на середине мира
алфавитный список
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
«Родилась в г. Калинине (Тверь). Не знаю, зачем я это сделала, но недавно была впервые после данного события в этом городе,
и город мне очень понравился. Наверное, я правильно сделала, что там родилась».
НАКАНУНЕ РОЖДЕСТВА
стихи
стихи
КАТТИ САРК
. . . . . . . . . . . . . . . . .
неподалеку от пустой воды,
в объятьях окружающей среды
она — всего лишь тень былого света...
В том городке, где каждый знает всех,
где каждый грех скорей уж смех, чем грех,
и нет стыда в изношенном позоре,
и кто же не подаст тебе руки,
когда в воде мерцают огоньки
под влажным ветром Северного моря.
И клерк, поднявши воротник пальто,
бредет в ничто, поскольку сам — никто,
вдоль улицы, где, подпирая стену,
ты теплишься, как девка, на углу,
и лишь маяк, мигая на молу,
тебе дает действительную цену.
Он брат тебе, но ты, его сестра,
изъязвлена до самого нутра,
ты прячешься за собственною тенью,
исподтишка нащупывая дно,
как черное, бродячее пятно
в ретине ока, в солнечном сплетенье.
Там устрицы на вафельном песке
смыкают створки в сладостной тоске,
утопленника темного целуя,
там светятся бенгальские огни,
и некто, обозначившись в тени,
зовет тебя сквозь пляшущие струи.
Когда бы он имел былую власть!
А так — вольно же, скалясь и кривясь,
плясать во тьме — тебе-то что за дело,
как волчью пасть и заячью губу
он ухитрился выдать за судьбу,
как выдул душу из пустого тела.
Не так уж трудно вылететь в трубу,
когда лежишь в землянке, как в гробу,
и мать бранит, и худородный плод
из ярки лезет головой вперед,
и дом за три версты обходит сваха,
и режет груди тесная рубаха,
и на печи малец, синюшный ликом,
до рвоты изошел кошачьим криком,
и вся беда — в твоем дурном глазу,
и вдруг ты видишь — там, вдали, внизу,
в пологой тьме, которой нет предела,
раскинулось твое пустое тело,
ползет туман по берегам реки,
бродячие трепещут огоньки,
слепые твари ползают в овраге,
и тот, почти невидимый во мраке,
тебя трясет на земляном полу,
приподнимая, точно нить — иглу.
Да, помню, эта ведьмочка была
грозна, что Божий гнев, что день светла,
что лезвие меча, необорима...
Ах, ей когда-то было не впервой
носиться с непокрытой головой
куда как выше облака и дыма.
Обеих Индий малярийный бред —
она летит — и свет восстал на свет,
и следом мчатся орды жесткокрылых,
и дети плачут в люльках, и отцы
хрипят в объятьях жен, и мертвецы
скребутся в свежевырытых могилах.
И, выпучив глаза на стебельках,
русалка молодая на руках
баюкает разбухшего матроса,
и доктор Фрейд в кальсонах и пенсне
который век уж вертится во сне
в обнимку с козлоногим Леви-Строссом.
Ударница неправедных трудов,
садовница неведомых садов,
где вызревают яблоки глазные,
в чумном чаду она летит во мгле
на, говоря условно, помеле,
грозна, как войско! Не гляди, Мария!
О, милая! Как ни верти хвостом,
как ни кружись на Брокене пустом,
в пороке нету прошлого размаха.
Оставим нежность жителям земли;
они тебя забыли, как могли —
что им твоя короткая рубаха!
Кто б согласился, бросив все дела,
предстать пред Богом, выгорев дотла
в горячечном дыхании разврата,
когда кружат под зеркалом луны
не мертвецы и не больные сны,
а самолеты и аэростаты.
Ночное небо сплошь населено!
Как ни гляди — не для тебя оно,
любительницы салочек и пряток —
там, раскачав эфирные мосты,
соитие винта и пустоты
влечет в зенит железных коловраток.
