ЕЛЕНА СУНЦОВА
Родилась в 1976 году. Жила в Нижнем Тагиле и Петербурге, ныне— в Екатеринбурге. Книга стихов «Давай поженимся» (2006).
РАВНОДЕНСТВИЕ, РАВНОДЕНСТВИЕ, РАВНОДЕНСТВИЕ...
осень-зима 2007 г.
Из «Новых английских песен»
Уже бледнеют облака,
и пекарь встать спешит,
хлебов румяные бока
в угольях сторожить.
Дым из одной трубы, другой,
и время уходить,
следы зашаркивать ногой,
ладонь в снегу студить.
Ты остаёшься, весела,
а ты, весёлый муж,
за эту ночь спалил дотла
твердейшую из душ.
И путь теперь тебе один:
за мёдом, за вином,
и хмель полощется в груди,
колодце ледяном.
В сиянье Рождества войдёшь,
смотря в её лицо,
свечу за здравие зажжёшь —
и выронишь кольцо.
***
Пусто-пусто в чашечке.
Кот клубком на тряпочке.
Мы зимуем тихо,
не тревожим лихо.
Навестили крестницу,
постоим на лестнице.
Тянемся, дотянемся,
прянем, растеряемся.
Я пойду, счастливая,
поступь торопливая.
Лёд дорожки— бух, бух,
снег на ветке— пух, пух.
Ты в трамвае красном,
и тебе всё ясно —
буйная головушка,
дальняя сторонушка.
***
после смерти жены от рака груди
он жил в квартире один.
трёхкомнатная квартира возникла так:
их с женой двухкомнатная плюс дом
тестя и тёщи, с доплатой.
дом был с печью, с двором и с хлевом,
веранда, чердак, грядки, кусты, теплицы.
десять лет назад, после смерти деда,
дом не то чтобы опустел, но стало понятно:
кончился. тогда состоялась сделка.
бабушку перевезли в трёхкомнатную квартиру,
доплату она отдала на машину внуку,
свою долю квартиры перед смертью завещала внучке.
потом у его жены нашли рак груди,
её оперировали два раза, не помогло,
за год она умерла. всю жизнь проработала в школе
учительницей математики. дети её боялись.
своих детей у них не было —
помню, когда заезжали с родителями к ним в гости,
я мучилась скукой и пустотой их двухкомнатной квартиры,
на книжной полке стояли две книги Крапивина,
я не могла, как ни старалась, понять, зачем
и откуда они здесь. наверное, подарили на день учителя.
её муж, переживший в новой квартире всех,
держал дверь открытой. раз в месяц ему приносили пенсию.
мама рассказывает: помнишь котов? у них было двое,
кот и кошка. когда тётя Нина была в больнице,
коты всё равно приходили, просили еды.
когда она умерла, они всё ещё приходили,
хотя дядя Вова пенсию пропивал, их не кормил совсем.
недавно коты ушли и больше не возвращались.
больше всего дядя Вова любил рыбалку.
***
в городе Кушва зима, твёрдых пластиковых мышат —
одинаковых, рыженьких, с грушей в лапках —
нумерует белёсая девочка-продавщица,
пишет графитным чертёжным карандашом
снизу, на основании: восемнадцать,
восемнадцать, и восемнадцать, и восемнадцать.
пронумеровав штук сто,
принимается ставить их на стеклянную этажерку:
одного за другим, удерживая за ушки,
ряд за рядом, следя, чтоб смотрели в одну сторону.
и вот куб стеклянный похож становится на пенёк,
увитый песочно-рыженькими опятами,
тем не менее, это мышата, а не опята;
городок, занесённый снегом по подоконник —
проросшее льдом окно оплыло в сугроб, —
а не март, где сосновые щепки медовые вдоль дороги,
равноденствие— воздух, ликующий над головами нашими.
как продавщица мышат, старательно и упрямо
каждому дню проставляю одну лишь цену:
равноденствие, равноденствие, равноденствие,
равноденствие.
***
Совсем неотличима от крыла,
внизу запруда встала,
толща снега
её— столбом— укутала до дна:
дном, глядя с неба, кажется поверхность
её. Снег, самолёт пока летят
в непротивоположных направленьях,
вода, смыкаясь с воздухом, твердеет
и обрастает инеем пером:
вдохнула вместо воздуха лишь пух.
