алфавит
станция
НИКОЛАЙ ЗВЯГИНЦЕВ
ВОЗМОЖНО, САМОЕ КРАСИВОЕ ЗДАНИЕ В МИРЕ
* * *
Красавцы танки вошли в Харбин.
А вышел дяденька на балкон,
С конца тупого яйцо разбил
И выпил тёплое молоко.
Ещё пульсируют пузыри
Небес Вертинского, и война,
Как лужа масляная, горит,
Как лампа маленькая одна.
Но вот читаем же между строк —
Тому полсотни и тьма имён —
На стену лезущий говорок
Того, что в спутники не возьмём.
Готов радетеля обласкать,
Посватать пуговицу с сукном,
Но те, придуманные, войска
Уже рассеяны в остальном.
* * *
Попробуй на зубок движение расчёски,
Невидимое здесь и ровное внизу,
Для видевших тебя на поле Каланчёвском
Искавшей для себя пустую полосу.
Есть город Ливерпуль за пятнышком Варшавы,
Побеги и плоды невиданных рассад.
Там мышка побежит от мельничного шара,
Запутается дом в намокших волосах.
Настолько далеко, что буквица литая
Быстрее добежит, чем ты по проводам,
Где столько фонарей московского Китая,
Распахнутый халат, под вёслами вода.
Приляг на локоток, приветствуя пехоту,
Ушедшие часы и чистый колосник,
Подросток-потолок охотничьего хода,
Где видели меня в падении блесны.
* * *
Когда ты здесь и зеркало Трои
Держит дыханье твоё земное,
Прыгая с первого на второе,
Забуду свои промокшие ноги.
Но могут ли быть отдельные главы
И разные вещи на спинке стула,
Когда представлю, какая могла бы
Грезить покупкой мануфактуры,
Чертить товарные номиналы
И города медленные химеры
И ждать трамвай и небес над нами,
Как первую зимнюю перемену.
* * *
На лавочке написано: Люба или Катя,
Внизу пересекаются Волга и Ока,
Холодеет радужка сентябрьского заката,
Стягивает голову бегущая строка.
Сколько бы ни снились мне корни или кроны,
Ставшие озёрами парные следы,
Наша авиация — железная дорога:
То же снисхождение к поверхности воды.
Все мои знакомцы со смычками наготове,
Будущие хлопальщики, если попаду,
Впрямь ли вы уходите, как таксомоторы,
Если вас услышали в наветренном ряду.
Когда на вас оглянется половина зала,
Шелохнётся музыка на глиняных ногах —
Это ваша спутница с блестящими глазами,
Злей виолончели шоколадная фольга.
* * *
Семнадцатого августа я встретился с Ларисой.
Досадно быть витриной или сахарной главой,
Но та, уже готовая обрушиться кулиса
Не верит, что приснился тебе только поплавок.
Нам взрослое мерещится с раскрытыми зонтами,
Рифмуется с побегом и прорывом на Восток,
Как будто это влага оглушающе пустая,
Когда ты после лета проплываешь под мостом
И видишь половину непридуманного края,
Костёр твоих бумажек непривычно городской.
Но, парусником став, уже готовая преграда
Готова перевёртываться вместе с турником.
* * *
Давний табачник с родины Грина,
Богатый жилистый караим!
У стольких женщин имя Ирина,
Назвал папиросы только твоим.
Кому-то стихов, серебряных ложек,
Взгляда в окошко в спину Христу,
А ты теперь дым, пацаны с подножек,
Два миллиона за двадцать штук.
Выверни крылья, только едва ли
Будет из искр прощальный салют.
Но чтобы услышать, как тебя звали,
Плавал же Крым вослед кораблю.
* * *
Митридат поймал лемура, сел на кончике хвоста.
Вышла дивная фигура, но немотствуют уста.
Всё ракушечник, песчаник, ожидание Керчи,
Звуки частых обещаний, руки греческих пловчих.
Было пешему герою погружение весла.
В эту будущую Трою Фрунзе конницу послал.
Мир таращился на звезды, на бельгийский пулемёт,
На последний перекрёсток расходящихся племен.
Вся страна хотела Крыма, чьи душа и поводок
Словно пойманная рыба, воздух путали с водой.
Как Овидию в неволе снился парусник босой,
Через горло часовое пересыпался песок.
* * *
Машенька стала большая рыба,
Кота переучивать перестала.
Все её мальчики — чумка либо
Кубики среднего комсостава.
