на середине мира
алфавит
станция
Москва
АЛИНА ВИТУХНОВСКАЯ
Российский писатель, политик, журналист, публицист, правозащитник. Образование — среднее. Член Союза писателей Москвы. В 1996 г. была награждена литературной стипендией Альфреда Топфера (Германия).
Книги
Аномализм (проза) — М.: Мышь, 1993; Детская Книга Мёртвых (стихи) — М.: ЭМКО, 1994; Последняя старуха-процентщица русской литературы (проза, стихи) — М.: б.и., 1996,; Собака Павлова (стихи) — М.: Гусев, 1996,; Земля Нуля (стихи) — М.:Фишер, 1997,; Собака Павлова (стихи, 2-е изд.) — М.: Фишер, 1999,; Schwarze Ikone (проза, стихи, эссе) — Кёльн: DuMont, 2002; Онегин Твистер (стихи) — М.: б.и., 2004; Чёрная Икона Русской Литературы (проза, стихи) — Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005; Мир как воля и преступление (поэзия, проза, публицистика) — М.: Опустошитель, 2014; Чёрная Икона Русской Литературы — М.: АСТ, 2014; «Добытие». — М.: ДООС, 2015 (серия ДООС-ПОЭЗИЯ); Витухновская А.А. Человек с синдромом дна. — Издательские решения, 2017, — 192 с.; Витухновская А.А. Меланхолический конструктор. Стихи. — М.: Стеклограф, 2017.
Алина Витухновская печаталась в журналах «Schreibheft» (Германия), «Index on censorship» (Великобритания), «Лилит» (Латвия), «Смена», «Арион», «Птюч», «Новый мир», «Октябрь», «Литературные новости», «Литературная газета», «Известия», «Литературная Россия», «Полутона», «Топос» и др.
Книги
Аномализм (проза) — М.: Мышь, 1993; Детская Книга Мёртвых (стихи) — М.: ЭМКО, 1994; Последняя старуха-процентщица русской литературы (проза, стихи) — М.: б.и., 1996,; Собака Павлова (стихи) — М.: Гусев, 1996,; Земля Нуля (стихи) — М.:Фишер, 1997,; Собака Павлова (стихи, 2-е изд.) — М.: Фишер, 1999,; Schwarze Ikone (проза, стихи, эссе) — Кёльн: DuMont, 2002; Онегин Твистер (стихи) — М.: б.и., 2004; Чёрная Икона Русской Литературы (проза, стихи) — Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005; Мир как воля и преступление (поэзия, проза, публицистика) — М.: Опустошитель, 2014; Чёрная Икона Русской Литературы — М.: АСТ, 2014; «Добытие». — М.: ДООС, 2015 (серия ДООС-ПОЭЗИЯ); Витухновская А.А. Человек с синдромом дна. — Издательские решения, 2017, — 192 с.; Витухновская А.А. Меланхолический конструктор. Стихи. — М.: Стеклограф, 2017.
Алина Витухновская печаталась в журналах «Schreibheft» (Германия), «Index on censorship» (Великобритания), «Лилит» (Латвия), «Смена», «Арион», «Птюч», «Новый мир», «Октябрь», «Литературные новости», «Литературная газета», «Известия», «Литературная Россия», «Полутона», «Топос» и др.
О поэзии Алины Витухновской
Сто лет назад биолог фон Икскюль
предложил понятие умвельт как определение ближайшей области окружающего мира,
которую животное способно воспринять. Пчела видит только цветы — то есть определенные геометрические формы,
которые она идентифицирует как важные для нее. А облака для нее не важны, и она их не видит.
Конфигурация умвельта меняется в зависимости от состояния организма: сытая акула не видит мелкой рыбешки, она ей не нужна и потому не существует. Голод меняет мир акулы — и она начинает замечать мелкую рыбешку. Обезьяны видят красный цвет, потому что в джунглях они умрут с голоду, если не обнаружат зрелые плоды. А достигшие нирваны люди, надо полагать, видят только черноту пустоты, потому что все остальное не имеет никакого значения для человека, преодолевшего сущее.
Умвельт Витухновской — небытие, пустота. Витухновская не изучает Ничто, она просто видит только его; а весь остальной мир, возможно, домысливает — как наш глаз ошибочно достраивает картинку в своем «слепом пятне», чтобы не было разрывов, признаков той самой пустоты.
«Идея Ничто сама по себе // В философии не нова. // Но Ницше верует в сверхлюдей, // А Хайдеггер — в сверхслова». Хайдеггер утверждал, что в нашем инструментальном мире только поэт еще способен воспринять неопределенную пустоту Бытия, неотделимого от Ничто и предвосхищающую явление мира. В пример он приводил Гельдерлина, который был способен ощущать отсутствие богов в нынешнем мире. То есть именно ощущать Бытие как Ничто.
Поэтому настоящий поэт — не гений, способный на озарение и прозрение, но созвучная этому хаосу пустота. Талант отныне не в поэтическом обживании мира, а в способности опустошаться перед лицом фрагментов техногенной реальности. Поэт обитает в норах между ними, в зазорах и нестыковках. Причем подобным техническим фрагментом становятся и метафизические вещи, такие как душа, например. «Душа — иллюзия, ложь, фантом. // Реальность — набор вранья. // Цинциннат, устремись к Ничто! // К нему стремилась и я».
Сизифов труп
Анти-Гойя как Антигона.
От творения отрекаясь,
Тонкокостного Апполона
Вырисовывай в Зазеркалье!
И зрачков твоих порно-графичность,
И порочность в чертах капризных...
Обнаруживается пост-Капричос
На руинах постмодернизма.
Ты безумием разрифмован
В белый хаос стихов распада.
Ты — распавшееся Иное.
Ты спускаешься в дебри ада.
Архетипами архепраха
Из хаoса восстали мифы.
Чере-панцирь как черепаха.
А под панцирем — труп сизифов.
Все Сизифы метафизичны.
Метафизика — Мертво-Мать.
Покалеченный мир количеств —
И тюрьматрица и тюрьма.
