алфавит
станция
ОЛЬГА ЗЛОТНИКОВА
Ольга Злотникова. Поэт, художник. Родилась в 1987 году в Минске. Училась на историка, философа, библиотекаря, ландшафтного дизайнера, работала курьером, копирайтером. Автор книги стихотворений «Паства» (2016). Живу попеременно в дер. Радогоща Новогрудского р-на, РБ, и в Минске, воспитываю двоих сыновей.
Знаковые воспоминания детства каким-то непостижимым образом предопределяют основное тематическое поле творчества, вектор его внутреннего движения. Вся последующая жизнь с ее потерями и обретениями в каком-то смысле только дополняет то, что дано изначально, создает объем и перспективу.
…Мне вот-вот исполнится два, мы с бабушкой в Крыму, я раскачиваюсь на огромных качелях, задрав голову к небу, и учусь считать до ста. Это ощущение замирания сердца, когда качели с большой высоты летят вниз, одно из любимых до сих пор. И второе, оттуда же: мы с бабушкой идем вдоль берега моря, бабушка рассказывает мне сказку про Улиткин Град (она сочиняла для меня удивительные сказки), а вдалеке, в море, на волнах раскачиваются два маленьких парусных кораблика.
Знаковые воспоминания детства каким-то непостижимым образом предопределяют основное тематическое поле творчества, вектор его внутреннего движения. Вся последующая жизнь с ее потерями и обретениями в каком-то смысле только дополняет то, что дано изначально, создает объем и перспективу.
…Мне вот-вот исполнится два, мы с бабушкой в Крыму, я раскачиваюсь на огромных качелях, задрав голову к небу, и учусь считать до ста. Это ощущение замирания сердца, когда качели с большой высоты летят вниз, одно из любимых до сих пор. И второе, оттуда же: мы с бабушкой идем вдоль берега моря, бабушка рассказывает мне сказку про Улиткин Град (она сочиняла для меня удивительные сказки), а вдалеке, в море, на волнах раскачиваются два маленьких парусных кораблика.
ИЗ РAДОГОЩЕНСКОГО ДНЕВНИКА
смотри:
1.
смотри: в цветке новорождённом
/шиповника в июне/
течет неизречённая река,
бутоны свернуты в себя,
все вещи мира
вывернуты внутрь.
ты ухо приложи
к тугому животу-бутону
жены беременной своей:
одна молитва тихая звучит —
три сердца вторят.
2.
смотри:
бутон вот-вот взорвется
и хлынут воды,
и станет тихая и полая она,
а ты из буковок составишь имена,
и близнецы адам и ева,
спелёнуты в отца и мать,
сплетутся реками своими.
3.
смотри:
шиповник под окном
зацвел,
и боль прошла, как родовая мука,
и можно речь, как реку перейти.
* * *
я мылась в дедовском саду,
ковшом зачерпывая воду,
колодезную,
на солнце разогретую,
из цинкового старого ведра,
но солнце пряталось,
и тело тонкое
покорно отзывалась
едва заметной дрожью,
ознобом мелким и гусиной кожей
на матовой поверхности
молочных бедер,
живота, груди,
испугом маленьких сосков.
а яблоня роняла лепестки,
или легчайших бабочек прозрачных,
или сидели ангелы на ней
и мне на плечи опускали крылья,
нет, крохотные крылышки,
молочно белые,
чтобы меня ласкать?
и не было ни сна, ни мысли,
ни времени, ни боли — ничего,
так незаметно проступала
реальность, суть, я впитывала кожей
все то, что ни присвоить, ни назвать —
почувствовать, как дуновенье,
и отпустить — пускай течет вода.
о, слишком дивный сон
о юности!
моей, чужой?
забыть, забыть, запомнить…
* * *
отмоли меня, отними у смерти,
она мне не мать, а чужая тетка,
держит меня в черном теле,
по имени не зовет.
а я танцевать хочу,
видишь,
ветер в саду танцует,
яблоней на сносях
у дороги стоять,
из ручья молоко пить
дворнягой Господней.