Спрятался август в собачьей пасти,
В городе кончились новобранцы,
А кубикам льда сейчас безопасно —
Длинным ногтям до них не добраться,
Как сослуживцам твоим, прохожим
До всех, кто у берега поднял руку.
Длинные тени на тонкой коже,
Во всех витринах твои подруги.
Как же ты сможешь к ним обратиться,
Сказать, что воздух не только в шинах —
Кусок алюминия, чудо-птица,
Тонкая ниточка за Каширу.
Маяковская -3
Какому ангелу пускается вдогонку,
Летит в окошко пограничный потолок?
Не пассажир, а граммофонная иголка
Спешит из музыки выдёргивать весло.
Проходят деньги, умножаются на десять,
Гектары парусников дымом по трубе,
Беззвучно дёргается рыба-стюардесса,
Летит по небу довоенный Коктебель,
Мелькает нежность, словно возраст адресата,
Страна готовится не выдержать удар.
Но я-то верю, что не кончится рассада,
На метр семьдесят поднимется вода.
Возможно, самое красивое здание в мире.
Людвиг Мис ван дер Роэ.
Павильон Германии
на Международной выставке в Барселоне. 1929 год.
Павильон Германии
на Международной выставке в Барселоне. 1929 год.
Бронзовая девушка пришла искупаться,
Вежливо кивнула монетам на дне.
У неё иголка в стареющих пальцах,
Как это бывает на гражданской войне.
Где она скользила, решив приземлиться,
Через столько крыш и зеленых вершин,
Видела испуг в запрокинутых лицах,
Скважину замочную чьей-то души.
Чьих-то голосов полированный камень,
Линии судьбы на стеклянных руках —
То, что невозможно потрогать руками,
То, что невозможно спустить с поводка.
Разве что приснится по дороге в IKEA,
Как она увидит такие же сны,
Тонкого штыка или бильярдного кия
Первые движения сквозь кожу стены,
Будущего времени патронные гнезда,
Линии прозрачные курток и шуб,
Чудом сохранившийся распластанный воздух,
Словно непогашенный лежит парашют.
Четыре пистолета
1.
Он пистолет, а ты балерина.
Он подумал, ты повторила.
Пусть биограф его героини
Вспомнит фамилию или имя.
Разве ты знала, когда ловила,
Спускаясь в Монмартрскую котловину,
Где живот, а где пуповина?
Его такой же, и с половиной.
В городе твоего пистолета
Целая улица птичьих клеток.
Сейчас он выключит ваше лето,
Выбросит ключ и пойдет налево.
Когда ты любишь — дрожишь, как заяц.
Когда не чувствуешь, замерзаешь.
Вот сидишь посредине зала,
Такая серая и с глазами.
2.
Это я у него в колесе
Вишу, разъятая топором.
А мне сегодня 10 и 7,
Нужны два принца или король.
Вот перевёртыш мой неземной,
Вот рубашка, и все равны,
Только кожа ко мне спиной,
Он рисует с той стороны.
Там его детское далеко
Бежит на парусные холсты,
Стоит, как девушка, босиком
С лицом изломанным и пустым.
А с этой долго летала я
В небесном зеркале пополам,
Жила на дереве, как змея,
Выйти на улицу не могла.
Форум Цезаря
Приду кормить в четыре утра,
Чтобы вывести из-под удара —
Пушистая бархатная хандра,
Моя незнаемой масти дама.
Здесь пробудившийся медный бык
Звучит по-товарищески фальшиво,
Как две ионические трубы
С зелёными пятнами на вершинах.
Когда ловцы городских пустот
Смогут доехать сюда от вокзала,
Один солдат с коротким хвостом
Посмотрит на солнце его глазами.
Нежный Новгород
Когда пассажиры все на мосту,
Уже скользит по воде пастух,
Ещё лежит последняя Маха,
У пароходов крылья растут,
Рвут обёрточную бумагу.
Каждый охотник желает знать
Разбитое зеркало и сквозняк,
Где сидят его семь патронов,
А барышни ловят случайный знак,
Тусклый свет жестяной короны.
Только река, хозяйка холста,
Небесного блюда, на нём хвоста,
Целого паводка мелкой монеты
Боится Канавинского моста,
Поскольку за ним ничего нету.
* * *
На разлинованной мелом площадке
Стоят наездница и лошадка.
Вот стрекозка, её сетчатка,
Сухая лиственная вода,
Легчайший слой городского ила,
Будто кто-то меняет крылья.
Скажи сейчас ей всё это или
Не говори уже никогда.
Сколько же ты пролетишь, подруга.
В каждом киоске медные трубы.