Манит в лунные люце-сферы
Убаюкивающий Морфей.
Ты под морфием стал Орфеем.
Эвредика... Иди за ней!
Ты спускаешься в Царство Мертвых,
Некроэльфом средь некрофей.
Холодеющий в венах морфий —
Голубая кровь королей.
Ледяные шептали губы
Муз пророков — Медуз Горгон:
«О, Герой никого не любит.
Никого не жалеет он,
Ибо Идольный Победитель
В ледяночестве одинок.
Не спускайся за Эвредикой,
Завороженный Полу-бог!»
Он уходит из Царства Мертвых.
Когтем в мозг — Эвредики крик.
И во взорванную аорту
Кляпом выпадет зверь-язык.
Эвредикою Эвредикой
Хладный труп опадал в хаoс.
...Окровавленные гвоздики,
В небо вбитые, вместо звезд...
Хаос в пропасти прохохочет
Эхом-Уорхоловский поп-ад.
Предающая Миф Эпоха,
Не оглядывайся назад!
......................
Входят памятники Героев
В Совершенный и Новый Миф.
Старый мир заливает кровью
Тамплиер Пустоты — Сизиф.
Окочательное Решенье
В устранении составных
Мифоложного уравненья.
И поэтому мертв Сизиф.
Он распят под тем самым камнем.
(Символизма последний визг!)
Волчьей пастью Эпоха лакает
Метафизику на крови.
Ослепительная бесстрастность
Сей Мистерии Пустоты!
Это Антихристианство.
В нем Христос и Антихрист — ты.
Я хочу, чтоб началось Землетрясенье.
I
Я хочу, чтоб началось Землетрясенье,
Осознав себя в морщинах трещин
Ницшеанства, в высшем потрясенье,
В тьме утробной погребенных женщин.
Я хочу, чтоб признаки распада
Обретали мощь сакральных знаков.
Я хочу, чтоб пригубили яда
Губы тех, кто вина пил со смаком,
Тех глупцов, что в бесполезный Космос
Глядя в восхищении беспечном,
В этом скучном русском Холокосте
Не сумели разглядеть конечность,
Тех, кто в метафизике Хаоса
Толковал о вечном возвращенье.
И не видел как страшны Стрекозы
И планет бессмысленно вращенье.
Пусть огонь мерцающих кремаций
Их поглотит! Пепел, словно пыль,
Разлетится, ибо оставаться
Не хочу средь тех слепых, кто жил.
II
Пусть кругами дантевского ада
Ходят пленники, ван-гоговская моль.
… Развели мосты над Петроградом,
Словно нимб над мёртвой головой.
Голова, катясь от гильотины,
Хохотала. Тонет в речке мяч…
В капюшоне чёрном легитимный
До утра работает Палач.
С возвращеньем, Вечный Инквизитор!
Ваш алмаз иезуитских глаз
Отражает кровь грядущих пыток.
Даже атлас красен как атлас.
Все пейзажи серы и унылы.
Вспоминаю только об одном —
Видя сущность гибельного мира,
Прозреваю тот Армагеддон.
III
Погляди, повесилась невеста
На столбе фонарном, словно кукла.
А тебе не кажется прелестной
Жизни этой пресная наука?
Развевайся, ситцевое платье,
Обнажай прозрачное белье!
Той верёвки страшное объятье
И верней и крепче, чем твоё.
IV
Что людская потненькая похоть? —
С одуванчика сдувается пыльца.
Я хочу, чтоб ты услышал хохот,
Равнодушный хохот мертвеца.
Вечной кармы русской карусельной
Ужаснись навеки, отрекись.
Я хочу чтоб началось Землетрясенье,
Чтоб не длить бессмысленную жизнь.
V
Руки твои в пепел превратились.
Скрипнули скелета костыли.
Красота — навязанная милость.
Мы её отвергнули. Нули —
Мира человечьего каноны,
Иерархия безличной серой тли.
Мы пришли — Другие Аполлоны.
Мы пришли — Другие Короли.
VI
Апокалипсис — для тли людской катарсис.
От толпы безумной отстранись.
Только в одиночестве лекарство.
Апокалипсисом не пленись!
Не пленись горением клыкастым!
И знаменьем ложным не пленись!
Пусть попы пасут тупую паству
Там у пропасти. Смотри, не оступись!
VII
Видишь, нищих щупальца кошмарны.
Тянутся их хищно тыщи тыщ.
Нищие магически коварны —
Миг, и ты средь них, кошмарен, нищ.
Обтирая гнилостную паперть,
Раздираем сифилисом дыр,
Ты мгновением в симфонии распада
Прозвучишь и сгинешь. Ибо мир
Нынче с партитурою для трупа
Дирижирует. И в дымную трубу
Так легко, поверхностно и скупо
Выдувает общую судьбу.
За игру, за верную погибель,
Что равняет всех &mdah; царей, рабов
Платят те, кто в чисел потных прибыль
Веруют, как прочие — в богов.
VIII
Ни о ком из близких не жалея,
Ничего мирского не любя,
Уходи! Пусть тлю людскую греет
Это пламя, только не тебя!
Пусть огонь чужих агоний диких
В пляс языческий тебя не увлечет!
Все костры — смертельные гвоздики.
Их в гробы, как гвозди Чёрт забьёт.
Там, в гробах, схороненные заживо,
Скоморошисто-кошмаристую тишь
Оглашают воплями. И кажется,
Мёртвые вцепляются в живых.
IX
Живописность гарантийной желчи.
Хищный лев. Кошмарный Леопард.
Вкус влагалищ леопадших женщин.
Нищета… И снова Петроград.
Невский вальс любовников утопших.
Русский пляс с мамлеевской гнильцой.
И ещё бодлеровская лошадь,
Что «подобна девке площадной».
Всё болезненно избыточно, утробно.
Родина в морщинистой тщете.
Был пейзаж кладбищенский подобен
Босховским кошмарам на холсте.
Х
Червь могильный леденцом шершавым
В рот Младенца медленно ползёт.