а я любить хочу,
как мать младенца любит,
мир на руках качать,
ой-люли-люли, спи,
болезный мой,
утро вечера мудренее,
каждую ресницу знать,
каждую родинку целовать,
раны слюнкой мазать,
что-то такое на ухо шептать,
о чем только он да я,
и в шелесте сада осеннего
услышать однажды: Ольга,
и броситься яблоне на грудь:
Господи, Ты!
* * *
Ольге Маркитантовой
1.
горит гвоздика, бархатцы горят,
в мгновенье ока долетает взгляд
от свечки поминальной до цветка,
твоя рука коснется лепестка,
из немоты в раскрытую ладонь
переметнется радостный огонь,
и ты узнаешь тысячу вещей,
и в каждой будет камень и ручей,
и в каждой будет ключик и чердак,
и ты сюда приходишь просто так.
2.
ты обожжешься, но огонь певуч,
и, как смычок, играет желтый луч,
и липа по соседству так поет,
как будто всё свершилось наперед,
и жизнь, и смерть, и нет ничьей вины,
и птицы в человека влюблены,
как девушки, одна тоска горит
во всех вещах, и липа говорит:
— не тронь меня, не заводи пилу,
— оставь меня, — ей вторит дальний луг,
3.
цветок горит: — не рви, не рви, не рви,
в моей веселой травяной крови
есть утешенье скорби вековой
в одном лишь вскрике-всполохе: живой!
и вся природа молит: — отпусти
расти и быть, родить, дышать, цвести,
и бабочки летят, как огоньки.
здесь так тепло, не отнимай руки:
горит гвоздика, бархатцы горят,
и ангелы с цветами говорят,
и мертвые твои, как маяки,
живые, светоносные стоят.
* * *
1.
июль явился бабочкой в окно,
скорее цветом, чем прикосновеньем,
скорее тишиной, чем…
перед грозой такая тишина!
а мы смогли бы бабочкой в просвет
из своего присутствия молчать:
намёком, взмахом,
жизнью смерть поправ,
смотреть из глубины цветов и трав?
лучась, как детство, явленное нам,
чтоб стать надеждой,
хижиной дощатой
в запутанных темнеющих ветвях
(как хорошо сбегать туда в июле!)
не забирай меня отсюда, смерть!
2.
— а если я умру, — спросило детство, —
зачем тогда кузнечики в траве?
— а если я умру, — спросила юность, —
зачем тогда жасмин перед грозой?
— а если я умру, — спросила зрелость, —
зачем тогда налитые плоды?
— а если я умру, — спросила старость, —
зачем тогда вязание и сон?
— а если я жива, — спросила смерть, —
зачем тогда меня вы так боитесь?
и человек, смущенный, замолчал,
потом чему-то долго улыбался
в густые седоватые усы.
а рядом с ним, как мать, сидела смерть
и гладила младенческие кудри,
и называла именем домашним.
* * *
как розов пруд, как мята тяжела,
растертая в руке, и как прекрасна,
как эта жизнь, которая прошла,
оставив отблеск розовый, погасла,
оставив на ладонях аромат,
свой травяной и пряный отголосок,
и нет ее, но всё давно сбылось, как
утраченное сбудется стократ,
и пруд молчит, но в этой тишине
смерть явлена, как в коконе тишайшем,
так не молчи, младенец, продолжай же
рассказывать природе обо мне,
пребудет сад, родит свои плоды,
пребудет день, родит закат неброский,
и на пруду, у розовой воды,
в чужих ладонях — наши отголоски
воскреснут этим запахом родным
сто тысяч лет, сто тысяч жизней после,
а главное, тишайшее, сбылось ли?
и над водой тончайший белый дым…
не умиранья страх, но высоты —
из глубины, со дна земного ада.
а в тишине уже другого сада
смеются большеглазые цветы,
и вглубь и вверх,
насколько хватит взгляда —
пруды, сады…