|
на середине мира алфавит станция новое столетие москва СПб стихи — эссе — критические заметки — поэты о себе
У ВРАТ ЗАРИАРКАДИЙ СЛАВОРОСОВ Когда приходит час прозренья, Приуготовлен я вполне Внимать молчанию как пенью, Считать песок в чужой стране И быть лишь тенью, только тенью На солнцем залитой стене. САМУИЛ ВАЛИЕВ Конкретность — термин из физики. Идея конкретности происходит из необходимости назвать все явления их истинными именами. Это невозможно без критерия. Критерием может быть только Истина. «Что есть истина?» — спросил Пилат. Истина ответила молчанием. СЕРГЕЙ ЖАВОРОНКОВ Степанакерт пронизывает холод И поцелуем ледяным коровьих губ Шестиугольный гроб ломает голод Как голубь дыма с кукольным лицом из труб. Я не об облаке хрустящем: На слезах выйдет пот — глаза! Так выедает соль, что кровь как настоящая Так. Значит ненавидеть вряд ли, а любить — нельзя! АНДРЕЙ ПОЛОНСКИЙ И ещё раз о том же, теми же словами, весна, весна, за спиною тени и тишина. Будут птицы свистеть, будет ворон каркать, будет денег не хватать, будет петь муэдзин, будет печь татарин, облаченный в фартук на рынке лепешки, и мы их съедим. Всё это обычное течение времени, если смотришь на картинку, смерти на ней нет, рай — остановленное мгновение, стёртый сюжет, ад — остановленное мгновение, стёртый сюжет. АНАСТАСИЯ РОМАНОВА ДВАЖДЫ ДВА 1 между радом и аем мы траншею копаем 2 Что дрожишь барашек? Эти земли наши! АНАТОЛИЙ ГОЛОВАТЕНКО На Востоке — человеку худо: там излишне верить и пенять. А на Западе — не видели покуда повода простить, понять, обнять. Лишь на Севере, под радужным сияньем, что в рогах оленьих зыблется дугой, прорастает ягелем сказанье — и искрится Дух. Всё тот же, но другой СЕРГЕЙ ТАШЕВСКИЙ Я не волшебник. Нет. Все, что можно (И это только между нами) — Я передам ту боль, Которая накопилась в тебе, Словам. Словами, солью слез. Когда придет новая вода, Она растворит буквы В чьих-нибудь глазах. Запомни это русское слово: Рас-тво-рит. ЯНА ЮЗВАК Слепой чертополох, куда в глаза ты тычешь? Косое вороньё, смотри прямее вдаль! Когда из нас платил единственный на тыщу, один из миллиона не принимал удар АЛЕКСАНДР КАА КУЗНЕЦОВ Я хотел умереть на Пасху — В день Господнего Воскресения. Будет ветер апрельский ласков, И хрустально-звонко похмелье. Будет жизнь ворожить подпаском Божьих талых лугов весенних. Ну а мне — уходить — до Пасхи, Дня Господнего Воскресения. ЭЙСА Тень моя! Друг, покинувший бремя земное! Навсегда мы отрезаны сумрачным царством теней. Ты, быть может, надеешься здесь насладиться покоем, Ты к забвенью стремишься, устав от презренных страстей. Друг ты мой! Ты меня позабыл без возврата! Ты не видишь меня, и я вдаль, невесом, улечу. Потому что лишь память твоя оживила бы мёртвого брата, Но бессильна она, и бессилье подобно мечу. ИРИНА КУЗНЕЦОВА Дымным вечером, Зимним вечером — Свечи — легче, чем Леденцы, Слаще речи… лишь Лента млечная — Поперечным штрихом косым Делит неба лист; Неподдельный свист — Ветра компромисс С тишиной.. Чайник — на столе, Счастье — на земле, Ясный свет, во мгле — Надо мной. ДМИТРИЙ ЛАРИЧЕВ На кирпичных стенах, на сером асфальте — словно возгласы «ах!» — в стылом воздухе — соколом, липкою мразью по тебе расползусь — с первым снегом. Я — Дорога кривая твоя, твой Дурак. — Отпусти! — я готовлюсь к побегу. Я готовлюсь к побегу с начала времён, — станет воздух здесь чище, и гимны — слышнее; вслед за мной унесётся гомон диких племён — ложь полковника — Плач Лорелеи. АЛЕКСЕЙ ЯКОВЛЕВ стоит город на семи зыбях, солнце — жемчужина в жабрах рыбьих, имя на языке, дворовых собак завыванье зима началась без снега, одним названием в безымянном мире крошится на пальцах слово я вспоминаю строки из дзенской притчи реки уже не реки, но рябь иного в рысьих следах кроется нечто птичье ЛИЛИТ МАЗИКИНА До того, как моя дочь родилась, никто не предупреждал меня, что у девочек бывают такие серьёзные глаза. Я видела тысячи картинок с девочками. Они были весёлые, грустные, задумчивые, внимательные. Никто не захотел нарисовать девочку с серьёзными глазами, и я была не готова. — Мама, скажи мне. А что может сказать мама? ОЛЕГ ПАЩЕНКО Что ты пальцы свои разглядываешь, чем ты занял голову, чем твоя грудь набита, что беспокоишься о кровяных тельцах, о мышцах? Кто ты им? Разве это был ты — кто их вымалчивает из ничего? разве это они — дети твоих любви и бесстрашия? Разве слагают они про тебя то, что потом перечитывают во печали и ужасе, разве твои части тела могут уйти от тебя? Не обманывайся, не могут — и не слагают. Лучше вспомни свою собаку детства, из которой ты в детстве сделал себе человека при помощи детских любви и бесстрашия. Она умерла, ты пред ней согрешил бессмертием, потом согрешил усталостью, а теперь согрешил бессонницей. СЕРГЕЙ АРУТЮНОВ Среди волнения людского Одни лишь словом утолим, Я не скажу тебе ни слова, Поскольку связан только им: Окончен труд в бездонных штольнях, Страда поклонов поясных, И голову задравший школьник Снежинки ловит на язык. ВЯЧЕСЛАВ ПАМУРЗИН *** Мы будем жить отвержено и чуждо, Незнающие жизни ни одной. За городом унылая речушка, Прогорклый ветер, илистое дно. И временем порушенная дамба Тебя со мною не соединит — Рекла золотозубая гадалка, Бесследно исчезая за дверьми. Теперь я капитан, а ты — пиратка, Неверящая правилам игры. Когда-то ты читала «Тропик Рака», А я считал кварталы и углы. Теперь неразрешимого пасьянса Раскладывают карты вечера. Мы будем жить, покуда не приснятся Два облака, уплывшие вчера. станция на середине мира новое столетие город золотой корни и ветви озарения |