Соблазняют адские отравы.
Смерть развратна. Смерть к себе влечёт.
Взгляд Младенца ею заворожен.
Среди сотни Снежных Королев,
Только Смертью будешь заморожен,
Отвергая вседоступных Ев.
Мальчик дышит. И с дурной улыбкой,
Безразличный полуидиот
Иногда подрагивает зыбко,
В те мгновенья, что осознает
Сквозь Иную, не мирскую внятность
Суть Бытийности, что есть — всего Распад.
И ему становится понятно —
Ада нет. Есть Возвращение Назад.
Вот уже клубок червей, его касаясь,
Жрёт утробу. С каждым днём червей
Больше гнилостных. Но Колесо Сансары
Этого клубка сто крат страшней!
Этот пир, ещё во время жизни —
Маленькой трагедии кусок. —
Краток, прост. «Так здравствуй, Смерть-Отчизна!» —
Раздаётся детский хохоток
Под землёй гремя немилосердно.
В нём пророчество. А в нём — всего итог.
Я хочу, чтоб началось Землетрясенье.
Но сначала — этот хохоток.
Щелкунчик Ницше
Когда голов орешки грецкие
Скучающий Щелкунчик выберет,
То Смерть придет, как сказка детская,
Придет она, Богиня Гибели.
Грядут кровавые репрессии
Во вновь отстроенных Бастилиях.
Голубоглазым скучно бестиям,
Они тоскуют по насилию.
И арестанты ждут пристанища,
Чтоб вместе бредить Революцией.
А на допросах их товарищи
Безлицым хохотом смеются.
К глухим богам взывают нищие
И глупо молятся убогие.
И Истина ясна как Ницше.
И гнилостны останки бога.
***
Смерть похожа на леденцы,
Похожа на черепаху без панциря,
На одуванчик в аду, оставшийся без пыльцы.
Смерть не имеет «рацио».
Только Смерти дано Иметь.
Жизнь не имеет хватки.
В ней не возможно «терпеть», «вертеть»?
(не важно в каком порядке).
Всё, что есть, всё, что может быть,
Похоже не тон, на блик.
Это скорее попытки жить
Через русский язык.
Это некое НЛП,
Почти плененье нуля.
Попытка видеть (а не смотреть)
Голого короля.
Это метафора как пароль
Для мира, где всё обман.
Лучистая майя. Голый король —
Неких неправд гарант.
Только «не быть» абсолют предел,
Понятий, слов тождество,
Бездна в которую ты глядел.
То самое Ничего.
Та — кощеева смерть в себе,
То, с иглою яйцо.
Колокол, что звонит по тебе,
Сказка с плохим концом.
Место с которого разглядеть
После проще, чем до.
То, что жизнь похожа на смерть
И более ни на что.
Здесь Москва — запределье мира
1
Здесь Москва — запределье мира,
Вавилонское лоно-NO-LOVE.
Хищных ртов разевают дыры
Стаи диких и злых рабов,
Что в Тотальности Поглощенья,
Превращая себя в Нутро,
Крошат сущности как печенье,
Ибо это есть их ДОБРО.
Ибо их бытийность утробна,
Ибо Нутрь их гнила, темна.
Но животно-богоугодно
Копошенье людского дна.
В сей кошмарности обнуленья,
В сей телесности пустоты,
В сей Мистерии Поглощенья
Где сакральность, что ищешь ты?
Где эссенция экзистенций,
Уносящая в мир химер?
Концентрированного эстетства
Где безнравственный Парфюмер?
2
В Моргограде смертоутробном,
Среди грубых подобий лиц,
Ты — Единственный Посторонний,
Иностранец, Прекрасный Принц.
Изумрудный хрустальный денди,
Серебристых борделей эльф,
В экзистенции шери-бренди
Обретешь ли ты свой гешефт?
И в бордельности поэтичной
Ты в бодлерный впадал разврат,
Ботичеллиевский и античный
Тонкокостный аристократ.
3
Ты Мюнхаузеном в Дахао
Был надмирен как махаон.
Обожженный влетаешь — хаос
В хохломской больной Вавилон.
Где же чувственное Иное?
Где единственный бого-бой?
Ад — Другие? Нет, Ад — Другое.
Это ты. Ибо ты — Другой.
4
Где же мраморная святая
Абсолютная Мертво-Мать?
Ты бесчувственность постигаешь,
Цементея в чужих обьять.
Где же Снежная Королева?
Где же Ванда Тугих Хлыстов?
Почему хохломская дева
Здесь нашептывает любовь?
...........................
Герды Каев не отпускают.
Такова Диктатура Герд.
Только Кай лишь кажется Каем,
Настоящего Кая нет.
Ты его оттого желаешь,
Что не можешь им овладеть.
Он твоя сверх-идея, майя.
Он — стоящая рядом Смерть.
5
Идеальное идеально
Там, где мальчики ледяны.
Лишь твоя красота сакральна.
Мертвобоги обнажены...
Дорианы обратных нордов,
Аполлоны холодных лун...
Ибо можно любить лишь мертвых.
Мертвый Мальчик навеки юн.
..........................
6
Некрологика бесподобна
Водевильного городка
Был кошмарен оскал недобрый.
Да и скучно без маль-
чи-
ка.
Мальчик-моль. Нуличико. Челка...
Эстетичен. К нему влечет.
В мутной яви как будто четкость.
И как будто чувственный рот
Багровеюще-спел. Искусан
Зубострастно. Клыкасто-ласк.
Ты изведал его. Бесчувственен.
Пуст. Исчерпан. И жаждешь зла.
Фаллос Фаустом филосочным
Выл, цитатами истекая.
И исчерпывалась порочность,
Понимание обретая.
В отвержении тошнотворном
Ты трезвеюще постигал
Всю бессмысленность и притворность
Живомальчика. Ты солгал,
Настигая его губами,
В имитации трепетал
Телом, голосом, тем «Гуд бай, ми...»
Ты губительно сладко лгал. .........................
7
Никогда никого не будешь
Не любить не любить любить.
