БЕГУЩИЕ ВОЛНЫ — ГАВРИИЛ МАРКИН

0.
О. лежал в небольшом парке подле белого обелиска — памятника российским авиаторам, среди мокрых скамеек и кротких мартовских сугробов. Лежал оттого, что нечто в нем сломалось с сухим хрустом, и нечто с неслышимым плеском его покинуло. Или, может быть, просто оттого, что его мир стал двухмерным.

1.
Между тем, то, что покинуло О. (назовем это шаром), низко летело над лоснящимся асфальтом Песчаного переулка к Ленинградскому проспекту и дальше — на север, вдоль ожидания насупленных фасадов.

Войлок электрического света. Холод распадался на воду и птиц.
Суставы домов, костная ткань пространства. Провод, провод, труба.

Янтарный свет фар.

Город просыпался, накреняясь в ранние сумерки — обыкновенный город со струящимися силуэтами ветвей, впархивающих в квадрат автобусного окна, с прямыми спинами крестов, с постоянством гудков в телефонной трубке. Стеклянная симметрия слез.

Лилия долгого дня.

Шар зыбился в толще ветра, железнодорожная насыпь как берег. Сгущенный пригород.
Сигналы поездов кутались в жилистую плоть придорожных деревьев. Скамья. Случайный разворот прошлогодней газеты, слово как занавес.
Слово как флюгер.

Есть Слово, есть точка пресечения мира и боли.
Теперь эта точка росла как солнце над пунктирным горизонтом, приближалась, вырастая в пятно. Переливы. Очертания: то вздыбленный спинной плавник вопросительного знака, то человек, пронзенный верстовым столбом высоко в необжитом небе.

Колкий взгляд.
Пульсация неизбывного.

Все ближе.
Ветер. Ветер. Поле.
Ближе — до соприкосновения.

Полные колосья времени.

2.
Поле.
Дом среди мартовских сугробов и волокнистых дождей. В том доме — сердце матери, вещи.

Вещи.
Помятый чайник, икона, Слово.

Не ясно, что первично — отдаленный перестук поездов или дрожь кухонной утвари на столе из необструганных досок.

Шершавый подоконник. Ветер в окне.
Ветер.

Слово.