Зачем из воска глаза и руки —
Чем нежнее, тем лучше горит.
Чучело с пёрышками лесными,
Книжка с высокими прописными.
Куда деваются все остальные,
Когда она ходит и говорит.
С Бергена на полюс
Про девушку с луковыми глазами,
Сухими обветренными губами,
С той стороны земли на вокзале
Напишешь, сидя на барабане:
«Татьяна Ларина, 22 года.
Может стать причиной пожара.
Есть инструкция по уходу,
Начинается: Я обожаю
Эти ленточки бывшей дружбы
На середине пустого класса
Весны уже совсем безоружной,
Уже безбашенной, одноглазой
На границе моря и грядок
В доме бывшего новоселья».
Это одна широта с Петроградом
Или одна долгота с Марселем.
* * *
Под моим окном разгружают лодки.
Там, на одной из последних станций,
Морская дама, сама себе плотник,
Смотрит на тех, кто решил остаться.
Ей от стенки морской таможни
Падать, плавать и просыпаться
В любую сторону, куда можно
Указать деревянным пальцем,
Где в мякоти каждого Вавилона
Ждёт весёлая косточка вишни.
Спой об этом, грубая флора,
Скажи, что ты меня не боишься.
Дай почувствовать через перчатку,
Что ты чувствуешь через пустыню.
Когда придумаешь возвращаться,
Солнце будет всегда в затылок.
* * *
В саду, где оккупация повисла,
Где пристальные взгляды у растений,
Беседуем с хозяйкой, у которой
Хватило слов на всех её былых
Нечаянных и вежливых соседей
Из пепельного воздуха вокруг.
Она как будто в лодочке плыла
Сквозь всю свою Галицию стальную,
Каштановую, серую на сгибах,
Слегка солоноватую на вкус,
Где вслед за поворотом головы
Меняются деревья и фигуры,
Не двигается улица сама.
Там яблочная плещется брусчатка
И кажется, что рыжая вода
Достигла барабанных перепонок
И мой трамвай уходит без меня.
* * *
В окно, когда небо бывает близко,
Когда поднимаешь его до дна,
Смотрит высокая баскетболистка —
Луна.
Вещам положено отвисеться,
Стать чешуйками на блесне,
А ты один с вислоухим сердцем
И сразу видно — идет снег,
Сделанный из кошачьей шерсти
Чьих-то запахов и шагов,
Как люди панафинейских шествий
Вдоль невидимых берегов.
***
Табачная крошка его табак
Серьёзный, как Жиль Делёз.
А ты не помнишь, какой у тебя
Всамделишный цвет волос.
Так сладко думать, что ты конверт,
Презрительный ход ферзя.
Он едет мимо, ему наверх,
Оглядываться нельзя.
А ты сегодня тебя зовут
Надёжен твой лёгкий щит.
Сперва глазами, потом по шву,
Чего оно так стучит.
***
Зная вольности кошаков,
Тропки тайные их и лазы,
Ты прижмёшься ко мне щекой
И не видно второго глаза.
Только мягкая тишина,
Где летает знакомый лётчик,
Будто в мире всего одна
Эта радужная оболочка.
* * *
Знает ли кошка, что будет зима
С точкой на середине круга,
Про фиолетовые закрома,
Про её чёрно-белые руки.
Что мышиная наша возня,
Шар, живущий в оконной раме,
Через неё и через меня
С подмосковными номерами,
Что, забыв посчитать до ста,
Стоит весёлая, штыковая
Венецианская пустота
Или как её называют.
* * *
Брат мой Тео, чего я жду —
Мои руки в сахаре, хвост во льду,
Если ближе к уху, сильнее шум.
Лучше я тебе напишу,
Как войти в соседнюю дверь,
Направить солнце на револьвер,
И что случится в твоей голове,
Когда увидишь в рыжей траве
Окна и двери такой красоты,
Глаза из олова и слюды,
Все монеты, которые ты
Мог бы выловить из воды.
Паддингтон
Устрица, скоро спины,
Над ними лёгкий плавник.
Ты легко и бесстыдно
Раскроешься с каждой из них,
Почувствуешь себя ловчим,
Выберешь одного.
Это увидит лётчик,
Порадуется за него.
Утренний серебристый,
А вечером золотой
Подпустит его на выстрел,
Позавтракает с пустотой,
Скажет: «Один влюблённый,
Которого я везу,
Сейчас провалится в Лондон,
Ловите его внизу».
на середине мира: главная
озарения
вера-надежда-любовь
Санкт-Петербург
Москва
многоточие
новое столетие
у ворот зари