Мертвый мальчик, чудесный Будда,
Как возможно тебя убить?!
Грех ли это? Но вседозволен
И всеблагостен был твой лик.
Мертвый мальчик, ведь ты доволен
Был в тот странный предсмертный миг!
....................................
8
В этом городе зла дремучем
Грим безликую суть скрывал.
Бого-мальчиков самых лучших
И красивых кто убивал?
Что почуял ты нюхом хищным?
И, в катарсисе не раскаясь,
За собою следил как сыщик
Ледяными глазами Кая...
Что ты знаешь? Какую дикость
Червяково-кровавых рук
Миллионье... А в них гвоздики.
Их на кладбище повезут.
......................
9
Ты как будто бы бредил грозно,
Скарлатинисто хохотал:
«Вы, живые! Кошмарным Босхом
Вам оскалится Идеал!
Вы — та тля, что в томленье парном
Приближала Самость к Нулю,
Вы — ничтожная муть и тварность.
Пуля вылетит — «Не люблю!»
..........................................
Мальчик с личиком-челкой — моли...
Сочной яви как будто рот.
Живомальчик. Ничто. Не боле.
Лживомальчик. Никто. Не тот!..
..............................
10
Сколько было их тонкокостных,
Точно-точно таких как он.
Рассыпается сыпь засосов
И плебейская вязь имен.
... Васнецовая синь засосов
И лубочная глупость губ...
Я по тонкой трубочке кокса
К вам спускался — ваш Гумберт Губ.
А теперь я презреньем мудрым
Обесчувственен навсегда.
Мертвый мальчик, чудесный Будда,
Я же встретил тебя тогда!
Золотая акула смерти
Некто, Сковородкой гремящий на кухне,
По Пятам Следящий Красный Мясник…
Четыре часа в окружении проституток.
Озябшее время сдувает с пальцев
сиюминутную жизнь.
Верни мне хаос, Золотая Акула Смерти!
Обернись на выворот утробы своей, Никакая Мать!
Две проститутки на тоненьком парапете,
как лихорадки слезки, продолжающие танцевать…
Где вы, чужие дамы моих грехов повсеместных?
Кто вас раздвинул до внятности дважды два?
Ловись, ловись, Золотая Акула Смерти!
В проруби шеи крючок. На нем моя голова.
Я живой, посмотри, я маленькая наживка.
Неспроста на кухне стоит мясник.
Ловись, ловись, Золотая рыбка,
я к тебе как к смерти своей привык.
* * *
Секун-Данте Алигьери
Элегантных аллегорий,
Знайте меру, знайте меру
Агитаторы историй!
Только маузеру разум!
Реставраторы империй,
Уступите Герострату!
Секун-Данте Алигьери.
Ждите истинных инструкций,
Что готовит злой куратор.
Дегустаторов конструкций
Ждет деструкций дегустатор
Миру — мор! Нерону — троны!
Но историй повторимых
И тиранов утомленных
Третьих рейхов, третьих римов
Мне приятней, пряней, ядней
Дней суетных обнуленье,
Тленье лун и тел развратных
Размноженье-разложенье.
Торжествующее Множеств
Прекращающим ножищем
Уничтожив, уничтожусь,
Укачусь в Ничто Нулищем.
То ли чего-то желает Русь…
То ли чего-то желает Русь,
То ли нам скучно без,
Все безразлично уже, так пусть
Кружится черный бес
Бредит больной серебряный Блок.
Начинается страшный век.
Каждый раз, когда умирает бог,
Рождается человек.
Город ложится в свой Питер-гроб.
Народ похотливо пьян.
Блудливых рабов собирают, чтоб
Выдавливать кровь в стакан.
И, выпив жадно, мотать на ус
Водоросли их тел.
У тех, кто любит их липкий вкус
Лица бледны, как мел.
И хищностью морд, насекомой тьмой,
чудовищем рыхлых рыл
Морщинисто-общий узор сквозь гной
Их тайную суть открыл.
Любовь вещей
Сквозь кожицу не-жука радио потрескивает.
В меня, как в пустую комнату, люди идут без стука.
Пальцы в глазах копаются, настраивая их на резкость.
Глаза, один в другом отражаясь, не узнают друг друга.
Я в кресло складываюсь. Мы с ним как два скелета.
По мне, как по случайной комнате, ходят чужие ноги.
Правильный человек откапывает в подушке контуры пистолета,
и хочет черную выдумку злыми руками трогать.
Сквозь кожицу не-жука радио потрескивает.
В меня как в пустую комнату люди идут. Им тесно.
Выдуманный пистолет тщательно их расстреливает.
Два скелета на пол падают — я и кресло.
Наш новый бог
(совсем детское)
Наш Новый Бог из Ничего
Плюется цветом в душный мрак,
Стекает светом. И его
Глаза, как казнь, и казнь, как знак.
Наш Новый Бог на «только что».
Стремясь его предугадать,
Великолепное Ничто
Рискует Множество попрать.
И, раздвигая руки букв,
Столбеет из Небытия.
И заменяет сутью суть,
Смерть смертью, явью явь.
1985 г.
Меланхолический конструктор
Маршем Войны заглушило вальсы благополучий.
Вальсадоры Дали расстреляны за позоры сюра.
Топорами насилья разинулись пасти истин.
Свастике весело. Вокруг моей смерти кружится ностальгия
Старой пластинки… Рентгеновский снимок солнца.
Очертание скелета инцеста Хиросимы и Нагасаки.
Атомные экспансии пустоты
как секс Робинзона Крузо с резиновым органом смерти.
Наслаждение как осознанная невозможность
Определенных идеологических практик.
Тряпичные пальцы музыки на отрубленном фортепьяно.
Деформация боли. Бесконечное терпение палача
К четвертованной плоти жертвы.
Эстетика механического Маркиза Де Сада,
проникающая в настольный будильник и авторучку.
Настойчивое бесчувствие музыкального автомата
В распавшейся скорлупе взорванного позавчера ресторана.