По тем морям, где меркнет звезд толпа
(их миновала Божия стопа,
их бросили во тьму без покаянья),
лилась твоя пылающая плоть,
единый свет для тех, кого Господь
не осенил Божественною дланью.
Там серебрятся Ева и Лилит,
там на скамье вокзальной Авель спит,
держа ягненка на худых коленях,
и Каин, укротивший естество,
у изголовья бодрствует его,
примером для грядущих поколений.
И лещ, с крючком в разорванной губе,
и саламандра в огненном столбе,
архангел с целлулоидным мечом,
и Жанна д’Арк в обнимку с палачом,
железный Феликс с именным наганом,
и Каганович со своим каганом,
и Соломон, разбит параличом, —
все беженцы, все твари под луной,
гонимы аравийским ураганом,
срываются с поверхности земной.
Когда всему «аминь» споет труба,
откроются сырые погреба,
и пращуры поднимутся из праха,
и устыдятся звезды и луна,
тогда взойдет на небеса одна —
одна твоя короткая рубаха!
1999
Переписка Бахтина с Турбинным
Пишет В. Турбин Бахтину:
Гений ваш прославит страну!
Ваши карнавалы, пиры —
Лишь фрагмент великой игры;
С ними от древнейших веков
Разум убегает оков...
Пишет М. Бахтин Турбину:
Душно мне, никак не усну
Адова настала жара,
Леночке случилось вчера,
Хоть в глубинке люди скупы,
Раздобыть сельдей и крупы.
Пишет В. Турбин Бахтину:
Я на Пасху к вам загляну —
А пока до поздней звезды
Изучаю ваши труды
И, почтить желая ваш дар,
Высылаю ящик сигар.
Пишет М. Бахтин Турбину:
Местный врач мне лечит десну,
Я сменял селёдку на спирт,
Леночка ночами не спит,
Говорит — при полной Луне
Я кричу и брежу во сне...
Пишет В. Турбин Бахтину:
Модернистов нынче клянут,
Авангард ругают вдвойне,
Заодно досталось и мне.
Как бы не дошло до беды!
Всё ж читаю ваши труды.
Пишет М. Бахтин Турбину —
Я сегодня выл на Луну,
Я лежал, вылизывал шерсть,
Но встаю по-прежнему в шесть.
Если бы хватило еды,
Я б свершил земные труды.
Пишет В. Турбин Бахтину:
Друг мой, известите жену.
Я везу сигар и икры.
Вот ужо нам будут пиры!
Как вы правы: вечную ночь
Только смех и мог превозмочь!
Пишет М. Бахтин Турбину:
Мне по мерке рубят сосну,
Я не сплю, брожу дотемна,
Закисает в кадке бельё,
Женщина стоит у окна,
Я забыл, как звали её.
Багровеет в небе Луна,
Страшные пошли времена.
Полыхает в небе пожар,
Я уже не свой и ничей,
Наш, почти божественный, дар
Гложет нас во мраке ночей,
Кабы не звериная суть,
Всё же обошлись как-нибудь.
Страшные пошли времена —
Вот я и не сплю ни хрена.
Рушится планета во тьму...
Я порвал бы глотку тому,
Кто из наших досок судьбы
Подрядился ладить гробы.
Всё же приезжайте, мой друг,—
Белые подходят грибы.
2005
КPAKEH
Из Теннисона
Вот кракен прячется в бездне вод,
он светится бледным светом — и ждёт,
когда океан вскипит
(а кто наверх его призовёт,
Тот выше царей сидит)
Тогда он, страшный, всплывёт со дна
и будет плясать в багряных волнах,
при свете багряных звезд
(торпедоносцы уходят на
норд-норд-вест)
Он есть последний в своём роду,
он ест беспомощную еду
и руки его белы
(и он увидит Полынь-Звезду
средь пламени и золы)
Он будет дрыхнуть в своём гробу,
покуда не изотрут резьбу
машины небесных сфер...
(вот, поднимает к губам трубу
гипсовый пионер)
2008
* * *
Ходит он во фраке, в котелке,
с тросточкой в руке,
но не по земле, а по реке
где-то между бакеном и плесом.
