Стих Анастасии Романовой знаменует очень редкое для современной русской поэзии единство остро-современного стиля высказывания с верностью национальной истории и культурной традиции. Это ни в коем случае не тексты «от культуры» и тем более «от литературы». Напротив, это свидетельство глубокой и полнокровной жизни в глубине национального пейзажа. Об этом свидетельствует в том числе и удивительная населённость этого художественного мира, фундаментальное не-одиночество автора.

Крайнюю, седьмую по счету, книгу Анастасии Романовой «Тексты исчезновения» (Спб 2019), серия презентаций которой несколько задержалась из-за короновирусной эпопеи, можно найти в сети и в книжных магазинах, где представлена современная поэзия.

В цикл «Недосягаемость» вошли тексты 2017 — 2020 годов.

Андрей Полонский

КОВИДНЫЙ ТЕКСТ

И та молодая рыжая наркоманочка,
делающая селфи своих красивых рёбер 6 раз в день, неосознанно шевелящая эльфийскими ушами и отвечающая на звонки холодным северным цоканием,
И вон тот паренёк с красными руками и обветренным мозгом феноменолога,
что баюкает книги по ночам,
И та, что считает говорливых барашков в пустыне нереального,
от одного до пяти,
И вон та, вся белая сплошь кружевная от нежности собакодевочка,
чудаковато милостливая, полуглухая и полуслепая,
И та, неопалимая и быстрая, хранительница семейных историй,
в душе похожая на шкапницу с ликерами, с расшитыми бисером памятными портретами бурлескных подруг, певших с ней сильными голосами, затем пропавших в элингах у волооких холеных самцов,
И та, ликующая воительница, суть морская бирюза и упрямый свет, проходящая по древнему ялосу в ослепительных брызгах волн,
в цветении тайных византийских салютов,
И ты, мягкоголосый и ласковый, хлопающий совиными крыльями в тишине малосольной кухни, заставленной баночками с травами,
И ты, юная летунья, послушница театра изидца-гермафродита, бегающая по улицам
с невидимым цветочным венком на кудряшках,
И тот, умирающий больной, желающий кончиться в ранне-детском видении титёшек и щекотушек материнских рук
И ты, рачительная как Дева Мария, смешливая светёлка с серебристыми волосами, новгородскими веснухами,
длинным ртом, тигриным язычком, трепещущая на высотном радонежском ветру,
И ты, раздумчивый друг, лукаво крутящий длинные пахитоски, вполглазо поглядывающий на игры полулежащих тел за необъятным столом праздников и печалей, причин и следствий,
И ты, кроткий серфер, уезжающий по весенней волне умом за солярный символ до позднего мая,
И ты, хохотунья, что танцуешь с дервишами на круглых коньках божьего дома, поддерживая безмятежность дрем Всегосущего,
И ты, испытатель чашуйчатых троп, что в моих снах всегда взмываешь вверх по отрицательному наклону,
И ты, что по весне собираешь в саду выпавшую росу времени филигранным черпачком, смешивая раскрашивая чернобелые слова, творя северное вино,
И ты, что рисуешь иглой по телу атлас с магическим зверинцем из петергофского парка,
И ты, всегда подвыпивший пятидесятилетний ребенок с крепкой печенью потомственнго алконафта, с распухшей щекой и синяком на груди от тяжелой руки возлюбленной,
И ты, тайная Немо в платочке с синими зелёными и малиновыми кончиками кос,
И ты, приходящий ко мне и приносящий лес падающих деревьев, точно добычу, перехваченную у зазевавшихся ангелотов-великанов,
И ты, отец, поминающий наши заблудшие души в лампадно-златой пещере, где мысленно разговариваешь с нами, поливаешь нас водою, словно мы — нанесенные ветрами семена-узоры, прорастаем промеж страниц у тебя перед глазами,

И ты, зеленоглазая девочкина душа, остроухое пахнущее деревенской вишней сердце, тревожно стучащее по всем каналам связи, запускающее утренних пташек в вотсап и фейсбук, в смайлах и гифках — святое величие материнской любви,
И ты, как гром и сияние молнии движущийся обоюдоостро, не убоящийся в совершенстве, пригубивший мои любовные соки, мои сгустки слов и бегущие лилии,
И та, что с вами в полноте, хоть и болтает лишнее,
Братья и сестры!
Миром Господу помолимся!