Новые технологии, как возможность для комфортабельной шизофрении.
Семплирование интенсивных страхов с наложением Хиросимы.
Книжка Мисимы в кармане повесившегося школьника.
Запах мочи, исходящий от его одежды и ранца.
Признаки вырождения человека
На панцире ползущей к пропасти черепахи.
«Только волею к власти отныне ведомы»
Только волею к власти отныне ведомы
Роковые валькирии, в отрицании тварных страстей.
С васнецовой улыбкой возникнут лубочные вдовы,
Чтоб кровавую Волгу черпать черепами детей.
Взвоют матери мертвые, матрицы злые мокрицы.
Тьмы матрешки разинут влагалища мглы.
В эту бездну смотри, навсегда ускользающий Ницше,
И узнай, наконец, как немецкие страхи малы.
Как погромно-огромна кошмарная мглистая Волга,
В чьих глубинах таится огромное логово хищной болотистой тьмы.
И бредут средь обрезов берез безобразные серые волки.
(Их убили голодные зомби в клыках колдовской Колымы.)
Как же чувственно-нежен сей смрадный экстаз поглощенья,
Похотливо дурманящий души червивый болотный обед!
Лишь отеческий череп страшнее в своем беспощадном прощенье,
В завещании, эхом подземном звучащим: «Пожалуйста, кушайте, дет...»
И веками людские щенки ненасытно и жадно лакают
Ту могильную, мглистую, гнилостно-липкую кровь.
Бога нет. И прощения нет. И немногие знают,
Что лишь эта жестокая дикая связь
в закольцованном мире
собою являет
То, что в суетной жизни тотально тождественно слову «любовь».
2010 г.
имноготочие
на середине мира
город золотой
новое столетие
спб
москва
корни и ветви
Конфигурация умвельта меняется в зависимости от состояния организма: сытая акула не видит мелкой рыбешки, она ей не нужна и потому не существует. Голод меняет мир акулы — и она начинает замечать мелкую рыбешку. Обезьяны видят красный цвет, потому что в джунглях они умрут с голоду, если не обнаружат зрелые плоды. А достигшие нирваны люди, надо полагать, видят только черноту пустоты, потому что все остальное не имеет никакого значения для человека, преодолевшего сущее.
Умвельт Витухновской — небытие, пустота. Витухновская не изучает Ничто, она просто видит только его; а весь остальной мир, возможно, домысливает — как наш глаз ошибочно достраивает картинку в своем «слепом пятне», чтобы не было разрывов, признаков той самой пустоты.
«Идея Ничто сама по себе // В философии не нова. // Но Ницше верует в сверхлюдей, // А Хайдеггер — в сверхслова». Хайдеггер утверждал, что в нашем инструментальном мире только поэт еще способен воспринять неопределенную пустоту Бытия, неотделимого от Ничто и предвосхищающую явление мира. В пример он приводил Гельдерлина, который был способен ощущать отсутствие богов в нынешнем мире. То есть именно ощущать Бытие как Ничто.
Поэтому настоящий поэт — не гений, способный на озарение и прозрение, но созвучная этому хаосу пустота. Талант отныне не в поэтическом обживании мира, а в способности опустошаться перед лицом фрагментов техногенной реальности. Поэт обитает в норах между ними, в зазорах и нестыковках. Причем подобным техническим фрагментом становятся и метафизические вещи, такие как душа, например. «Душа — иллюзия, ложь, фантом. // Реальность — набор вранья. // Цинциннат, устремись к Ничто! // К нему стремилась и я».
МИСТЕРИИ ПУСТОТЫ
Сизифов труп
Анти-Гойя как Антигона.
От творения отрекаясь,
Тонкокостного Апполона
Вырисовывай в Зазеркалье!
И зрачков твоих порно-графичность,
И порочность в чертах капризных...
Обнаруживается пост-Капричос
На руинах постмодернизма.
Ты безумием разрифмован
В белый хаос стихов распада.
Ты — распавшееся Иное.
Ты спускаешься в дебри ада.
Архетипами архепраха
Из хаoса восстали мифы.
Чере-панцирь как черепаха.
А под панцирем — труп сизифов.
Все Сизифы метафизичны.
Метафизика — Мертво-Мать.
Покалеченный мир количеств —
И тюрьматрица и тюрьма.
Манит в лунные люце-сферы
Убаюкивающий Морфей.
Ты под морфием стал Орфеем.
Эвредика... Иди за ней!
Ты спускаешься в Царство Мертвых,
Некроэльфом средь некрофей.
Холодеющий в венах морфий —
Голубая кровь королей.
Ледяные шептали губы
Муз пророков — Медуз Горгон:
«О, Герой никого не любит.
Никого не жалеет он,
Ибо Идольный Победитель
В ледяночестве одинок.
Не спускайся за Эвредикой,
Завороженный Полу-бог!»
Он уходит из Царства Мертвых.
Когтем в мозг — Эвредики крик.
И во взорванную аорту
Кляпом выпадет зверь-язык.
Эвредикою Эвредикой
Хладный труп опадал в хаoс.
...Окровавленные гвоздики,
В небо вбитые, вместо звезд...
Хаос в пропасти прохохочет
Эхом-Уорхоловский поп-ад.
Предающая Миф Эпоха,
Не оглядывайся назад!
......................
Входят памятники Героев
В Совершенный и Новый Миф.
Старый мир заливает кровью
Тамплиер Пустоты — Сизиф.
Окочательное Решенье
В устранении составных
Мифоложного уравненья.
И поэтому мертв Сизиф.
Он распят под тем самым камнем.
(Символизма последний визг!)
Волчьей пастью Эпоха лакает
Метафизику на крови.
Ослепительная бесстрастность
Сей Мистерии Пустоты!
Это Антихристианство.
В нем Христос и Антихрист — ты.
Я хочу, чтоб началось Землетрясенье.
I
Я хочу, чтоб началось Землетрясенье,
Осознав себя в морщинах трещин
Ницшеанства, в высшем потрясенье,
В тьме утробной погребенных женщин.