там его видали с катерка,
а еще — вблизи — два рыбака
впрочем, с этих что возьмешь, пока
их не протрезвили для допроса…
В лавку керосин не подвезли,
саранча снимается с земли,
спичек нет и соли,
но старухи, стоя за мукой,
спорят исключительно на кой
ходит он холодною рекой,
в круглой шляпе, с палочкой такой, —
шамашедший, что ли…
В небе среди бела дня видна
в трещинах багровая луна,
третий день на трассе тишина,
зарево встает за дальним лесом,
мыла не достать и папирос,
но людей все мучает вопрос,
почему он посещает нас,
перед ледоставом, в эту стынь,
по воде, как посуху, прикинь,
где-то между бакеном и плесом.
2010
ДВА РОЖДЕСТВЕНСКИХ СТИХОТВОРЕНИЯ
1.
внутри себя
обрушиваясь в заснеженные города
за руку переводя самого себя через мост
за которым ничего нет
где ни одна сволочь не подойдет
к плачущему в темноте
не обнимет не скажет ты не один
подыши мне пожалуйста здесь и здесь
оттого и
он постепенно забывает человеческую речь,
языческие языки
приходится ему погружаться в придонные донные слои
в светящую слизь маленьких существ
новогодних цепных гирлянд отрастивших глаза и рты
ты плывешь у дна
ты говоришь вот я, твоя, совершенно одна
плачем отворяющая врата
замыкающиеся в темноте
но в конце концов подходит к тебе не та
не те…
2.
ты/я/он не плачь в темноте
над холодной землей летя
беззащитны как эти/те
каждый будет как бы дитя
черно-белой мучной зимой
с огоньками в складке одной
стеклянистый древесный лес
с неба сыплется порошок
хоть еловый а все же крест
выпьем что ли на посошок
вышло времени нам в обрез
это очень нехорошо
черноватый стеклянный лес
раскрошившийся бурый лист
хромоногий седой лис
мокрый глаз и холодный нос
ты/я плачет и видит сны
запеленатый в темноту
руки-ноги лежат тесны
высыхает язык во рту
но однажды приснится сон
что выпрастывается из пелен.
кто подаст хоть какой знак
тот и станет ему мать
вот лежит он спеленат/наг
вот устал он кричать/звать
выходя из пелен/тел
разевая кружок рта
но приходят всегда не те,
не та.
2011
*
Он говорит — ты все молчишь и молчишь
Обед не готов белье не развешено не убран дом
Развеселись — гляди мальчиш-кибальчиш
Скачет под окном
Как вырос за лето соседский пацан Артем
И мать на скамейке гордится своим дитём.
Она говорит — звезда у него во лбу
Буденовка островерха горит в огне
Он исполин он дует в свою трубу
На бледном коне
И взор его режет острей ножа
На уровне третьего этажа
Он говорит — семейный создать уют
Не так-то сложно какие-то пять минут
И кофе готов гляди за окном клюют
Рябину дрозды не сеют они не жнут
Нарежем хлеб на двоих разольем вино
А птицам крошки высыплем за окно
Она говорит — по сигналу что он трубит
Из океана выползет трилобит
Те черныe птицы слетелись из-под земли
Им капли крови рябиной лежат в пыли
Они клюют во тьме и при свете дня
Не прикасайся не трогай больше меня
Не обнимай меня не целуй меня
Мне стыдно всадника страшно его коня
Он говорит — вольны мы и ту и ту
Реальность видеть в посмертном своем быту
Предпочитаю разум и красоту
Тем более кофе выкипел на плиту
Ты бы протерла ее, а то пригорит и тогда уж совсем не отскребешь…
Гляди, жена:
Воздвигся град, из лазурита его стена
Что нам с того, что ни солнце и ни луна
Городу этому более не нужны?
Свет его в Славе, народы все спасены.
2012
Мария Галина
Город рождения можно выбрать.
О себе, о городах, о стихах.
многоточие
корни и ветви
на середине мира
город золотой
новое столетие
СПб
Москва
корни и ветви