ДВАЖДЫ ДВА

1
между радом и аем
мы траншею копаем


2
Что дрожишь барашек?
Эти земли наши!




***
слишком золотая и подвижная, как должно, она взошла,
бессменная супермодель на бычьих спинах в пышной оболочи, услада смертных глаз, возлюбленная сверхчутких объективов, поедательница вспышек и жара софитов, суть отраженный свет,
блесна и манок,
цыганский магнит, вшитый в подол, сдвигающий ум морей, каменная марионетка, перекусившая сеть,
не рот у ней, а густая тень, рой древних пчел и стайки стрижей и легких семян, шелестящих из центрифуги весны,
рывками, как скретч на диджейском верстаке, она взмывает над черными кронами, соскальзывает за ветки в темноту, но, наконец, успокаивается, зависает как паучок на собственной слюне,
единственный маяк во всей земной гавани, подающий сигналы об отсутствии межзвездного порта,
луч пасётся по каменистым лощинам и лужайкам с непуганными рощицами,
расстояние до нее можно было бы сосчитать пеплом выкуренных сигарет,

что еще можно рассказать о ней в мае 20-го, закуривая?
вот, она надела темные очки в стиле 80-х, но очки сползли по лицу вниз и превратились в маску.




***
Перелетная лихая
Беспокойная психея
То слепая то глухая
С тонкой цепочкой на шее

Сердоликовая фея
Змее-ловкая тугая
Безоглядная нагая
С засосами на шее

Утром ты совсем другая
Возомнишь себя ничьей
Дорогая дорогая
Утекаешь как ручей

Забирая ножны рая
Дорогая дорогая…




РОДИТЕЛЬСКАЯ СУББОТА.
НИЖНЯЯ ДОРОГА НИКИТА–МАССАНДРА.

Отдыхает праздник в сырой земле…
На торговом бежим странствовать корабле,
напевает Вийон, ночью столько желаний,
ветра разносят запахи фантастических расстояний.
…Рыжий наперсточник ждет нас у ржавых доков,
обладательница длинных и сильных ног
нашепчет тебе о простых вещах,
чтоб ты чего лишнего не обещал…




М-10

Девушка из Стуковий
Приехала в Бронницу,
На первое свидание у реки М.Ниша,
Она надеется на проникновение
И еще немного взаимопонимания после,
У нее айфон и сокровенные мысли,
Шейный позвонок искривлен,
Чухонская курносая кнопочка,
Верхняя губка весны ботичелли,
Нижняя губка джолли,
Пуховик расстегнут,
В сердце четыре камеры с уголовниками,
В руках вафельный тортик,
Она еще не знает, что он не пригодится,
На М.Нише лед и туман,
На краю деревни горит церковный сарай.




* * *
в цвете мальвы
и карликовых вишен и алой сливы и горного померанца и крупных колокольчиков и китайских гвоздик на шёлке-сырце
она ведет маленький блог о докуке и острой взволнованности —
далеко-далеко отсюда —
мужчины и женщины в одеждах, пропитанных ароматами, схватываются в убывающую луну,
осмотрительно сдерживают стоны,
высокие шапки любовников повисли как улики на лоснящихся ветках,
на улице ветер дёргает шары за разноцветные нити,
медленно стекают росинки по острию камыша,
кто-то молча дает пощечину подгулявшему сыну,
а молодой прекраснолицый священник молится,
не зная,
                   что им любуются из несуществующего будущего
случайные читатели стареющей придворной поэтессы




ЗАЧАТИЕ

его внутренние междуречья
еще не великие, говорит,
лоскутки земли, топкие берега, когда-нибудь они станут плодородной почвой,
а пока — куда ни ступишь — река,
одна заканчивается, начинается другая, как струны, натянутые в пустоте,
будет здесь мое царство, говорит.
цветущие сады и ясноглазые жители, несущие мне благодарные молитвы

А что там темнеет на горизонте?

Это река, которая течет сверху вниз, говорит,
просто еще одна река, на ее берегу уже поселился в норе хорек.