Я хочу, чтоб признаки распада
Обретали мощь сакральных знаков.
Я хочу, чтоб пригубили яда
Губы тех, кто вина пил со смаком,
Тех глупцов, что в бесполезный Космос
Глядя в восхищении беспечном,
В этом скучном русском Холокосте
Не сумели разглядеть конечность,
Тех, кто в метафизике Хаоса
Толковал о вечном возвращенье.
И не видел как страшны Стрекозы
И планет бессмысленно вращенье.
Пусть огонь мерцающих кремаций
Их поглотит! Пепел, словно пыль,
Разлетится, ибо оставаться
Не хочу средь тех слепых, кто жил.
II
Пусть кругами дантевского ада
Ходят пленники, ван-гоговская моль.
… Развели мосты над Петроградом,
Словно нимб над мёртвой головой.
Голова, катясь от гильотины,
Хохотала. Тонет в речке мяч…
В капюшоне чёрном легитимный
До утра работает Палач.
С возвращеньем, Вечный Инквизитор!
Ваш алмаз иезуитских глаз
Отражает кровь грядущих пыток.
Даже атлас красен как атлас.
Все пейзажи серы и унылы.
Вспоминаю только об одном —
Видя сущность гибельного мира,
Прозреваю тот Армагеддон.
III
Погляди, повесилась невеста
На столбе фонарном, словно кукла.
А тебе не кажется прелестной
Жизни этой пресная наука?
Развевайся, ситцевое платье,
Обнажай прозрачное белье!
Той верёвки страшное объятье
И верней и крепче, чем твоё.
IV
Что людская потненькая похоть? —
С одуванчика сдувается пыльца.
Я хочу, чтоб ты услышал хохот,
Равнодушный хохот мертвеца.
Вечной кармы русской карусельной
Ужаснись навеки, отрекись.
Я хочу чтоб началось Землетрясенье,
Чтоб не длить бессмысленную жизнь.
V
Руки твои в пепел превратились.
Скрипнули скелета костыли.
Красота — навязанная милость.
Мы её отвергнули. Нули —
Мира человечьего каноны,
Иерархия безличной серой тли.
Мы пришли — Другие Аполлоны.
Мы пришли — Другие Короли.
VI
Апокалипсис — для тли людской катарсис.
От толпы безумной отстранись.
Только в одиночестве лекарство.
Апокалипсисом не пленись!
Не пленись горением клыкастым!
И знаменьем ложным не пленись!
Пусть попы пасут тупую паству
Там у пропасти. Смотри, не оступись!
VII
Видишь, нищих щупальца кошмарны.
Тянутся их хищно тыщи тыщ.
Нищие магически коварны —
Миг, и ты средь них, кошмарен, нищ.
Обтирая гнилостную паперть,
Раздираем сифилисом дыр,
Ты мгновением в симфонии распада
Прозвучишь и сгинешь. Ибо мир
Нынче с партитурою для трупа
Дирижирует. И в дымную трубу
Так легко, поверхностно и скупо
Выдувает общую судьбу.
За игру, за верную погибель,
Что равняет всех &mdah; царей, рабов
Платят те, кто в чисел потных прибыль
Веруют, как прочие — в богов.
VIII
Ни о ком из близких не жалея,
Ничего мирского не любя,
Уходи! Пусть тлю людскую греет
Это пламя, только не тебя!
Пусть огонь чужих агоний диких
В пляс языческий тебя не увлечет!
Все костры — смертельные гвоздики.
Их в гробы, как гвозди Чёрт забьёт.
Там, в гробах, схороненные заживо,
Скоморошисто-кошмаристую тишь
Оглашают воплями. И кажется,
Мёртвые вцепляются в живых.
IX
Живописность гарантийной желчи.
Хищный лев. Кошмарный Леопард.
Вкус влагалищ леопадших женщин.
Нищета… И снова Петроград.
Невский вальс любовников утопших.
Русский пляс с мамлеевской гнильцой.
И ещё бодлеровская лошадь,
Что «подобна девке площадной».
Всё болезненно избыточно, утробно.
Родина в морщинистой тщете.
Был пейзаж кладбищенский подобен
Босховским кошмарам на холсте.
Х
Червь могильный леденцом шершавым
В рот Младенца медленно ползёт.
Соблазняют адские отравы.
Смерть развратна. Смерть к себе влечёт.
Взгляд Младенца ею заворожен.
Среди сотни Снежных Королев,
Только Смертью будешь заморожен,
Отвергая вседоступных Ев.
Мальчик дышит. И с дурной улыбкой,
Безразличный полуидиот
Иногда подрагивает зыбко,
В те мгновенья, что осознает
Сквозь Иную, не мирскую внятность
Суть Бытийности, что есть — всего Распад.
И ему становится понятно —
Ада нет. Есть Возвращение Назад.
Вот уже клубок червей, его касаясь,
Жрёт утробу. С каждым днём червей
Больше гнилостных. Но Колесо Сансары
Этого клубка сто крат страшней!
Этот пир, ещё во время жизни —
Маленькой трагедии кусок. —
Краток, прост. «Так здравствуй, Смерть-Отчизна!» —
Раздаётся детский хохоток
Под землёй гремя немилосердно.
В нём пророчество. А в нём — всего итог.
Я хочу, чтоб началось Землетрясенье.
Но сначала — этот хохоток.
Щелкунчик Ницше
Когда голов орешки грецкие
Скучающий Щелкунчик выберет,
То Смерть придет, как сказка детская,
Придет она, Богиня Гибели.
Грядут кровавые репрессии
Во вновь отстроенных Бастилиях.
Голубоглазым скучно бестиям,
Они тоскуют по насилию.
И арестанты ждут пристанища,
Чтоб вместе бредить Революцией.
А на допросах их товарищи
Безлицым хохотом смеются.
К глухим богам взывают нищие
И глупо молятся убогие.
И Истина ясна как Ницше.
И гнилостны останки бога.
***
Смерть похожа на леденцы,
Похожа на черепаху без панциря,
На одуванчик в аду, оставшийся без пыльцы.