***
о, не то слово —
не то, не то —
слово подлёдной бьётся
рыбой. дышу на лёд:
боже, растай, пожалуйста, я не трону
жизни твоей твари, не съем её.
— чем она будет дышать? — отвечает небо, —
в рыбе икра, молоки, как нити, кости,
рыба купается в чреве теченья полно,
устрицей спит в каменеющем океане.
— я её подержу и верну обратно,
есть ли у рыбы язык? как её ты создал?
безъязыка, она только себя питает,
дышит везде, где хочет, твоею волей.
вижу: в холодной тверди темнеет лунка.
ясни, пожалуйста, ясни на небе звёзды.
***
видишь слово, оканчивающееся на е?
сердце, кашне, налегке,
канапе, буриме, брекеке—
птицы в руке, в реке.
(утром открыла форточку —
отчётливым голосом Беллы Ахатовны Ахмадулиной:— славься, славься!
оцепенела, вылезла посмотреть —
никого, только люди шумят да отцветшие ветви глаза отводят).
молчание? любование? упоение?
питие? пение? зрение? удивление?
неостановимые чтение и течение?
некрупные, пёрые, серенькие, пегие.
***
Мамина эсмэска: «На улице сильный ветер».
Сильный ветер раскачивал между двумя домами,
как в гамаке, бумагу или пакетик,
от четвёртого этажа до девятого этажа,
приземистая старушка стояла у выцветшего куста,
вино полыхало, как щёки, в сужающемся бокале.
Не ненавидь— ему это не поможет,
левым плечом пожми, отгоняя беса,
вспомни, как охраняют, как окружают горы
тропу, на которой выходит за корнем корень
из твёрдой сухой земли, и тропа выводит.
Озеро распахнулось, бьются в лицо стрекозы,
божьи коровки вишенками, брусникой
падают с неба, которое тоже спасают горы.
Видно с балкона четвёртого этажа,
как наклоняются вправо деревья рощи,
в доме напротив— стемнело— обнявшись, докуривает пара,
я возвращаюсь— действительно, сильный ветер —
в комнату, полную света, дыханья книг,
быстро сажусь, пишу: «Да, спасибо, мама».
***
Когда-нибудь договорим —
наговоримся до прощенья,
до угасающего— Рим
четвёртый— всё же, возвращенья.
Мне больно, но не виновата,
не знаю, что ещё сказать,
кого ещё подушкой мятой,
забывшись, поутру прижать
к охладевающему— ровно
стучит постылое «прости» —
сердечку — яблочку,— подробно,
сквозь пальцы, вслух произнести.
***
возьмёт дыхание спасёт
моё дыхание спасёт
не утоли, не уходи
не утоли, не уходи
я выйду утром на балкон
в начале тающей зимы
белею я — тепло-тепло
зимы
и снизу круглым малышом
барахтается на снегу
смотрю, дышу
дышу
***
Быстро-быстро течёт вода
в Ангаре, я смотрела на зеленоватую Ангару,
но мне снится вода очень яркая — купорос, —
море, море, и волны. Во сне я знаю, что вижу сон,
сон во сне: синий ладан, прохладный свет в глубине,
это твой сон, его для чего-то показывают мне.
Только что её заставляет так быстро течь,
так бежать, торопиться спрятаться, иль она—
безусловно, душа — не знает, что всем видна,
что изменчивость тела лишь подтверждение быстроте,
быстроте молчаливого страха, податливости его,
да, прозрачна душа, но видима тень её.
Своенравница: в ней отражению не успеть
поглядеться в себя, если только она не лёд,
и когда она лёд, те, кто в небе, слетаются посмотреть,
и тогда она с ними— в охапку, мёртвая — говорит.
Лёд сгорает в огне разговора и собеседник.
Я бегу, я бегу, я бегу, я бегу, молчу.
***
Во всех моих сгораниях, во мне
живёт и дышит, воздухом летает
желание, вкушённое вовне,
оно не утихает, но оттает.
Попробуем безбольно воплотить
угаснувшее это мановенье,
и отвернуться, снова возвратить
тугое тленье,
которым продолжаюсь и живу
и вижу превращение воочью—
лови меня, скажу, приобниму
и истлеваю, обращённа в клочья.
ЕЛЕНА СУНЦОВА
на Середине мира
на Середине мира
Равноденствие, равноденствие...
ГДЕ АМЕРИКА
Голоса на воде
бегущие волны
на середине мира
город золотой
новое столетие
СПб
Москва
корни и ветви
