нищему не нужны деньги. Он не боится унижения от людей. Он страшный эгоист. Образно говоря, между душой, ищущей в подобном себе светлый образ блаженного, и этим идеальным образом, всегда стоит вонючий и отвратительный нищий. И редкая душа удержится, чтобы не взбунтоваться. Знаете, я для себя нашел компромисс: подаю только молящимся, пусть даже и для виду.

2001 г.