Смерть не имеет «рацио».
Только Смерти дано Иметь.
Жизнь не имеет хватки.
В ней не возможно «терпеть», «вертеть»?
(не важно в каком порядке).
Всё, что есть, всё, что может быть,
Похоже не тон, на блик.
Это скорее попытки жить
Через русский язык.
Это некое НЛП,
Почти плененье нуля.
Попытка видеть (а не смотреть)
Голого короля.
Это метафора как пароль
Для мира, где всё обман.
Лучистая майя. Голый король —
Неких неправд гарант.
Только «не быть» абсолют предел,
Понятий, слов тождество,
Бездна в которую ты глядел.
То самое Ничего.
Та — кощеева смерть в себе,
То, с иглою яйцо.
Колокол, что звонит по тебе,
Сказка с плохим концом.
Место с которого разглядеть
После проще, чем до.
То, что жизнь похожа на смерть
И более ни на что.
Здесь Москва — запределье мира
Встретишь Будду — помоги ему убить всех
1
Здесь Москва — запределье мира,
Вавилонское лоно-NO-LOVE.
Хищных ртов разевают дыры
Стаи диких и злых рабов,
Что в Тотальности Поглощенья,
Превращая себя в Нутро,
Крошат сущности как печенье,
Ибо это есть их ДОБРО.
Ибо их бытийность утробна,
Ибо Нутрь их гнила, темна.
Но животно-богоугодно
Копошенье людского дна.
В сей кошмарности обнуленья,
В сей телесности пустоты,
В сей Мистерии Поглощенья
Где сакральность, что ищешь ты?
Где эссенция экзистенций,
Уносящая в мир химер?
Концентрированного эстетства
Где безнравственный Парфюмер?
2
В Моргограде смертоутробном,
Среди грубых подобий лиц,
Ты — Единственный Посторонний,
Иностранец, Прекрасный Принц.
Изумрудный хрустальный денди,
Серебристых борделей эльф,
В экзистенции шери-бренди
Обретешь ли ты свой гешефт?
И в бордельности поэтичной
Ты в бодлерный впадал разврат,
Ботичеллиевский и античный
Тонкокостный аристократ.
3
Ты Мюнхаузеном в Дахао
Был надмирен как махаон.
Обожженный влетаешь — хаос
В хохломской больной Вавилон.
Где же чувственное Иное?
Где единственный бого-бой?
Ад — Другие? Нет, Ад — Другое.
Это ты. Ибо ты — Другой.
4
Где же мраморная святая
Абсолютная Мертво-Мать?
Ты бесчувственность постигаешь,
Цементея в чужих обьять.
Где же Снежная Королева?
Где же Ванда Тугих Хлыстов?
Почему хохломская дева
Здесь нашептывает любовь?
...........................
Герды Каев не отпускают.
Такова Диктатура Герд.
Только Кай лишь кажется Каем,
Настоящего Кая нет.
Ты его оттого желаешь,
Что не можешь им овладеть.
Он твоя сверх-идея, майя.
Он — стоящая рядом Смерть.
5
Идеальное идеально
Там, где мальчики ледяны.
Лишь твоя красота сакральна.
Мертвобоги обнажены...
Дорианы обратных нордов,
Аполлоны холодных лун...
Ибо можно любить лишь мертвых.
Мертвый Мальчик навеки юн.
..........................
6
Некрологика бесподобна
Водевильного городка
Был кошмарен оскал недобрый.
Да и скучно без маль-
чи-
ка.
Мальчик-моль. Нуличико. Челка...
Эстетичен. К нему влечет.
В мутной яви как будто четкость.
И как будто чувственный рот
Багровеюще-спел. Искусан
Зубострастно. Клыкасто-ласк.
Ты изведал его. Бесчувственен.
Пуст. Исчерпан. И жаждешь зла.
Фаллос Фаустом филосочным
Выл, цитатами истекая.
И исчерпывалась порочность,
Понимание обретая.
В отвержении тошнотворном
Ты трезвеюще постигал
Всю бессмысленность и притворность
Живомальчика. Ты солгал,
Настигая его губами,
В имитации трепетал
Телом, голосом, тем «Гуд бай, ми...»
Ты губительно сладко лгал. .........................
7
Никогда никого не будешь
Не любить не любить любить.
Мертвый мальчик, чудесный Будда,
Как возможно тебя убить?!
Грех ли это? Но вседозволен
И всеблагостен был твой лик.
Мертвый мальчик, ведь ты доволен
Был в тот странный предсмертный миг!
....................................
8
В этом городе зла дремучем
Грим безликую суть скрывал.
Бого-мальчиков самых лучших
И красивых кто убивал?
Что почуял ты нюхом хищным?
И, в катарсисе не раскаясь,
За собою следил как сыщик
Ледяными глазами Кая...
Что ты знаешь? Какую дикость
Червяково-кровавых рук
Миллионье... А в них гвоздики.
Их на кладбище повезут.
......................
9
Ты как будто бы бредил грозно,
Скарлатинисто хохотал:
«Вы, живые! Кошмарным Босхом
Вам оскалится Идеал!
Вы — та тля, что в томленье парном
Приближала Самость к Нулю,
Вы — ничтожная муть и тварность.
Пуля вылетит — «Не люблю!»
..........................................
Мальчик с личиком-челкой — моли...
Сочной яви как будто рот.
Живомальчик. Ничто. Не боле.
Лживомальчик. Никто. Не тот!..
..............................
10
Сколько было их тонкокостных,
Точно-точно таких как он.
Рассыпается сыпь засосов
И плебейская вязь имен.
... Васнецовая синь засосов
И лубочная глупость губ...
Я по тонкой трубочке кокса
К вам спускался — ваш Гумберт Губ.
А теперь я презреньем мудрым
Обесчувственен навсегда.
Мертвый мальчик, чудесный Будда,
Я же встретил тебя тогда!