Можно, я назову его Хароном?
Почему нет, говорит,
хорошее имя для хорька




СТРАСТНОЙ ЧЕТВЕРГ

.
Взойдет страстной четверг, я темен и нечист, —
потерянный подкаст, запиленный плэйлист…
Карабкаюсь с трудом, скотинкою скуля,
но тянет меня вниз голодная земля.
Я как игла в стогу, вдруг не услышит Бог,
зациклен в цифре свет, отлайкан под итог.
Из скошенной травы свою надежду шью,
но каждый раз ловлю холодную змею.
Сырой земли комок, хриплю как беглый зэк,
не ведал что творил, забыл, что человек,
Забыл, кого любил, я сам почти исчез,
но мякиш мял в вине, и знал — Христос Воскрес,
Мой псих, мой страх, мой прах, — и все, что, написах,
где жало твое, смерть? — я ликовал на Пасху…

Как вор на пир проник, пел Богу невпопад,




Я — ЧЕЛОВЕК ИЗ НАРОДА

1
Я человек из народа. У меня голова всенародная, тельце природное. Мысли на родном языке. Душа только инородная. Но это ничего, заживет в могиле.


2
Это ты мой — нежновеличавый и суровый, с которым мне так недосягаемо, так обрушающе, не то плохо, не то едино.


3
Я хлебная крошка со стола в деревне Бабинино. Меня чуть не съела полевка. Но ветер подхватил и унес в соседний огород к бабе Пане. Девяностолетня Паня приметила меня на картофельной грядке и покачала головой: Как бы насос в колодце тут мне не засорили!

4
В глиноземе ополья лежу и слушаю лошадей. Они говорят, здесь всех бросает в кювет именно так — лицом к небу, задницей в лютики.

5
Ты плакал под песни Высоцкого, сидя в проходной на скамейке у компьютерных колонок, сжимая бутылку водки в левой, обнимая правой Леху, который обнимал правой другого Леху, они тоже рыдали. Сидела на кровати напротив, любовалась. Пить уже не было сил. Только за Россию, только стоя и из горла, — это да...


6
И поэты умирают как люди. Люди умирают, и как поэты. Как и поэты, люди умирают. И, люди, как поэты умирают? Поэты, и как? умирают люди?


7
В этой стране я далеко. Меня не достать. Я глубоко внутри, рябь на поверхности и то — только мста. Леска превратилась в струну. Русалка в продавщицу ночного алкоголя. Марья в желтую больничную простыню. Иванушка в козлинобородого хипстера. Грозный царь в блядь. Со всех колоколен дают онлайн небесный набат.


8
Просто глупые. У нас сорок сороков. А они только трещат: сорока, срок, рок, ок сорос, сор, оков, ор… А нам просто нужен просвет благовеста в окно.


9.
Фанатики в политике еще страшней, чем неофиты в церкви. Но им простительно. У нас молодая политика и древняя церковь.


10
Гражданское сознание рождается через сечение Кесаря. Прочувствованно, безнаркозно.


11
В северной коди будь белоглазая счаст-лива чудь, сказала синица под можжевельником.


12
Не-вые-банный на вые банный лист последний.


13
Она не знает, кто я. Но квантовый скачок творит чудеса, видите, бармен уже смеется, его русский стал идеален,


14
21 — век, такая архаика, там еще были слова, от которых рождались дети.


15. В России все так: своим путем, его стезя, ее тропинки, наша дорога, их колея, ваша полоса, вы сошли с маршрута, на твоих дорожках, мои ноги несут. Дороже дорожное инобытие, пре-бывание, при-быть, от-бы. за-бы ,собы, небы-уби, убыть, бы бы бы бы бть, бть дрог, дорг дрга дурга, дурга, дурга! Дорогадургадорогадурга! Богомать.




НЕДОСЯГАЕМОСТЬ

Из Небылого я иду по речке Узкой,
насвистываю Марсельезу, но неточно,
молюсь и натощак курю — о пилигримах русских
пишу на коптском через гугл-переводчик.
На облкартах размечаю знаки,
ведущие из Небыли в Прабылье,
где забытьем по вене, точно млеком мака
ширяется Господь, которого мы недол/ не убили.

Так просто скрыться и залечь, в пространство
укутаться, лицом нырнуть в подушки,
лежит Господь, приняв забавное лекарство,
и больше не бросает светотень на Сущее.
В мешке бутылки, письма, песни,
который раз, едрить, маршрут теряю, —
вниз по реке шагаю, и хоть тресни
куда иду из Небылого, забываю.