Золотая акула смерти
Некто, Сковородкой гремящий на кухне,
По Пятам Следящий Красный Мясник…
Четыре часа в окружении проституток.
Озябшее время сдувает с пальцев
сиюминутную жизнь.
Верни мне хаос, Золотая Акула Смерти!
Обернись на выворот утробы своей, Никакая Мать!
Две проститутки на тоненьком парапете,
как лихорадки слезки, продолжающие танцевать…
Где вы, чужие дамы моих грехов повсеместных?
Кто вас раздвинул до внятности дважды два?
Ловись, ловись, Золотая Акула Смерти!
В проруби шеи крючок. На нем моя голова.
Я живой, посмотри, я маленькая наживка.
Неспроста на кухне стоит мясник.
Ловись, ловись, Золотая рыбка,
я к тебе как к смерти своей привык.
* * *
Секун-Данте Алигьери
Элегантных аллегорий,
Знайте меру, знайте меру
Агитаторы историй!
Только маузеру разум!
Реставраторы империй,
Уступите Герострату!
Секун-Данте Алигьери.
Ждите истинных инструкций,
Что готовит злой куратор.
Дегустаторов конструкций
Ждет деструкций дегустатор
Миру — мор! Нерону — троны!
Но историй повторимых
И тиранов утомленных
Третьих рейхов, третьих римов
Мне приятней, пряней, ядней
Дней суетных обнуленье,
Тленье лун и тел развратных
Размноженье-разложенье.
Торжествующее Множеств
Прекращающим ножищем
Уничтожив, уничтожусь,
Укачусь в Ничто Нулищем.
То ли чего-то желает Русь…
То ли чего-то желает Русь,
То ли нам скучно без,
Все безразлично уже, так пусть
Кружится черный бес
Бредит больной серебряный Блок.
Начинается страшный век.
Каждый раз, когда умирает бог,
Рождается человек.
Город ложится в свой Питер-гроб.
Народ похотливо пьян.
Блудливых рабов собирают, чтоб
Выдавливать кровь в стакан.
И, выпив жадно, мотать на ус
Водоросли их тел.
У тех, кто любит их липкий вкус
Лица бледны, как мел.
И хищностью морд, насекомой тьмой,
чудовищем рыхлых рыл
Морщинисто-общий узор сквозь гной
Их тайную суть открыл.
Любовь вещей
Сквозь кожицу не-жука радио потрескивает.
В меня, как в пустую комнату, люди идут без стука.
Пальцы в глазах копаются, настраивая их на резкость.
Глаза, один в другом отражаясь, не узнают друг друга.
Я в кресло складываюсь. Мы с ним как два скелета.
По мне, как по случайной комнате, ходят чужие ноги.
Правильный человек откапывает в подушке контуры пистолета,
и хочет черную выдумку злыми руками трогать.
Сквозь кожицу не-жука радио потрескивает.
В меня как в пустую комнату люди идут. Им тесно.
Выдуманный пистолет тщательно их расстреливает.
Два скелета на пол падают — я и кресло.
Наш новый бог
(совсем детское)
Наш Новый Бог из Ничего
Плюется цветом в душный мрак,
Стекает светом. И его
Глаза, как казнь, и казнь, как знак.
Наш Новый Бог на «только что».
Стремясь его предугадать,
Великолепное Ничто
Рискует Множество попрать.
И, раздвигая руки букв,
Столбеет из Небытия.
И заменяет сутью суть,
Смерть смертью, явью явь.
1985 г.
Меланхолический конструктор
Маршем Войны заглушило вальсы благополучий.
Вальсадоры Дали расстреляны за позоры сюра.
Топорами насилья разинулись пасти истин.
Свастике весело. Вокруг моей смерти кружится ностальгия
Старой пластинки… Рентгеновский снимок солнца.
Очертание скелета инцеста Хиросимы и Нагасаки.
Атомные экспансии пустоты
как секс Робинзона Крузо с резиновым органом смерти.
Наслаждение как осознанная невозможность
Определенных идеологических практик.
Тряпичные пальцы музыки на отрубленном фортепьяно.
Деформация боли. Бесконечное терпение палача
К четвертованной плоти жертвы.
Эстетика механического Маркиза Де Сада,
проникающая в настольный будильник и авторучку.
Настойчивое бесчувствие музыкального автомата
В распавшейся скорлупе взорванного позавчера ресторана.
Новые технологии, как возможность для комфортабельной шизофрении.
Семплирование интенсивных страхов с наложением Хиросимы.
Книжка Мисимы в кармане повесившегося школьника.
Запах мочи, исходящий от его одежды и ранца.
Признаки вырождения человека
На панцире ползущей к пропасти черепахи.
«Только волею к власти отныне ведомы»
Только волею к власти отныне ведомы
Роковые валькирии, в отрицании тварных страстей.
С васнецовой улыбкой возникнут лубочные вдовы,
Чтоб кровавую Волгу черпать черепами детей.
Взвоют матери мертвые, матрицы злые мокрицы.
Тьмы матрешки разинут влагалища мглы.
В эту бездну смотри, навсегда ускользающий Ницше,
И узнай, наконец, как немецкие страхи малы.
Как погромно-огромна кошмарная мглистая Волга,
В чьих глубинах таится огромное логово хищной болотистой тьмы.
И бредут средь обрезов берез безобразные серые волки.
(Их убили голодные зомби в клыках колдовской Колымы.)
Как же чувственно-нежен сей смрадный экстаз поглощенья,
Похотливо дурманящий души червивый болотный обед!
Лишь отеческий череп страшнее в своем беспощадном прощенье,
В завещании, эхом подземном звучащим: «Пожалуйста, кушайте, дет...»
И веками людские щенки ненасытно и жадно лакают
Ту могильную, мглистую, гнилостно-липкую кровь.
Бога нет. И прощения нет. И немногие знают,
Что лишь эта жестокая дикая связь
в закольцованном мире
собою являет
То, что в суетной жизни тотально тождественно слову «любовь».
2010 г.
имноготочие
на середине мира
город золотой
новое столетие
спб
москва
корни и ветви